- Тогда во мне нет духа соревнования, ибо, безусловно, нет честолюбия.
- Этому я не могу поверить; сэр! Может быть, другие мысли временно сдерживают его. Но рано или поздно оно пробьется наверх, как это случилось со мною. Добиться успеха в жизни, быть уважаемым теми, кто вас знает, притом тем больше, чем вы становитесь старше, - я называю это желанием, достойным мужчины. И я уверен, что оно так же естественно приходит к англичанину, как... как...
- Как желание сбить с ног другого англичанина, стоящего на его пути. Я теперь вижу, что вы всегда были очень честолюбивым человеком, Том, только честолюбие ваше приняло теперь другое направление. Цезарь мог когда-то быть:
Лишь первым из бойцов кулачных.
Теперь, я полагаю, вы оставите мысль о путешествии, вернетесь в Лакомб, излечившись от любви к Джесси, женитесь на молодой девушке, о которой говорили, и постепенно станете олдерменом, мэром и депутатом от Лакомба.
- Все это может прийти со временем, - ответил Том, не сердясь на иронический тон Кенелма. - Но я все же намерен попутешествовать. Год странствий подготовит меня к тому положению, к которому я стремлюсь. Теперь я вернусь в Лакомб устроить мои дела, договорюсь с мистером Лилендом, торговцем пшеницей, о времени моего возвращения и...
- Молодая девица будет вас ждать?
- Эмили?
- О, ее зовут Эмили? Это более изящное имя, чем Джесси.
- Эмили, - продолжал Том с невозмутимым спокойствием, которое в сравнении с желчностью, какой Кенелм заменил свой обычный мягкий и равнодушный тон, вполне могло быть названо ангельским, - Эмили знает, что, если она станет моей женой, я буду гордиться ею, и она будет уважать меня еще больше, когда почувствует, как я забочусь о том, чтобы ей не приходилось меня стыдиться.
- Простите меня, Том, - сказал Кенелм, смягчившись и с братской нежностью положив руку на плечо друга, - природа создала вас настоящим джентльменом, и вы не могли бы говорить благороднее, как если бы явились на свет главой всех Говардов.
ГЛАВА IV
Том уехал на следующее утро. Он отказался еще раз повидаться с Джесси, коротко сказав:
- Я не хочу, чтобы впечатление, произведенное ею на меня в прошлый вечер, изменилось.
Кенелм находился в таком расположении духа, что не пожалел об отъезде друга. Несмотря на разительные перемены в манерах и образовании Тома, ставившие его почти наравне с благовоспитанным и образованным наследником Чиллингли, Кенелм мог бы больше сочувствовать прежнему безутешному спутнику, лежавшему вместе с ним на траве и слушавшему речи или стихи менестреля, чем практичному, преуспевающему гражданину Лакомба. Для юноши, влюбленного в Лили Мордонт, возникла какая-то дисгармония, какой-то разлад при сознании, что человеческое сердце допускает такие логически оправданные, такие рассудочные перемены привязанности: сегодня Джесси, завтра Эмили. La reine est morte: vive la reine {Королева умерла: да здравствует королева! (фр.).}!.
Через час или два после отъезда Тома Кенелм почти машинально направил свои шаги к Брэфилдвилу. Он инстинктивно угадал тайное желание Элси относительно него и Лили, как ни искусно она его скрывала.
В Брэфилдвиле он будет слышать о Лили, снова окажется там, где увидел ее в первый раз.
Он нашел миссис Брэфилд одну в гостиной за столом, покрытым цветами, которые она разбирала, чтобы поставить в вазы.
Кенелма поразило, что Элси обращалась с ним более сдержанно, чем обычно, и казалась несколько смущенной, а когда после предварительного незначительного разговора он взял быка за рога и смело спросил, давно ли она видела миссис Камерон, Элси коротко ответила:
- Я была у нее на днях, - и тотчас переменила тему, заговорив о беспокойном положении на континенте.
Кенелм решил не поддаваться и тотчас вернулся к прежнему:
- На днях вы предлагали поездку для осмотра римской виллы и сказали, что пригласите миссис Кэмерон. Может быть, вы забыли об этом?
- Нет, но миссис Кэмерон отказалась. С нами поедет Эмлин с женой. Он нам обо всем расскажет.
- Несомненно. Но почему же отказалась миссис Кэмерон?
Элси поколебалась, а затем подняла чистые карие глаза на Кенелма с внезапной решимостью объясниться начистоту.
- Я не могу сказать, почему отказалась миссис Кэмерон, но она поступила благоразумно и достойно. Выслушайте меня, мистер Чиллингли. Вы знаете, как я вас уважаю и как к вам расположена. Судя по тому, что я чувствовала несколько дней, а может быть, и больше, после того, как мы расстались в Тор-Эдеме... - Тут она опять поколебалась, но затем, рассмеявшись и слегка покраснев, решительно продолжала: - Будь я теткой или старшей сестрой Лили, я поступила бы так же, как миссис Кэмерон: не позволила бы Лили часто видеться с молодым человеком, который гораздо выше ее по состоянию и общественному положению.
- Постойте, - гордо воскликнул Кенелм, - я не могу допустить, чтобы состояние или общественное положение давали кому бы то ни было право считать себя выше мисс Мордонт.
- Выше ее по природному изяществу и утонченности, конечно, нет. Но в свете имеют силу другие соображения, которые, может быть, сэр Питер и леди Чиллингли примут во внимание.
- Вы не думали об этом до вашего последнего свидания с миссис Кэмерон?
- По совести говоря, нет. Уверенная, что мисс Мордонт благородного происхождения, я мало думала о разных неблагоприятных обстоятельствах.
- Стало быть, вы знаете, что она благородного происхождения?
- Как и все местные жители, я это знаю только по уверению миссис Кэмерон, в которой никто не может не признать настоящей леди. Есть, однако, различные степени знатности, с которыми в повседневном общении мало считаются, но они напоминают о себе при заключении брачных союзов. И сама миссис Кэмерон прямо говорит, что ее племянница не принадлежит к тому классу общества, из которого сэр Питер и леди Чиллииглн позволят сыну выбрать себе невесту. Простите, если я причинила вам боль или обидела вас, - протянув Кенелму руку, добавила она. - Я говорю как истинный друг ваш и Лили. Серьезно советую вам, если мисс Мордонт - причина вашего пребывания здесь, уехать вовремя для вашего и ее душевного спокойствия.
- Для ее душевного спокойствия, - тихим, дрожащим голосом произнес Кенелм, который, казалось, не слыхал всего остального, сказанного миссис Брэфилд.Для ее душевного спокойствия... Неужели вы искренне думаете, что она интересуется мною - могла бы заинтересоваться, если бы я остался?
- Хотела бы ответить вам определенно. Но я не знаю тайн ее сердца. Я могу только сказать, что для спокойствия всякой молодой девушки опасно видеть часто такого блестящего молодого человека, как вы, разгадать его любовь и понять, что он не может с одобрения своих родных просить ее сделаться его женой.
Кенелм опустил голову и закрыл лицо рукой. Он долго ничего не говорил. Потом встал - его лицо было очень бледно - и промолвил:
- Вы правы. Душевное спокойствие мисс Мордонт должно стоять на первом плане. Извините, если я так внезапно оставлю вас. Вы дали мне много тем для размышления, и я могу должным образом обдумать их, только тогда, когда останусь один.
ОТ КЕНЕЛМА ЧИЛЛИНГЛИ
СЭРУ ПИТЕРУ ЧИЛЛИНГЛИ
Отец, дорогой отец! Это не ответ на твои письма. Я даже не знаю, можно ли это, собственно, назвать письмом. Я еще не могу решить, хочу ли, чтобы оно дошло до тебя. Я устал говорить сам с собою и сел поговорить с тобой. Часто я упрекал себя, зачем не пользовался каждым возможным случаем, чтобы высказать тебе, как горячо я люблю, как глубоко уважаю тебя, мой друг, мой отец! Но мы, Чиллингли, - порода неэкспансивная. Я не помню, чтобы ты когда-либо словами давал мне понять, что любишь сына гораздо больше, чем он того заслуживает. А между тем разве я не знаю, что ты скорее продал бы с аукциона все свои любимые старке книги, чем допустил меня тщетно томиться жаждой какого-нибудь, - конечно, невинного - неизведанного удовольствия, к которому стремилось бы мое сердце. И разве ты не знаешь точно так же, что я скорее отказался бы от всего моего наследства и сделался поденщиком, чем лишил тебя твоих любимых старых книг?
Эту обоюдную уверенность я считаю чем-то несомненным всегда, когда моя душа стремится излиться перед твоей. Но, если мои предположения справедливы, настанет день, когда один из нас должен будет принести другому жертву. Если сложится так, я умоляю, чтобы ты принял эту жертву на себя. Как же это? Почему я так невеликодушен, так себялюбив, так неблагодарен, почему я забыл все, чем уже обязан тебе, за что никогда не мог бы отплатить? Я могу только ответить: "Это судьба, это природа, это любовь..."
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тут я должен прервать свое письмо. Полночь. Луна смотрит прямо в окно, у которого я сижу, а по поверхности ручья, бегущего внизу, протянулась длинная узкая дорожка, и на ней каждая маленькая волна дрожит в лунном свете, а по обе стороны от этой освещенной дорожки все другие волны, уходящие вдаль к своей неведомой могиле, кажутся неподвижными и темными. Я больше не могу писать...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Два дня спустя:
Говорят, что она ниже нас по богатству и положению. Но разве мы, отец мой, два джентльмена благородного происхождения, - алчные искатели золота или лакеи великих мира сего? Когда я учился в колледже, никого так искренне не презирали, как паразитов и прихвостней знати, молодых людей, которые выбирали себе таких друзей, чьи деньги или звание могли быть им полезны. Если это представляется столь низким там, где выбор так маловажен для счастья и карьеры человека, в котором есть доля благородного мужества, насколько унизительнее оказаться паразитом и прихвостнем знати в вопросе о том, какую женщину любить, какая женщина может усладить и облагородить нашу повседневную жизнь! Может ли она быть для меня такой усладой жизни, таким облагораживающим началом? Я в это твердо верю. Жизнь уже приобрела очарование, какого я никогда прежде в ней не угадывал. Я уже начинаю - хотя еще слабо и смутно - ощущать тот интерес к целям и стремлениям моих ближних, особенно тех, кого потомство ставит в ряды людей, облагородивших человечество. Правда, что в этой спокойной деревне я могу найти достаточно примеров, доказывающих, что человек создан не размышлять о жизни, а принимать в ней деятельное участие и в этой деятельности находить пользу себе. Но я сомневаюсь, много ли извлек бы я раньше из подобных примеров, если б смотрел на эту маленькую жизненную сцену, как смотрел на большую равнодушными глазами зрителя, пришедшего на старую, незамысловатую комедию, исполняемую второстепенными актерами, и если бы все мое существо внезапно не бросилось из философии в страсть и не стало сразу теплым и человечным, сочувствующим другим людям в том, чем они горят или хотя бы тлеют? Ах, может ли быть малейшее сомнение в том, какое положение достойно ее, моей принцессы, моей феи? Если так, то как доволен будешь ты, отец, житейской карьерой своего сына! Как настойчиво будет он стараться - а когда настойчивость не вела к цели? - восполнить все недостатки своего ума, способностей и знаний энергией, сосредоточенной на одном предмете, который более чем способности и знания, если только они не достигнут равной сосредоточенной анергии, - доставляет то, что свет называет почетом.
Да, ей, носительнице моего имени, ей могу я сказать, если совершу что-либо хорошее или великое: "Это дело твоих рук", и обещаю, что ты будешь благословлять тот день, когда обнимешь ее как дочь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Ты согласен с возлюбленной во всем, что считаешь возвышенным". Так написал один из тех удивительных немцев, которые ищут в нашей груди семена погребенных истин и превращают их в цветы, прежде чем мы заметим даже семена.
Каждая мысль, связанная с моей возлюбленной, кажется мне окрыленной.