До денег не притрагивался. Деньги тащили к себе или выплачивали старики "отцы". Он был нанят только метать.
Поселенец, продувавший уже лошадь, дергался. Лицо у него шло пятнами. То бледнел, а то краснел с ушами.
Выдергивал из своей колоды карту, ставил под нее куш и смотрел, на что он поставил только тогда, когда открывали "соники".
Смотрел мельком, сбоку, чтобы не показать карты другим. А кругом шел "телеграф". Старики подсматривали карту и обменивались условными, незаметными знаками. То кто-нибудь почешет переносицу, то глаз, то поищется в бороде. Пройди-Свет все кругом видел, примечал и по знакам узнавал, какая у поселенца карта.
Поселенец время от времени, как разозленный волк, оглядывался на стариков. И это было страшно. Поселенец играл с ножом в голенище, чтобы, если придется, кого "пришить". Старики стояли тоже с ножами, у кого в сапоге, у кого за пазухой, чтобы "в случае чего" пустить их в дело. Иначе в тюрьме не играют.
Пройди-Свет, открыв "соники", останавливался и ждал.
- Дальше! - говорил поселенец.
Пройди-Свет метал еще абцуг и останавливался.
- Дальше!
Пройди-Свет не двигался.
- Три сбоку! - злобно говорил поселенец.
Пройди-Свет метал до семерки.
- Не та!
Пройди-Свет метал до восьмерки.
- Дальше!
Пройди-Свет клал битую шестерку.
Поселенец со злобой бросал на пол измятую карту, переступал с ноги на ногу, бледнел, краснел, плевал на руку, тасовал свою колоду, вырывал из середины карту, резал Пройди-Свету колоду и объявлял:
- Куш под картой!
Пройди-Свет открывал "соники".
Так тихо, почти безмолвно, шла игра. Человек спускал с себя все до нитки.
Коротенькие перерывы делались, когда поселенец торговался за телегу, за серебряные глухие часы, за пиджак, картуз, штаны и жилетку, за сапоги.
Поселенец ругал нецензурными словами "отцов", отцы ругали нецензурными словами поселенца. И вещи шли почти задаром.
- Ведь в гроб, черти, с собой не возьмете!
- Молчи, пока не пришили!
- На саван вам, подлецам! Давайте!
Ему выдавались деньги.
Пройди-Свет сидел все это время спокойный, равнодушный, словно не видя, что вокруг него происходило. Совсем машина, которую остановили.
- Пройди-Свет, мечи!
И машина начинала работать.
- Поле! - в последний раз крикнул поселенец.
Пройди-Свет следующим же абцугом открыл битого туза.
- Будя! - сказали в один голос "отцы".
Старики расступились.
- Вот сюды, сюды иди!
Поселенец молча прошел в уголок, молча скинул с себя все, до шерстяной вязаной рубахи и до нижней рубахи включительно.
Когда он снимал сапоги, из правого голенища выпал нож и словно провалился сквозь землю: его моментально подобрали.
Поселенец оделся в "ризы", - какую-то рвань, - нахлобучил на голову драный арестантский серый картуз и молча вышел. На ходу он шатался. Идя по двору, жадно дышал свежим, чистым воздухом. Ноги у него заплетались, как у пьяного. Выйдя из ворот, он повернул куда-то и зашагал, вряд ли понимая, куда он идет, зачем. Видно было только, что шатается человек все сильнее и сильнее, да какая-то встречная поселенка, поравнявшись с ним, с испугом шарахнулась в сторону и долго потом глядела вслед быстро шедшему, шатавшемуся на ногах человеку.
А на дворе богадельни "отцы" усаживались в телегу и ехали сбывать лошадь.
Когда нет посторонней наживы, старики "режутся" между собой, отыгрывая друг у друга тряпье, последние гроши.
Какие странные и страшные фигуры есть среди этих людей, вся жизнь которых прошла среди розог, плетей, тюрем, каторги, побегов и погонь.
Вот слепой старик-бродяга... Борис Годунов.
- Почему ты Борис Годунов?
- Так смотритель один прозвал. Еще в молодых годах. Сошлись нас в тюрьме двое Борисов бродяг. "Будь, говорит, ты по этому случаю Борис Годунов". Для отлички.
- А кто был этот Борис Годунов-то, которым тебя назвали?
- А кто ж его знает!
За что был сослан Борис Годунов первоначально на каторгу, он "никому не открывается". В Сибири, уже беглым, он был знаменит, как "охотник на людей": грабил и резал богомолок.
Об этом времени старик вспоминать любит и, когда вспоминает, по губам его ползет широкая, чувственная улыбка.
- Много их, богомолочек-то, по трактам ходит. Живился. Заведешься в такой местности, караулишь. Сидишь за кустом, поджидаешь. Идет богомолочка к угодникам, другая бывает такая, что хоть бы и сейчас...
Старик смеется.