В одну из бесед я спросил Шкандыбу:
- Скажи на милость, чего ж ты отказывался от работы?
- А потому, что несправедливо. Справедливости нет, - вот и отказывался.
- Ну, как же несправедливо. Ведь ты сам говоришь: церковь ограбил, человека убил?
- Верно!
- Присудили тебя к каторге.
- Справедливо. Не грабь, не убивай.
- Ну, и работай!
- А работать не буду. Несправедливо.
- Да как же несправедливо?
- А так! Вон Ландсберг двух человек зарезал, а его заставляли работать? Нет, небось! Над нами же командиром был. Барин! Он инженер, им там, сипер какой-то, что ли, дороги строить умеет. Он не работает, он командует. А я работай! За что же, выходит, должен работать? За то, что человека убил? Нет! За то, что я дорог строить не умею. Так разве я в этом виноват? Виноват, что меня не учили? Нет, брат, каторга, так каторга, для всех равна! А это нешто справедливость? Приведут арестантов: грамотный - в канцелярии сиди, писарем, своего же брата грабь. А неграмотный - в гору, уголь копай. За что ж он страдает? За то, что неграмотный! Нешто его в этом вина? Справедливо?
- Потому ты и не работал?
- Так точно!
- Ну, а если бы "справедливость" была и всех бы одинаково заставляли работать, ты бы работал?
- А почему ж бы и нет? Знамо, работал бы. Как же не работать? Главное - справедливость. Я потому и Чижикову голову снести хотел. За несправедливость! Бей, где положено. Драть, по закону положено, - дери! Меня каждый день драли, - я слова не сказал: справедливо. Потому - закон. А по морде бить в законе не показано, - и не смей. Ты незаконничаешь, и я незаконничать буду. Ты меня в рыло, - я тебя топором по шее. А что справедливо, - я разве прекословлю? Сделай твое одолжение. Что хошь, только, чтоб справедливо!
Так и отбыл Шкандыба свои двадцать четыре года "чистой каторги", не подчиняясь тому, чего не считал справедливым.
Наемные убийцы
Они не разлучны. Где маленький, тщедушный, вертлявый Милованов Карп, тут, глядишь, плетется и угрюмый, молчаливый Чернышов Анисим.
Они друг на дружку страшно злы.
Анисим зол на Карпа, как на доносчика:
- Через его язык и в каторгу попали.
Карп упрекал Анисима в подлости:
- Языком-то, брат, вертеть, дядя Анисим, нечего. Ты языком-то, чисто хвостом, вертишь, - и туды и сюды. "Знать, мол, ничего не знаю!" Ишь, тоже, святой какой выискался. Нет, ты, брат, по чистой совести говори! Подлить-то нечего!
А держатся они всегда вместе, рядом спят и из одного котелка хлебают:
- Вместе суждены. Друг от дружки отставать нечего.
Я познакомился с ними на острове; они пришли с вновь прибывшей партией каторжан.
Их ввели в комнату, где происходил осмотр, и надзиратель приказал:
- Раздевайся!
Испугались оба страшно.
- Черед, брат, пришел, дядя Анисим! Раздевайся!.. Совсем, что ль, раздеваться-то надоть?
- Раздевайся, разувайся начисто.
Они в уголке торопливо разделись.
- Иди к столу!
Длинный как жердь, сухой как скелет, Чернышов Анисим зашагал к столу с самым несчастным видом. Лицо сморщилось, - вот-вот навзрыд заплачет. Милованов Карп стоял перед столом вконец растерянный. Нижняя челюсть у него отвисла, в глазах был страх и ужас. Ноги дрожали и ходуном ходили. Дрожащими руками он почесывался.
- Куды ложиться-то? - спросил Милованов.
- Зачем ложиться?
- А драть?
- За что ж тебя драть?
- А так, мол... Драть... По положению...
Все расхохотались. Милованов смотрел с недоумением.
- Нет, брат, тебя драть не будут. Пока еще не за что. Вот сделаешь что, тогда выпорют!
- Покорнейше вас благодарю!
Все опять расхохотались. Оживший Милованов и сам засмеялся.
- Слышь, дядя Анисим, драть-то не будут? Слышишь?
- Слышу! - отвечал Анисим таким равнодушным тоном, словно его нисколько это не интересовало.
Радость сделала Милованова болтливым. Он пришел в приятное нервное возбуждение, смеялся и готов был болтать теперь без умолку.
- За что суждены-то?
- По подозрению в убийстве! - отчеканил Милованов - обычный каторжный ответ. - Хозяина, стало быть, убили!
- С грабежом?