- Да ты видел, как живых хоронили?
- Не. Я не видал. Народ видел.
Вот один из зачинщиков страшных Юзовских беспорядков. Высокий, рослый мужик. Он был, должно быть, страшен в эти грозные дни, когда, обезумев от ужаса, ходил по базару с камнем и кричал:
- Бей докторов.
И грозил разбить камнем голову каждому, кто сейчас же не приступит к этой страшной бойне, не пойдет с базара "на докторов".
Теперь у него истомленный долгим, бесплодным скитанием вид. Все ходит по посту, подавая во все учреждения, всем начальствующим лицам самые нелепые прошения. Он подает их всем: тюремному смотрителю, горному инженеру, землемеру и докторам. Он так и ходит с бумагой в руках, - и стоит ему увидеть на улице какого-нибудь "вольного человека", он сейчас же подаст ему бумагу.
- Явите начальническую милость...
- Да насчет чего?
- Насчет освобождения...
- Я-то тут при чем. Я, милый, ничего не могу сделать.
- Господи! Да кто же вступится за правду, за истину.
В глазах его блещет отчаяние. Он во всем отчаялся, во все потерял веру - в правду, в справедливость. И только в одном уверен глубоко, всем сердцем, всей душой, - в том, что, призывая убивать докторов, он пострадал "безвинно".
И в этом вы его не разубедите.
- Как же так. Как не доктора холеру выдумали? Дозвольте вам объяснить...
И он принимается рассказывать про известь, которой "присыпали народ", и про тех, заживо похороненных, которых он не видал, но зато "народ видел".
Вот еще интересный сахалинский тип.
Держится молодцом. Одет щеголевато. Лицо жульническое. Выражение на лице: "готовый к услугам".
Черный "спинжак". Штаны заправлены в высокие крепкие сапоги. На шее красный шарф. Выправка бывшего солдата.
Сослан за вооруженное сопротивление полиции. Был в Москве в каком-то трактире, - при том с отдельными кабинетами, - приказчиком. Что там делалось, в этих "отдельных кабинетах". - Господь его знает. Но когда нежданно ночью явилась полиция, - он пошел на все, чтобы не допустить полиции до "кабинетов". Запер дверь, стрелял, когда ее выломали, из револьвера.
Теперь отбыл каторгу и числится поселенцем. Целые дни вы его видите только на улице, ничего не делая. На вопрос, чем занимается, говорит:
- Так... Торгую...
Когда мне нужно познакомиться поближе с кем-нибудь из наиболее темных личностей, - он для меня неоцененная протекция.
Как он прикомандировался ко мне, я даже и объяснить не могу. Не успел я ступить на пристань, - он вырос передо мною, словно из-под земли, с своим вечным выражением:
"Готовый к услугам"...
Не успеваю я сказать, что мне нужно, он летит со всех ног.
Лошадь нужно, - ведет лошадь. Квартиру отыскать, - пожалуйте, несколько квартир. На лице готовность оказать еще тысячу услуг. Каких безразлично. Ни добра ни зла нет для этого человека, "готового служить" чем угодно и как угодно.
Куда бы я ни пошел, я всюду наталкиваюсь на него. Выхожу утром из дома, - как столб стоит у подъезда. Возвращаюсь вечером, - в темноте вырастает силуэт.
- Не будет ли каких приказаний назавтра?
- Да объясни ты на милость: чего тебе от меня нужно. Что ты ко мне привязался.
- Ваше высокобродие, явите начальническую милость. Так что, как вы со всеми господами начальниками знакомы, вам ни в чем не откажут...
- Ну, к делу.
- Билет на выезд на материк. На постройку.
То есть на постройку Уссурийской железной дороги, которая строится каторжными с острова Сахалин.
- Когда еще в "работах" был, я на дороге находился, работал всегда усердно, исправно. Начальство мною было довольно. Ваше выскобродие, явите такую вашу начальническую милость...
И после этого вечный припев при каждой нашей встрече:
- Господи. Работал. Вегда были довольны. И теперь должон на Сакалине пропадать...
Замечаю, однако, что более порядочные поселенцы от моего чичероне, уссурийского труженика, что-то сторонятся.
Спрашиваю как-то у моего кучера, мальчишки из хорошей поселенческой семьи, присланной сюда "за монету"*:
- Слышь-ка, что этого, черного, высокого, все как будто чураются.
_______________
* За выделку фальшивой монеты.
- Не любит его народ, - нехотя отвечает мальчишка.
- А за что?
- Кто ж его знает... На дороге там, что ли... палачом был... вот и чураются...
Вот что называется на Сахалине "работой". И вот на какие работы просится уссурийский труженик.
- Ты что ж? - спрашиваю его. - Ты мне прямо говори. Я теперь знаю. Ты в палачи хочешь поехать наниматься?
- Так точно.
И смотрит на меня такими ясными, такими светлыми глазами.
Словно речь идет о самом, что ни на есть почтеннейшем труде.