И этот амфитеатр, переполненный зрителями, и эти подмостки виселицы, - все это делало воеводскую тюрьму похожей на какой-то чудовищный театр, где давались страшные трагедии.
От многих из зрителей я слышал подробности трагедий, разыгравшихся на подмостках Воеводской тюрьмы, но, разумеется, самые ценные, самые интересные, самые точные подробности мне мог сообщить только человек, ближе всех стоявший к казненным, присутствовавший при их действительно последних минутах, - старый сахалинский палач Комлев.
Он повесил на Сахалине тринадцать человек; из них десять - в Воеводской тюрьме.
Его первой жертвой был ссыльно-каторжный Кучерявский, присужденный к смертной казни за нанесение ран смотрителю Александровской тюрьмы Шишкову.
Кучерявский боялся казни, но не боялся смерти.
В ночь перед казнью он как-то ухитрился достать нож и перерезать себе артерию.
Бросились за доктором; пока сделали перевязку, пока привели в чувство бывшего в беспамятстве Кучерявского, наступил час "выводить".
Кучерявский умирал смело и дерзко.
Он сам скинул бинт, которым было забинтовано его горло.
И все время кричал арестантам, чтобы они последовали его примеру.
Напрасно бил барабан. Слова Кучерявского слышались и из-за барабанного боя.
Кучерявский продолжал кричать и тогда уже, когда его в саване взвели на эшафот и поставили на западню.
Комлев стоял около и, по обычаю, держал его за плечи.
Кучерявский продолжал из-под савана кричать:
- Не робейте, братцы!
Последними его словами было:
- Веревка тонка, а смерть легка...
Тут Комлев махнул платком, помощники выбили из-под западни подпорки, - и казнь была совершена.
Процедура казни длилась обыкновенно долго: часа полтора.
Осужденного выводили в кандалах.
В кандалах он выслушивал приговор. Затем его расковывали, надевали саван, сверх савана петлю, смазанную салом...
В общем, казнь, назначавшаяся обыкновенно в пять, редко кончалась раньше половины седьмого.
Эти страшные полтора часа редко кто мог выдержать.
"Иной спадает так, что обомлеет совсем", по выражению Комлева.
У большинства хватало сил лишь попросить палача:
- Поскорей только! Прихлестните потуже! Без мучений, пожалуйста.
У многих не хватало сил и на это.
Ссыльно-каторжный Кинжалов, казненный за убийство на Сахалине лавочника Никитина*, все время молился, пока читали приговор, а затем, когда его начали расковывать, лишился чувств.
_______________
* Говорят, что все это убийство было подстроено знаменитой "Золотой Ручкой". Она была по этому делу под следствием, но освобождена за недостатком улик.
Его пришлось внести на эшафот.
Державший его Комлев говорит:
- По-моему, ему и петлю-то надели уже мертвому.
Перед казнью, по воспоминаниям Комлева, почти всякий холодеет и дрожит, весь колотится, делается уже не бледным, а белым совсем.
- Держишь его за плечи, когда стоит на западне, через рубашку руке слышно, что тело у него все холодное, дрожит весь.
Среди всех тринадцати казненных Комлевым совершенно особняком стоит некто Клименко.
Преступление, совершенное Клименком, состояло в следующем.
Он бежал, был пойман надзирателем Беловым, доставлен обратно и дорогой избит.
Тогда Клименко дал товарищам "честное арестантское слово", что он разделается с Беловым, бежал вторично и сам явился на тот кордон, где был Белов.
- Твое счастье - бери. Невмоготу больше идти.
Белов снова повел Клименко в тюрьму, и по дороге арестант убил своего конвоира.
После этого Клименко сам явился в тюрьму и заявил о совершенном им убийстве, рассказав все подробно: как и за что.
Его приговорили к смертной казни.
Ничего подобного смерти Клименко не видал даже видывавший на своем веку виды Комлев.
Когда его взвели на эшафот, Клименко обратился к начальству и... благодарил за то, что его приговорили к смерти.
- Потому что сам, ваше высокоблагородие, знаю, что стою этого. Заслужил, - вот и казнят.
Единственной его просьбой было "отписать жене, что он принял такую казнь".
- И отписать, что, мол, за дело.
- Даже барабан не бил при казни! - по словам Комлева.