Глафире. К этому бесстыжему типу женщин его только и влекло.
– Я вам не помешала? Вы так задумались, что жалко было отвлечь, – сказала Глафира и сдула прядь русых волос с алого рта.
– Нисколько. Милости прошу. – Бедин галантно поднялся с унитаза и одернул брюки.
– Я мигом.
Актриса перебежала в кабинку Бедина, заперла ее изнутри и тут же, не дав обозревателю опомниться, запечатала его рот крепким, мокрым, жарким поцелуем.
– Какая ты! – успел пробормотать Феликс в момент передышки, едва удерживаясь на ногах от головокружения.
– Ни слова! Времени у нас в обрез! Свербицкий не догадывается, что я на вашей стороне, но при малейшем подозрении он способен расстрелять даже меня. Этот человек наивен, как ребенок, но в то же время страшен, когда дело касается его идеалов. Несколько дней назад, говорят, он расстрелял целую компанию грибников, заподозренных в шпионаже. Среди них была тринадцатилетняя девочка.
Широко раскрыв глаза и кривя от неудобства румяное личико, едва тронутое морщинками возле глаз, Глафира торопливо расшнуровывала свои высокие армейские ботинки, не мешая Бедину тискать твердые спортивные ноги, компактную попу и выпуклый бугорок лона, пышущий печным жаром.
– Так, значит, это ты нас звала? – спросил Феликс сквозь звон и головокружение.
– Конечно! Я хотела предупредить вас об опасности, встретив где-нибудь в кустах, но этот бдительный дьявол вырос как из-под земли и зажал мне рот. Нелегко мне было его убедить в том, что я пытаюсь заманить вас в ловушку и захватить в плен.
– Но как тебе удалось найти общий язык с этим чудовищем? Говорят, его невозможно ни уговорить, ни подкупить, ни запугать!
– Когда вас подкосило зелье контрразведчиков, со мною ничего не произошло, потому что я только набрала вино за щеку и незаметно выплюнула его в кусты. Не забывай, что я актриса и мне ничего не стоило разыграть приступ беспамятства. Из-под ресниц я тайно наблюдала, как вас с милым Глебом, позеленевших, бесчувственных, а может – уже мертвых, погрузили в наш автобус, а меня почему-то отнесли в автобус контрразведчиков.
Не представляешь, мой милый, какого труда мне стоило притворяться бесчувственной в тот момент, когда, пользуясь своей безнаказанностью, эта скотина Плещеев задрал мне юбку и стал гладить ноги, а потом запустил руку в трусики.
– Свинья! – простонал Бедин.
– Затем они обшарили ваши карманы, бросили вас на землю и изуродовали вашу машину. Я была уверена, что вы мертвы.
– Как ты оказалась в отряде Свербицкого? – Феликс задрал гимнастерку Глафиры и стал тискать ее грузные, твердые груди, поочередно хватая их губами. Глафира улыбалась, откинув голову, а затем нависла над Бединым и стала смотреть на него в упор хищным, безжалостным взглядом.
– Пока контрразведчики закусывали на траве и обменивались впечатлениями, я незаметно отползла к кустам и вдруг увидела перед самым своим носом огромную армейскую бутсу. Я подняла глаза и встретилась взглядом с каким-то ужасным, заросшим, оборванным вооруженным человеком. Капитан Свербицкий находился в засаде и наблюдал за происходящим. “Умоляю, – прошептала я, – меня захватили в плен какие-то люди. Спасите меня”. Капитан приложил палец к губам и чуть заметно улыбнулся. Я поняла, что для меня этот человек не представляет опасности.
Скоро разведчики заметили мое отсутствие, пошли на поиски и тут же были захвачены в плен. Как только капитан направил на них оружие, они проявили удивительную трусость, побросали пистолеты и стали ползать у него в ногах. Никто из них даже не пробовал оказать сопротивление, а гадкий майор предложил в обмен вступить в связь с лейтенантом Соколовой или капитаном Мясищевым.
– Какая прелесть, – пробормотал Бедин, имея в виду фигуру Глафиры.
– Благородный партизан был просто потрясен такой низостью и, несомненно, уложил бы всю банду на месте, если бы не я. Несмотря на внешнюю свирепость, в душе он целомудренный и чистый человек.
– Ты с ним спала? Скажи мне, ты с ним спала? – разжигал себя
Феликс, а Глафира в ответ звонко смеялась.
– Как раз нет. Женским чутьем я сразу поняла, что этот суровый воин истосковался по взаимопониманию, но доводила его почти до безумия своими отказами. Мне кажется, он считает меня чуть ли не девственницей.
– Глафира, Глафира, – простонал Феликс и чуть не заплакал от любви.
– Сегодня вечером состоится прощальный бал, – одеваясь, сказала она. – Я постараюсь опоить Свербицкого и разрядить его оружие.
Только обещайте не причинять ему вреда.
– Обещаю, – сказал, застегиваясь, утомленный Бедин.
Едва Глафира упорхнула, в коридоре забухали сапожищи Свербицкого.
Вернувшись, Бедин тайно посвятил Филина в подробности заговора.
Противных контрразведчиков было решено оставить в плену или по крайней мере бросить на произвол судьбы где-нибудь посреди леса, но и для археологов спасение должно было стать неожиданностью. Чем меньше людей будут знать о побеге, тем меньше вероятность, что они проболтаются, рассудил Феликс, симпатизирующий бородатой семейке.
Подобные мысли приводили его в самое благодушное настроение.
Оптимизм Феликса передался остальным узникам. Археологи, привычные к походным условиям и отсутствию женщин, принялись наводить в подземелье порядок, лейтенант Соколова совсем отбросила свою роль иностранки и напропалую кокетничала с симпатичным Филиным и другими мужчинами. Петров-Плещеев сыпал гадкими анекдотами, и даже малодушный капитан Иванов-Мясищев немного оживился и ни с того ни с сего рассказал товарищам по несчастью о своей коллекции марок, которую он начал собирать с восьми лет и регулярно пополнял во время бесконечных командировок. Оказалось, что этот тридцатичетырехлетний мужчина никогда не был женат, почти не встречался с женщинами и жил
(в кратковременные промежутки между заданиями) в крошечной однокомнатной квартирке, со старенькой строгой мамой, при которой до сих пор боялся курить.
Как и обещала Глафира, за обедом капитан Свербицкий объявил о предстоящем вечере и предложил военнопленным подготовить номера художественной самодеятельности, поскольку со стороны военнослужащих уже задуман кое-какой сюрприз. Для постановки капитан снабдил узников керосиновой лампой, фломастерами, гуашью, кисточками, клеем, цветной бумагой, ватманом и даже ножницами, хотя это грубо противоречило уставу. При этом Глафира, продолжающая безукоризненно исполнять роль суровой воительницы, выглядела очень недовольной и ворчала, что, дескать, на месте капитана она не ублажала бы этих выродков, а перерезала бы им глотки для экономии патронов, а уши послала родственникам по почте, чтобы видели, что мы поступаем с врагами так же, как они поступали с нами. Суровый капитан даже вынужден был одернуть свою необузданную подчиненную и напомнить ей, что в их служебные обязанности не входит сведение счетов с военнопленными, напротив, несмотря на всю строгость, закон всегда ограничивается лишь необходимыми мерами пресечения, по возможности исключающими бессмысленную жестокость.
– Даже если речь идет об убийцах наших родственников и близких, мы обязаны применить к ним те же самые меры, которые применили бы к совершенно незнакомым людям, – напомнил капитан. – Если же я сам нарушу какое-нибудь постановление военного времени, я тоже должен быть расстрелян без малейшего раздумья и сожаления, несмотря на все мои былые заслуги. Главное – чтобы допрос и расстрел проходили по правилам, установленным военным законодательством, и не отклонялись от них ни на йоту.
Остаток дня прошел оживленно. При помощи нехитрых оформительских материалов узники мастерили себе маскарадные костюмы, раскрывающие истинные, скрытые стороны их натур.
Так, Бедин решил войти в образ своего любимого Робина Гуда, хотя для такого перевоплощения понадобился избыток фантазии не столько со стороны творца, сколько со стороны зрителя. Судя по прозвищу, Робин из Шервудского леса должен был носить какой-то капюшон наподобие монашеского, но такой экзотический головной убор из ватмана в лучшем случае придал бы ему сходство с палачом, а то и с шутом, так что пришлось остановиться на широкополой шляпе. Плащ соорудили из кружевного фартучка Соколовой, повязанного через плечо обозревателя.
Конечно, он был не зеленый, а белый и доходил не до пят благородного разбойника, а всего лишь до бедер, что делало его похожими скорее на мушкетера. Сходство дополняли резиновые ботфорты старшего археолога, так что во избежание путаницы оставалось соорудить какой-никакой лук. Увы, именно это и оказалось невозможным, так что без специального бэджа никто не узнал бы в этом очкастом д`Артаньяне мифического заступника бедных из веселой зеленой Англии.
Как ни странно, серьезная конкуренция возникла среди приговоренных из-за малопрестижной, казалось бы, роли свиньи. С одной стороны, тремя поросятами возомнила себя семья археологов, подходившая для этой роли хотя бы из-за их численности. Правда, поросята из них получились бы бородатые и поджарые, да, кроме того,
Ниф-Ниф годился Наф-Нафу и Нуф-Нуфу скорее в отцы, чем в братья, но все же это было убедительнее, чем семеро козлят, на роль которых пришлось бы пригласить всю мужскую часть коллектива. Создание свинского образа было относительно просто: вырезать и раскрасить бумажные маски с поросячьими рыльцами – и дело с концом. Хвостики из соломы довели бы замысел до совершенства. Но с неожиданной настойчивостью в борьбу за роль вступил майор Петров-Плещеев. Он чуть не плакал, доказывая, что с самого детства практически ничего не читал, кроме этой сказки, во всех других книгах и передачах прежде всего восхищался образом этого умного, чистоплотного, благородного животного, в детстве складывал монетки в полую фарфоровую хрюшку и даже держал морскую свинку, которая является не кем иным, как крошечной лохматой декоративной свиньей, предсказывающей счастье.
– Кроме того… – Губы майора задрожали, а близорукие поросячьи глазки без прикрытия защитных очков увлажнились. – Кроме того, мамочка в детстве называла меня Хрюшей и очень любила слушать мое похрюкивание, когда чесала мне спинку. И посмотрите, наконец, кто больше напоминает поросенка, я или эти!
Не надевая очков, майор встал в ряд с археологами, скорее, напоминающими троицу ободранных козлищ, сплющил нос в пятачок нажатием пальца, надул щеки и прохрюкал. Сходство было столь разительным, что предвзятым судьям пришлось отвести глаза.
– А может, нам нарядить четырех поросят? – примирительно предложил Филин, растроганный упоминанием мамочки разведчика. – В конце концов – где три, там и четыре.
– Ну нет! – взвился Робин-Бедин, приведенный в ярость теплой интеллигентщиной. – Никаких поблажек рыцарям плаща и кинжала! Или три свиньи, или ни одной! Вот что, гражданин майор: или вы придумываете себе еще какую-нибудь роль, или лишаетесь утренника и идете на расстрел без сладкого!
Майор топнул ножкой, отошел в угол и отвернулся лицом к стене, однако обида этого нравственно гибкого человека продолжалась не более нескольких секунд. Он подошел к Бедину и дернул его за рукав.
– Феликс Александрович, можно, я на утренник наряжусь серым волком? – подобострастно спросил он. – Как раз будет – три поросенка и серый волк. Мы выйдем вчетвером с археологами и все сразу догадаются.
– Вот это другое дело. Молодца! – похвалил подхалима потеплевший
Бедин. – Берите бумагу, ножницы, солому для хвостов и приступайте.
Кстати, нам не помешала бы и Красная Шапочка.