- Но чего же смотрят господа сахалинские служащие?
Нужно прежде всего знать, из кого на девять десятых состоит контингент этих служащих.
Самое слово "закон" приводит таких господ в исступление прямо невероятное.
- Закон... - упоминает каторжник.
- А?! Ты бунтовать! - топает ногами служащий.
Нет ничего удивительного, что на Сахалине нет слова более ругательного, чем слово "гуманный".
Мы беседовали как-то с одним сахалинским землемером об одном из докторов.
- Гуманный человек! - отозвался землемер.
- Вот, вот! - обрадовался я, что нашел единомышленника. - Не правда ли, именно гуманный человек!
- Верно! Гуманный. Гуманничает только. А нешто с каторгой так можно? Вообще не человек, а дрянь!
Мы говорили на разных языках.
Гуманничает! - это слово звучит полупрезрением, полуобвинением в том, что человек "распускает каторгу", и для сахалинского служащего нет обвинения страшнее, как то, что он "Гуманничает".
- Откуда они взяли, будто я какой-то "гуманный"! - оправдываются эти добрые люди.
Бестужев, о котором я рассказывал в "свободных людях Сахалина", был первым служащим, с которым я столкнулся на Сахалине. Последним из служащих, с которым мне пришлось столкнуться при отъезде с Сахалина, был господин П. Ко мне явилась его жена.
- Похлопочите, чтоб и нас взяли во Владивосток на японском пароходе.
- А вы разве уезжаете?
- Мужа выгнали со службы.
- За что?
- Глупость сделал.
- А именно?
- Над девочкой сделал насилие. Теперь подозревается.
О высоте нравственных понятий этих господ можете судить хотя бы по следующему случаю. Одно официальное лицо, посетившее Сахалин, осматривало карцеры Александровской тюрьмы.
- Ты за что наказан? - обратился он к одному из сидевших по темным карцерам.
- За отказ быть палачом.
- Верно? - спросило лицо у сопровождавшего его помощника начальника тюрьмы.
- Так точно-с. Верно. Я приказал ему исполнять обязанности палача, а он ослушался, не захотел.
"Лицо", известное и в науке своими просвещенными и гуманными взглядами, конечно, не могло прийти в себя от изумления.
- Как? Вы наказываете человека за то, что он проявил хорошие наклонности? Не захотел быть палачом? Да понимаете ли вы, что вы делаете?!
Понимают ли они, что они делают!
Продрогший, иззябший, я однажды поздно вечером вернулся к себе домой в посту Корсаковском.
- Рюмку водки бы! Погреться.
- Водки нет! - отвечала моя квартирная хозяйка, ссыльно-каторжная. Но можно купить.
- Где же теперь достанешь? "Фонд" заперт.
- А можно достать у...
Она назвала фамилию одного из служащих.
- Да неужто он торгует водкой?
- Не он, а его лакей Маметка, из каторжан. Да это все равно: Маметка от него торгует.
На Сахалине ни одному слову не следует верить. Во всем нужно убедиться своими глазами. Я надел арестантский халат и шапку и вместе с поселенцем, работником моих хозяев, отправился за водкой.
Мы подошли к дому служащего. Поселенец постучал в окно условным образом. Дверь отворилась, и показался татарин Маметка.
- Чего нужно?
- Водочки бы.
- А это кто? - спросил Маметка, разглядев мою фигуру.
- Товарищ мой.
Маметка, рассмотрев в темноте длинный арестантский халат и шапку блином, успокоился.
- Сейчас!
Он вынес бутылку водки.
- Два целковых.
Водка оказалась отвратительной, разбавленным водой спиртом.
На следующий день я сделал визит этому служащему, очень много расспрашивал его о житье-бытье, попросил показать квартиру и в спальне увидел целую батарею таких же точно бутылок, как я купил накануне!