- Конечно, есть такие христиане, но их редко встретишь. Возьмите христианский мир в целом. Он, по-видимому, включает в себя самые беспокойные народы на земле: народы, которые больше всех сетуют на тяжелый труд, громче всех жалуются, что обязанности, не доставляющие удовольствия, их тяготят. Здесь праздников необычайно мало, а нравственная атмосфера наименее ясна. Может быть, - добавил Кенелм с более серьезным выражением лица, - это вечное сознание тяжелых усилий, эта невозможность сочетать труд с непринужденностью или суровую обязанность - с тихим довольством, этот отказ одному вознестись в спокойные сферы, оставив своих братьев внизу, вознестись над тучами, омрачающими их день, осыпающими их градом, - все это делает полную треволнений жизнь христиан милее небу (и более приближает нас к постижению замысла неба, которое сделало землю обителью борьбы, а не местом покоя человека), чем жизнь брамина, вечно стремящегося отрешиться от христианских конфликтов между делом и желанием и предельно использовать эстетическую теорию, поощряющую человека к пребыванию в невозмутимом созерцании абсолютной красоты, какую только может извлечь человеческая мысль из идеи божественного добра?
Что собиралась сказать миссис Эмлин в ответ, остается неизвестным, так как беседа была прервана толпой прибежавших детей: им надоело играть, и они хотели попить чаю и посмотреть волшебный фонарь.
ГЛАВА XIII
Комната затемнена, и на стене натянута белая простыня. Детей усадили, они притихли. Кенелм устроился рядом с Лили.
Самые простыв вещи для нашего земного опыта - в то же время и самые таинственные. В произрастании травинки больше таинственности, чем в зеркале чародея или в действиях медиума на спиритическом сеансе. Многие из нас испытали влечение одного человеческого существа к другому, доставляющее такое восхитительное счастье, - сидеть спокойно и безмолвно друг возле друга, когда на миг утихают самые напряженные мысли в нашем уме, самые бурные желания в нашем сердце и мы чувствуем лишь невыразимое блаженство. Большинство из нас познало это. Но кто и когда остался доволен какими-либо метафизическими объяснениями, почему и отчего? Мы можем только сказать, что это - любовь, и любовь на той ранней стадии своей истории, которая еще не лишена романтической окраски. Но каким процессом этот другой человек выделен из всей вселенной, чтобы достигнуть такой власти над нами, - это проблема, которая, хотя многие пытались решить ее, разрешения еще не нашла.
В тусклом свете Кенелм мог различить только нежное очертание личика Лили, которое при каждой новой картинке инстинктивно обращалось к нему, а однажды, когда страшное привидение, преследуя виновного, скользнуло по стене, Лили в детском испуге придвинулась ближе к Кенелму и невинным движением положила на его руку свою. Он нежно удержал ее, но, увы, через минуту Лили отдернула руку: привидение сменилось двумя пляшущими собачками. И веселый смех Лили - отчасти над собаками, отчасти над своим испугом прозвучал неприятно для слуха Кенелма. Он пожалел, что не было целой вереницы привидений, каждое страшнее предыдущего.
Демонстрация картин закончилась, и после легкой закуски - кекса и вина с водой - общество разошлось. Дети отправились домой с нянями, пришедшими за ними. Миссис Кэмерон и Лили решили пройтись пешком.
- Какой прекрасный вечер, миссис Кэмерон, - сказал мистер Эмлин, - я провожу вас до калитки.
- Позвольте и мне присоединиться к вам, - сказал Кенелм.
- Конечно, - ответил викарий. - Для вас это прямой путь в Кромвель-лодж.
Тропинка повела их через кладбище, это была кратчайшая дорога к ручью. Лунные лучи пробивались сквозь тисовые деревья и ложились на старую могилу, играя цветами, которые рука Лили в этот день положила на надгробный камень. Она шла возле Кенелма, старшие - на несколько шагов впереди.
- Как я была глупа, - сказала Лили, - что испугалась привидения! Я не думаю, чтобы настоящее привидение испугало меня, особенно если б я увидела его здесь, при этом чудесном лунном сиянии на кладбище!
Привидения, если бы им дозволено было являться не только в волшебном фонаре, не могли бы причинить вреда невинным, И я удивляюсь, почему мысль об их появлении всегда сопровождается ужасом, тем более - у безгрешных детей, которые менее всего имеют основания их бояться.
- Ах, это правда! - воскликнула Лили. - И даже когда мы вырастем, может наступить время, когда будем жаждать увидеть призрак и почувствуем, какое утешение и какую радость это бы нам принесло.
- Я вас понимаю. Если кто-нибудь из дорогих нам людей исчезнет из нашей жизни, если тоска разлуки заставит нас забыть, что жизнь, как вы хорошо сказали, никогда не умирает, - да, тогда будет понятно, что оплакивающему захочется взглянуть на исчезнувшего, хотя бы только для того, чтобы спросить его: "Счастлив ли ты? Могу ли я надеяться, что мы встретимся опять и не разлучимся никогда?"
Голос Кенелма дрожал, и на глазах у него выступили слезы. Грусть, смутная, необъяснимая, но властная, закралась на миг в его сердце, мелькнув как тень темнокрылой птицы над тихим потоком.
- Вы еще никогда этого не чувствовали? - нерешительно, тихим голосом, исполненным нежного сочувствия, спросила Лили. Она вдруг остановилась и заглянула ему в лицо.
- Я? Нет. Я еще никогда не лишался человека, которого так любил бы и желал увидеть опять. Я только думал, что такие потери могут постигнуть всех нас, прежде чем мы сами исчезнем из глаз наших друзей.
- Лили! - позвала миссис Кэмерон, останавливаясь у калитки кладбища.
- Что, тетя?
- Мистер Эмлин желает знать, как подвигается у тебя "Нума Помпилий". Поди и ответь сама.
- О, как скучны эти взрослые люди! - обиженно шепнула Лили Кенелму. - Я люблю мистера Эмлина, он прекрасный человек. Но он все-таки взрослый, и его "Нума Помпилий" - глупейшая книга.
- Мой первый французский учебник! Нет, он не глуп. Читайте его. Там есть намек на самую прелестную волшебную сказку, известную мне, и особенно на ту фею, которая прельщала мою фантазию, когда я был мальчиком.
В это время они дошли до калитки кладбища.
- Что это за волшебная сказка? И какая фея? - быстро спросила Лили.
- Она была феей, хотя на языческом языке ее называют нимфой Эгерией. Она служила посредницей между людьми и богами для того, кого она любила. Она принадлежит к породе богов. Правда, она тоже может исчезнуть, но умереть не может никогда.
- Ну, мисс Лили, - сказал викарий, - как далеко вы продвинулись, читая книгу, которую я вам дал, - "Нума Помпилий"?
- Спросите меня через неделю.
- Спрошу. Но помните, что вы должны ее переводить. Я непременно хочу видеть перевод.
- Хорошо, я постараюсь, - кротко ответила Лили.
Теперь до самого Грасмира Лили шла с викарием, а Кенелм - с миссис Камерон.
- Я провожу вас до моста, мистер Чиллингли, - предложил викарий, когда дамы удалились в свой сад. - У вас было мало времени, чтобы посмотреть мои книги, но я надеюсь, что вы по крайней мере взяли Ювенала?
- Нет, мистер Эмлин, кто может оставить ваш дом, проникнувшись склонностью к сатире? Я приду как-нибудь утром и выберу книгу из тех сочинений, которые изображают жизнь с приятной стороны и оставляют нам благожелательное впечатление о человечестве. Ваша жена, с которой у нас был интересный разговор об основах эстетической философии...
- Моя жена? Шарлотта? Она и понятия не имеет об эстетической философии!
- Она называет ее по-другому, но понимает настолько, что могла иллюстрировать ее основы примером. Она говорит мне, что, трудясь и выполняя свои обязанности, вы пребываете там,
In den heitern Regionen
Wo die reinen Formen wohnen {*},
{* Где чистые витают формы
В веселых, светлых сферах (нем.).}
и что труд и обязанности становятся для вас радостью и красотой. Это верно?
- Я уверен, что Шарлотта не могла сказать ничего поэтического. Но, попросту говоря, дни проходят для меня очень счастливо. Я был бы неблагодарным, если б не был счастлив. Небо даровало мне столько источников любви - жену, детей, книги и призвание, которое, когда оставляешь свой собственный порог, несет с собой любовь во внешний мир. Это, конечно, маленький мир - всего лишь один приход, - но мое призвание связывает его с бесконечностью.
- Я понимаю. Из этих источников любви вы извлекаете то, что вам нужно для счастья.
- Совершенно верно. Без любви можно быть хорошим человеком, но едва ли можно стать счастливым. Никто не может мечтать о небе иначе, как об обители любви. Какой это писатель сказал: "Как хорошо понял человеческое сердце тот, кто первый назвал бога отцом"?
- Не помню, но сказано это прекрасно. Вы, очевидно, не разделяете доводов Децимуса Роуча в "Приближении к ангелам"?
- Ах, мистер Чиллингля, ваши слова говорят о том, как может быть истерзано счастье человека, если он не обрезает когти тщеславию. Я испытываю угрызения совести, когда вы говорите мне об этом красноречивом панегирике безбрачию, не зная, что единственная вещь, напечатанная мною и, кажется, заслужившая некоторое уважение читателей, представляет собой ответ на "Приближение к ангелам". Это была юношеская книга, написанная в первый год моей женитьбы. Но она имела успех; я только что пересмотрел десятое издание.
- Эту книгу я и возьму из вашей библиотеки. Вам будет приятно услышать, что мистер Роуч, которого я видел в Оксфорде несколько дней назад, отказался от своих взглядов и пятидесяти лет от роду собирается жениться. Он просит меня добавить, что делает это "не ради своего личного удовлетворения".
- Собирается жениться? Децимус Роуч! Вероятно, мой ответ убедил его!
- Я поищу в вашем "Ответе" разрешения кое-каких сомнений, еще оставшихся в моей душе.
- Сомнений в пользу безбрачия?