Я поднялась на трибуну. Первой моей фразы все еще не было. Я помолчала, ожидая, что вдруг она ко мне спустится. Кое-кто в зале смотрел на меня подозрительно, как на известную скандалистку.
-- Просим, -- сказал председатель.
-- Я буду выступать против кандидатуры профессора Флягина.
Зал зашумел с интересом. Вообще всякие скавдальцы встречаются на советах с интересом: они разрушают трафаретную скуку, царящую на этих сборищах. В таких случаях я всегда вспоминаю пса, пробравшегося в церковь ("Том Сойер"). Сейчас я чувствовала себя таким псом. Некоторые смотрели хмуро, для большинства я была развлечением.
-- Да, я буду выступать против кандидатуры профессора Флягина и постараюсь обосновать свое мнение. Для того чтобы руководить коллективом (тем более коллективом преподавателей), нужно как минимум быть человеком. Этому минимальному требованию профессор Флягин не удовлетворяет...
Увы, я опять замолчала. Мне было что сказать, но я не знала, как это выразить -- знаменитые "муки слова". Флягин оторвался от своей работы и направил на меня взор без выражения, стертый очками.
-- А что такое человек? -- с веселым любопытством спросил председатель.
-- Не берусь определять. Я думаю, это и так ясно.
-- И это говорит математик! -- с негодованием вскричал Яковкин.
-- Да, это говорит математик. Далеко не все понятия могут быть строго определены и далеко не всегда это нужно. Между прочим, в универсальность математических построений верят больше всего не математики, а профаны. Им кажется, что чем больше математических побрякушек они на себя навешают, тем лучше. Они ошибаются. Глупость в математической одежде хуже, чем голая глупость.
Кругом засмеялись. "Пес в церкви" продолжал веселить прихожан. Это не входило в мои планы, и я разозлилась:
-- Сейчас не время и не место для схоластических диспутов. Будем исходить из того, что понятия "человек" и "человечность" интуитивно ясны собравшимся. Так вот я утверждаю, что именно человечности нет в поведении профессора Флягина.
Тут я обрела дар слова и рассказала о порядках, введенных Виктором Андреевичем на кафедре. О принудительных дневниках, о требованиях к индивидуальным планам. О том, как в целях тишины Флягин запретил заходить на кафедру студентам. О наших коридорных разговорах. О табличках типа ресторанных "стол занят"...
Только я собралась вытащить свой главный козырь -- Радия Юрьева, читающего лекции с температурой тридцать девять, как сам Радий умоляюще замахал мне руками, скрестив их перед лицом, как делают в авиации, запрещая посадку. Не надо так не надо. Я спешно переменила курс.
-- Один из главных признаков человека -- умение ставить себя на место другого, влезать в чужую шкуру. Этого умения профессор Флягин начисто лишен. Он никогда не ставит себя на место другого, никогда не сомневается в своей правоте. Настоящему человеку присуще сочувствие. Со-чувствовать -- значит чувствовать вместе с другим...
Опять засмеялись. Решительно я потешала эту публику. Снова разозлившись и получив таким образом новый заряд, я продолжала:
-- Надо отдать справедливость профессору Флягину -- он на редкость трудолюбив. У него трудолюбие маятника. Но с тех пор, как он у нас появился, на кафедре умер смех...
-- Подумаешь, велика потеря! -- закипел Яковкин. -- Пускай смех умирает в рабочее время. Смеяться можно у себя дома...
Опять раздался взрыв хохота членов совета. Они явно наслаждались дивертисментом.
Ох, не то я говорю, не то, не так!
-- Покойный Николай Николаевич Завалишин, руководя кафедрой, может быть, грешил излишним либерализмом, но мы его любили и он нас любил. Виктор Андреевич Флягин никого не любит, ни с кем не общается. Ни с нами, ни со студентами. А работа преподавателя -- это вид общения. Для чего же мы иначе существуем?
-- Для науки, -- важно сказал Яковкин.
Гул голосов его поддержал. Я понимала, что говорю глупо, бездарно, но перестать уже не могла. Мне надо было выразить свою мысль.
-- Профессор Флягин работает как молится. Он не понимает, что, если меньше молиться и больше смеяться, сама работа пойдет лучше...
-- И это говорит научный работник! -- сказал Яковкин, возведя очи к потолку, отчего его усатое широкое лицо стало еще шире и как будто усатее.
Неодобрительный шумок в зале явно был против меня.
-- Нина Игнатьевна, вы исчерпали регламент. Если вы еще хотите сказать что-нибудь существенное по повестке дня, без обобщений, мы вас слушаем.
-- Да нет, я уже кончила.
Я села с чувством бесповоротного позорнейшего провала. Нечего сказать, выступила! Как восьмиклассница на диспуте о любви и дружбе.
Тут поднял руку Спивак, вышел на трибуну:
-- Я считаю, что Нина Игнатьевна выступила неудачно. "Человек, человечность..." Не об этом надо было говорить. Я убежден, что профессор Флягин человек, и, более того, человек уважаемый. Лично я глубоко уважаю Виктора Андреевича...
Флягин поднял бледное лицо и уставился на говорящего.
-- Я его глубоко уважаю и все же считаю, что как заведующий кафедрой он не на месте. Прежде всего по одной простой причине, он не любит студентов. А это последнее дело: быть преподавателем и не любить студентов! Все равно что быть воспитательницей в детском саду и не любить детей...
Опять засмеялись...
-- Ваша аналогия не слишком удачна, -- сказал председатель.
-- Возможно. Тем не менее я настаиваю: преподаватель должен любить студента. Даже ставя ему двойку.
-- Если любишь, зачем же ставить двойку? -- крикнул кто-то с места.
-- Именно любя. Но это еще не все. Профессор Флягин вообще не умеет работать с людьми. Он восстановил против себя всех преподавателей.
-- Не всех, -- заметил с места Радий Юрьев.
-- Большинство. Главная его вина: он сумел за короткое время почти развалить замечательный коллектив. Такие коллективы надо охранять, как заповедники...
Опять смех. Спивак яростно сверкнул глазами.
-- Буду краток. Считаю, что кандидатура профессора Флягина на должность заведующего кафедрой кибернетики неприемлема. Если бы я был членом этого совета, я голосовал бы против.
-- Продолжим заседание совета, -- сказал председатель. -- Мы тут выслушали мнения как за кандидатуру профессора Флягина (подавляющее большинство), так и против (Нина Игнатьевна, доцент Спивак). Я думаю, вопрос более или менее ясен. Можно перейти к голосованию. Возражений нет?
-- Есть возражение.
Это сказал сам Флягин.
-- Пожалуйста, Виктор Андреевич.
-- Можно, я с места?
-- Нет, лучше сюда, на трибуну. Заседание стенографируется.
Флягин взошел на трибуну. Он был бледен, даже зеленоват, и перообразный клок волос на его голове загнулся кверху, как хвост у селезня. Когда он заговорил, губы у него дергались и каша во рту была сильней, чем всегда.