"Матвей Николаевич" сшиб хлеб ногой с нар.
- Нешто это Матвей Николаевич еда? Учить вас, дураков, некому! Станет Матвей Николаевич дураковскую пищу есть? Подавай колбасу!
"Поддувала" подал копченую колбасу и белый хлеб.
- То-то!
"Поддувала", подбирая с пола куски черного хлеба, только улыбнулся в мою сторону.
- Забавники, мол!
А кругом сидят голодные люди.
- Ты чего ж ему, - спрашиваю потом "поддувалу", - баланду подаешь, чтобы плевал, да хлеб, чтоб по полу валял! Знаешь, что он при деньгах кочевряжится и кроме своего ничего не ест. И подавал бы ему сразу колбасу с белым хлебом.
- Нешто можно? - даже испугался поддувала. - Не приведи Господи. "Ты это что же? - сейчас спросит. - Кто я такой есть? Арестант я, иль уж нет?" - Арестант мол. - "А если я арестант, почему ж ты мне арестантской пищи не подаешь? А? Может, я не погнушаюсь, есть буду? Почему ты, такой-сякой, знать можешь, что Матвей Николаевич, человек сильный, на уме содержит? Колбасу подавать, такой-сякой! Мое добро не беречь, - может, я казенным пропитаюсь, а ты мое добро травить хочешь!" И пойдет! На целый час волынку затрет! Ну, и подаешь ему пайку с баландой. Для порядка. Ему ведь что, - ему только чтоб власть свою показать! Порядок известный! Выиграл!
А то в другой раз послали как-то одного "игрока" в тайгу на работу. Отвертеться никак не удалось. Так он на товарище-"жигане" с полверсты верхом поехал. Нанял и поехал.
- У меня, - говорит, - ноги болят.
Жиганы
Беда, однако, когда такой "игрок" продуется в конец и превратится в "жигана". "Жиганом" на каторге вообще называется всякий бедный, ничего не имеющий человек, но, в частности, этим именем зовут проигравшихся в пух и прах "игроков".
Вот когда каторга "наверстает свое". И нет тогда меры, нет конца издевательствам над человеком, лишившимся всех своих друзей, поклонников, защитников, прихлебателей и покорнейших слуг. Каторга не знает пощады и не имеет жалости.
Когда "жиган" продул уж все: деньги, одежду, свой труд за год вперед, пайку хлеба за несколько месяцев вперед, - с ним играют или на место на нарах, или на баланду. Ни то ни другое не нужно ровно никому, - играют просто для унижения.
- Черт с тобой, промечу тебе, псу. Аль-бо три копейки, аль-бо три дня на полу спать будешь!
Или:
- Аль-бо трешница (3 коп.) твоя, аль-бо с голоду дохни, неделю без баланды, не пимши, не жрамши, сиди.
Захожу как-то в тюрьму перед вечером, когда все уже улеглись. Смотрю, - один арестант в проходе около нар на полу лежит. Увидя меня, вскочил, полез на нары. Сосед не пускает.
- Стой! Куда лезешь? Нет, ты на полу лежи!
- Черт! Дьявол! Видишь, барин!
- Нет, ты и при барине лежи. Пусть барин видит, какая такая ты тварь есть на свете. Лежи!
Арестант стал около нар.
- Нет, ты ложись! - послышалось среди смеха со всех сторон. - Неча вставать. Барин сказал, что ничего, при нем можно лежать! Ты и лежи, как лежал.
- Место проиграл, что ли? - спрашиваю.
- Так точно, продул, пес, а теперь и моркотно.
- Во сколько место шло?
- Шло в трешнице, да я и целкового не возьму.
- Получай три!
- Вот, уж это зачем же! Мне своя амбиция дороже трех целковых ваших стоит.
Видимо, выигравший "уперся": ничего в таких случаях с арестантом не поделаешь.
- Проиграл - и плати. Валяйся на полу. На то игра! А не хочешь платить, - встряска!
За неуплату тюрьма "накрывает темную", то есть бьет без пощады, причем бьют решительно все, и те, кто в игре не был заинтересован.
- Это уж верно! Это так! - послышалось кругом. - Порядок известный! Встряска!
- Ложись, что ль, дьявол!
И "жиган", под хохот всей тюрьмы, лег на пол, на котором было чуть не на вершок липкой, жидкой грязи.
Тюрьме скучно, - она и рада маленькому развлечению.
А ведь этот "жиган" пришел в тюрьму за то, что задушил из ревности свою жену. В его душе когда-то носились бури. Он чувствовал и любовь, и ревность, и горькую обиду. Как вам нравится "Отелло" в такой обстановке!..
Захожу в тюрьму в обеденное время. Обед был уже на исходе. "Поддувалы" побежали в куб за кипятком, заваривать чай. Кто еще доедал, кто прятал на вечер оставшиеся кусочки хлеба, кто ложился отдохнуть.
- Ну, теперь, братцы, "жигана" кормить. Выходи, что ль! Иль апекита нет?
С нар поднялся человек, с которого смело можно было бы рисовать "Голод". Ничего, кроме голода, не было написано в глазах, в бледном, без кровинки, синеватого цвета, лице, во всей это слабой, обессиленной фигуре. Это был "жиган", вторую неделю уже проигрывающий даже свою баланду. Дней десять человек не видал крошки хлеба и питался только жидкой похлебкой, "баландой". И как питался!
Многие даже приподнялись с места. Тюрьма предвкушала готовящуюся потеху. Особенно это было заметно на лице одного паренька. Видимо, человек готовился выкинуть над "жиганом" что-то уж особенное.
"Жиган" подошел к первому сидевшему с краю, молча поклонился и стал. Тот с улыбкой зачерпнул ему пол-ложки баланды и дал. "Жиган" хлебнул, поклонился снова и подошел к следующему.
Это был типичный "Иван", лежавший в величественной позе на нарах.
- "Жиганам" почтение! Обедать, что ли, пришли?
- Так точно, Николай Степанович, полакомиться! - с низким поклоном отвечал "жиган".
- Тэк!.. Ну, а скажи-ка нам, чего бы ты теперь съел?
"Жиган" постарался сделать преуморительную улыбку и отвечал:
- Съел бы я теперь, Николай Степанович, тетерьки да телятинки, яичек да говядинки, лапши из поросятинки, немножечко ветчинки, чуть-чуть свининки, с хреночком солонинки. Слюна бьет, как подумаю!