Хоть и сложно выраженный, это безусловно был комплимент.
-- По секрету могу сказать, только вы меня не выдавайте, -- сказала она лукаво. -- Сорок шесть стукнуло, бабушка! Я не против. Пусть без молодости, но при жизни.
Она таки сбавила себе два года, не удержалась. Он вздохнул и сказал совершенно искренне:
-- Вы еще молоды. Перед вами, можно сказать, вся жизнь.
Как расцвела в лучах этой фразы, как рассиялась Лидия Михайловна! "Вот он, случай, -- подумала она, -- ловить его, пока не поздно".
-- Знаете, Николай Николаевич, я очень много о вас думаю и сильно переживаю. Как вы там живете совсем один? По себе знаю, какой бич одиночество. Некому за вами последить, поухаживать, просто улыбнуться, в конце концов. Я ничего особого про себя не скажу, образование среднее, звезд каких-нибудь не хватаю, но по хозяйству, безусловно, одарена. Дома ничего этого не ценят. Подай, принеси. Раб без права на амнистию.
Сказала и сама прослезилась.
-- Не горюйте, -- ответил Энэн, -- надейтесь на лучшее.
-- Сейчас я думаю не о себе, исключительно о вас. Знаете, я бы могла из чистой дружбы к вам ходить, ну, раза два-три в неделю: постряпать, постирать, поубираться. Все-таки женская рука в доме. Я совершенно бескорыстно предлагаю, от души, от чистого сердца.
Николай Николаевич испугался:
-- Нет, что вы, большое спасибо, но у меня хозяйством ведает Дарья Степановна, вполне квалифицированный специалист.
Лидия Михайловна засмеялась:
-- Вы просто не знаете, что такое квалификация в домашнем хозяйстве. Делает она вам когда-нибудь меренги?
-- Нет, но мне и не нужно никаких меренг, уверяю вас.
-- Это вы только потому говорите, что не пробовали. Ну дайте я вам для опыта хоть один раз сделаю меренги. Пальчики оближете!
Энэн представил себе на минуту Лидию Михайловну у себя на кухне и ужаснулся:
-- Нет, спасибо, честное слово, не надо. Мне и врачи запрещают сладкое.
-- Хорошо, меренги отставим. Я ведь и диетическую кухню умею. Овощные зразы, паровые котлеты, суфле...
-- Ничего не надо, спасибо, спасибо.
-- Но дело даже не в питании, а вообще в образе жизни. Ваша Дарья Степановна, если хотите знать, страшная старуха! Типичный деспот. Идет и не кланяется. Нет, ее необходимо от вас изолировать. Или вас от нее.
Энэн еще больше перепугался:
-- Уверяю вас, вы ошибаетесь. Это достойнейший человек. -- И тут же, чтобы перевести разговор, спросил, глядя на книгу, которой она обмахивалась: -- Это что у вас?
-- Лев Толстой, "Анна Каренина". Очень глубокая книга. Исключительно освещаются переживания женской души. Вы читали?
-- Конечно.
-- И какого вы мнения об этой книге?
-- Самого высокого.
-- Вот и я тоже. Только в одном я не согласна с автором -- в его сочувственном отношении к героине. Я ее категорически осуждаю. Любовь не любовь, а старого мужа надо жалеть. Я на ее месте окружила бы его вниманием. Старый человек больше молодого требует внимания...
Из рупоров что-то загремело. Затейник громко отчихался, откашлялся и объявил:
-- Перерыв окончен! Дамский вальс! Дамы приглашают кавалеров! Дамы, не стесняйтесь, приглашайте, кто нравится: это ваш вальс!
Загремел вальс, какой-то допотопный, кажется "Дунайские волны". Лидия Михайловна встала и протянула руку Энэну:
-- Разрешите вас пригласить!
Он съежился, весь ушел в кресло:
-- Помилуйте, я не танцую. Устарел.
-- Ничуть не устарели!
Она настойчиво тянула его за руку, он сопротивлялся мучительно. Только бы оставили его в покое наблюдать шевеление жизни...
Внезапно словно из-под земли возник Кравцов. Акку-ратненький, голубая тенниска, серые брючки, тонкие усики.
-- На правах, так сказать, заместителя заведующего кафедрой беру этот вальс на себя.
И поплыл, и завертелся, и увлек за собой по белым доскам палубы Лидию Михайловну. Та сперва сопротивлялась, рвалась назад к Энэну (он просто погибал от испуга и нервности), но потом увлеклась танцем, откинула голову, закрыв глаза, и понеслась, полетела... "Какие красивые у нее ноги, -- думал Энэн, -- какая она еще, в сущности, привлекательная женщина, только подальше от меня, пусть будет счастлива, но подальше..."
Он встал, с трудом разогнул затекшие ноги, сопровождаемый сложными скрипами кресла и щелканьем коленных суставов, отошел вперед, к носу теплохода, и остановился, держась за металлический столбик. Мимо тихо текли берега, воздух был темен и прохладен, на воде качались огни. Отражения огней дробились в струистой ряби. Пахло свежей листвой и цветами. Теплоход шел, окруженный океаном прекрасных запахов. Энэн держался за столбик и как бы руководил этим вплыванием в запахи. Он удалялся в страну запахов от своего мелкого, ненастоящего горя...
Поодаль, еще ближе к носу, стояла тонкая женская фигура, тоже обхватив рукой столбик. Он испугался: "Лидия Михайловна?" -- но тут же понял, что ошибся. Это была Нина Асташова. Она стояла неподвижно, его не замечая, вся вытянутая навстречу запахам, думая о чем-то своем.
Экскурсия кончилась. Автобусы развозили экскурсантов в разные концы города. Вопросы, восклицания: "Кому на Юго-Запад?", "Нет, мне на Красную Пресню!", "До института кому?" -- и недоумевающее "оу?" кинофицированного иностранца, забывшего название своей гостиницы. Кравцов вызвался его сопровождать. На каком-то полуматематическом языке с примесью международных латинских терминов они кое-как начали понимать друг друга.
Энэн сел в тот автобус, который шел к институту. Было тесно от людей и черемухи, но для него сразу нашлось место. Он тут же переуступил его Лидии Михайловне, потом ему самому опять уступил место кто-то, пошла цепная реакция уступок, и в результате, к его облегчению, они с Лидией Михайловной были разъединены.
Он побаивался ее соседства. В ее предложении помогать ему по хозяйству он усмотрел одну лишь властность, попытку подчинить его не только на кафедре, но и дома. А главное, посягательство на его сложную дружбу с Дарьей Степановной... А что бы он подумал, если бы узнал, что речь идет о любви, преданной женской любви? Кто его знает. Может быть, тоже испугался бы. А может быть, был бы растроган. Даже скорее всего был бы растроган.
Лидия Михайловна вернулась домой поздно. Села она не в свой автобус, только чтобы быть поближе к Николаю Николаевичу, но люди их разъединили.
Может быть, ошибкой было, что она пригласила его на вальс?
Дома шел очередной ночной галдеж -- молодые принимали гостей, кричали, гитарили, пели (и все при Мишеньке!). Лидия Михайловна, не зажигая света, добралась до своей тахты, села на нее и заплакала. >>
АСЯ УМАНСКАЯ
Из всех отличников факультета АКИ самой твердой была Ася Уманская: одни круглые пятерки, без колебаний и срывов. Ее портрет не сходил с доски передовиков учебы. Шла прямым ходом на диплом с отличием. Одно время ставили ей в вину слабую активность в общественной работе, и зря. Работа у нее была, и немалая: преподавала в вечерней физико-математической школе, где собирались школьники, желторотые, со всего города, а лучшие студенты читали им лекции, учили решать задачи. Но в комсомольском бюро работа в физико-математической школе почему-то за общественную не считалась. "Они же делают это с удовольствием!" -- возражал секретарь институтского комитета комсомола комсоргу курса Сереже Коху, на что Сережа Кох отвечал иронически:
-- Тогда дадим новое определение: общественной называется работа, исполняемая бесплатно, но с отвращением.