Это вообще не моя работа. Я обычный сисадмин в музее, а не электрик и не монтажник видео систем.
Но мне по фиг, я умею любую работу делать.
Меня снова вызвало начальство, потому что шестьдесят девятая камера в зале фламандских живописцев перестала работать.
Я шел слегка прихрамывая, думал о выходных и нес в руках стремянку. Прикольная у меня работа.
Хоть и лазить под четырёхметровый потолок не моя обязанность.
Мое дело — сервера и компы.
Добравшись до места, я полез наверх, тихо ругаясь и матерясь про себя на обслуживающую фирму.
Каждый раз, когда что-то ломалось, начальство предпочитало обращаться ко мне, а не звонить этим уродам, потому что они могли ехать на вызов неделями.
Единственное что меня раздражало, так это лестница. Купили хотя бы нормальную, устойчивую стремянку.
Стоя на раскачивающейся стремянке под потолком, я решил, что в следующий раз сам куплю за свой счет подходящую для таких случаев.
Со мной рядом внизу находились две сотрудницы, две сестры, работающие в отделе экспертизы.
Они вызвались подержать стремянку и поболтать со мной про жизнь.
Чтобы проверить камеру по регламенту необходимо было отключать сигнализацию.
А для этого, в свою очередь, нужно было эвакуировать всех посетителей.
Такой геморрой в полдень, в разгар дня не нужен был никому. Поэтому я решил сначала посмотреть, что происходит с питанием на камере.
Открутив кожух, я попробовал потеребонить провода отвёрткой-тестером.
Но мне это не очень-то и удалось. Я не заметил оголенный провод и случайно коснулся его локтем. Жуткая боль от удара током пронзила мое тело.
Я увидел как у обоих сестер расширились зрачки от ужаса.
Криков я уже не услышал, потому что в следующее мгновение я почувствовал во рту вкус шоколада. Свет вокруг погас. И я полетел вниз головой с четырёхметровой высоты.
*******
Я нёсся как сумасшедший! С моим телом что-то явно было не так. Я толком ничего не помнил и не понимал.
Я бежал пасмурным днем по промерзшему декабрьскому снегу, вниз к подножию по крутому склону холма.
Сердце бешено стучало, я почти задыхался и не чувствовал своей врожденной хромоты.
Слева от меня, у здания из красного кирпича, незнакомые люди разжигали костер в здоровенном мангале.
Они не обращали на меня никакого внимания.
Я уловил аромат. Божественно пахло дымом и копченым мясом.
Какое-то дурацкое название у этого отеля, то ли таверны. «У оленя».
Я еще раз бегло прочел вывеску. «Dit is inden Hert».
«На каком языке это написано?», — промелькнула мысль, но я тут же вспомнил о погоне.
За спиной слышался лай собак и крики людей, преследующих меня.
Я мельком оглянулся. Один из них сотрясал воздух кулаком и кричал.
— Эй, Девитт! Стой! Куда ты рванул, полоумный?
Это он мне? Я вроде не Девитт! Я Савва Филатов. С детства люблю собак, но сейчас они явно не планировали ласкаться и проявлять щенячьи нежности.
Эта свора, состоящая из дюжины гончих разных размеров, настигала, и, видимо, готова была разорвать меня в клочья.
«Оружие бы мне. Хоть какую палку, а лучше пику».
Не успел я подумать об этом, как в моей кисти из ниоткуда вырос деревянный стержень.
По нему пробежал голубой электрический разряд.
Обнаружив в своей правой руке длинную заостренную пику, которую я держал на плече, я почувствовал небольшое облегчение.
Хоть что-то! Я не умею орудовать такими штуками, но всё же проткнуть копьем глотку нападавшим лучше, чем подставлять предплечья под укусы псовых клыков.
Просто так я им не дамся! Страха не было. Скорее возбуждение от предстоящей схватки.
Отголоски тревоги куда-то отступили, когда я крепко кистью сжал древко своего оружия.
Оно было отполированным и потемневшим от времени. Его гладкую фактуру приятно облегала моя ладонь.
Складывалось впечатление, что эта старая пика пережила не одно сражение или охоту.
— Девитт, дурень! Ты спешишь получить лещей от своей матушки? За то, что возвращаешься из лесов с пустыми руками? — Кричал второй преследователь.
— Откуда у этого гаденыша столько сил, после неудачной недельной охоты? Девитт, да подожди ты! Остановись! Забери свою долю!
Кому они кричат, черт побери! Где этот Девитт? Я ничего не понимал, но продолжал бежать.
Кроме меня и этих двоих, не считая собак, рядом никого не было. Снег хрустел под моими ногами.
Сзади я услышал приближающееся дыхание пса, догоняющего меня. Мне пришлось прибавить, но собака не отставала.
Я не сдамся! Было неприятно думать, что она схватит меня сзади за щиколотку и или того хуже — за ляжку, но это обстоятельство только придало мне дополнительных сил, и я смог прибавить скорость.
Впереди открывался вид на долину, расположенную у подножья холма.
Я понял, что нахожусь на окраине какого-то селения, скорее даже небольшого городка, раскинутого на берегу замерзшей реки.
Дистанция между мною и моими преследователями-людьми увеличивалась. Видимо, они решили не бежать за мной, а предоставить дело псам.
Скорее всего они рассчитывали на то, что собаки набросятся стаей, собьют меня с ног, завалят.
Я понял, что им было все равно — загрызут меня или нет. Мне бы добежать до подножия…
Обороняться на склоне, если ты внизу, очень тяжело. Тот, кто выше — всегда имеет преимущество, это я знал еще с детства, когда наблюдал, за тем, как мои сверстники играли в «царя горы».
Сам я по понятным причинам играть не мог, мой физический изъян — хромота на правую ногу, делали меня неконкурентоспособным, невыгодным партнером для командных детских игр.
Я не мог быстро бегать, прыгать, взбираться на деревья, кататься на коньках или велосипеде, не мог ходить на лыжах, играть в футбол или лапту.
Здоровые люди не понимают, как много степеней свободы они имеют, обладая полноценными руками и ногами.
Порой простой подъем по лестнице был для меня огромной проблемой — мне приходилось переволакивать хромую ногу со ступени на ступень, словно тяжелую ношу.
В такие моменты я был неповоротлив и медлителен.
Нет, здоровому человеку этого никогда не понять!
Но я привык. И детское прозвище «Саввка-хромой» со временем перестало волновать меня.
Хотя, даже младшие дети подхватывали эту кликуху, и еще не умея толком выговаривать шипящие иногда по ошибке называли меня «Шавка-хломой».
В таких случаях я молча и грозно сдвигал брови, надвигался на малышню своей хромой походкой, чем приводил их в дикий ужас.
Они с визгом разбегались, исчезали и старались больше не попадаться мне на глаза.
Лишенный возможности играть в детстве, я развил в себе исключительную способность наблюдать, анализировать и видеть то, чего никогда не замечали другие дети.
Например, перед началом любой игры я мог безошибочно угадать, кто будет лидером и за кем пойдут остальные.
Я мог точно предсказать кто будет жульничать, поймают ли хитреца на обмане, и будет ли он бит другими мальчишками, понесшими репутационный, моральный и материальный ущерб.
Я мог наверняка указать какая из команд победит в итоге.
Я видел заранее тех, кому можно доверять за благородство их представлений о мальчишеских чести и достоинстве, и кому не стоило доверять не потому что они были плохими, а потому что такие дети обладали наивной простоватостью, граничащей с откровенной глупостью.
Но все описанные выше чудесные умения жестоко приземлялись и впечатывались в повседневную серость моей жизни тем фактом, что я не мог их реализовать.
Я всегда был вне действа под названием детская игра. Роль непосредственного участника мне заменяла роль наблюдателя.
Сейчас же удивительным было то, что я ощущал совершенно незнакомую невесомою легкость.
Я не бежал — я парил над склоном, если так можно выразиться.
Мне казалось, что законы гравитации отменены лично для меня. Ощущение опасности утраивало удовольствие. Теперь, когда я чувствовал обе свои ноги, мне казалось, что я всемогущ!
Я не боялся упасть.
Адреналин качал в нервную систему уверенность, передающуюся в мои конечности, все получалось на автомате.
Я ловок и силен. Меня это несколько сбивало с толку, но времени на обдумывание у меня не было.
Я сканировал пространство впереди для того чтобы выбрать подходящую площадку для боя.
Вдруг я заметил внизу у подножья странно одетого мужчину, который отпиливал тонкие ветки неизвестным инструментом.
Его тулуп напоминал русский ватник, но кожаной выделки.
И тут я начал понимать, что попал куда-то, где я никогда не был.
Странная одежда людей, пейзаж, форма домов отнюдь не напоминали Россию, где я родился, вырос, выучился на айтишника и пошел работать в музей сисадмином.
Я почти добежал до подножия холма. Мужик в кожаном тулупе нарезавший хворост, не оборачиваясь ко мне поздоровался:
— Здравствуй Девитт, опять охота была неудачной? Я вижу собаки голодны, и вы идете с пустыми руками.
На всякий случай я зыркнул по сторонам, но снова не увидел никакого Девитта.
Два пса бежавшие за мной следом сначала поравнялись со мной, обойдя по бокам, а потом устремились вперед. Я выбежал на лед.
Мне подумалось, что они бегут вперед, чтобы резко развернуться. Хотят набросится спереди, чтобы вцепиться мне в горло, чтобы наверняка завалить меня. Я разгадал их маневр!
Инстинкт подсказал, что мне нужно резко сменить траекторию движения и готовиться принять битву прямо сейчас.
Нужно заколоть вожака! Где он в своре?
Я резко принял влево, перехватил древко выставив острейший наконечник перед собой, остановился, развернулся левым плечом к стае псов.
Ага вот он! Здоровый. Он нагнул голову, шерсть на его загривке вздыбилась. В глазах сверкнула агрессия. Я оскалил зубы в ответ.
И тут произошло неожиданное.
Вожак переводил взгляд с пики на меня, будто оценивая свои шансы.
Затем поджал уши, и, покорно завиляв хвостом, засеменил трусцой в мою сторону.
Он демонстрировал полное подчинение.
Свора с громким лаем пронеслась мимо меня дальше, не испытывая к мне никакого интереса.
Селянин в кожаном тулупе отвлекся от своего занятия и с удивлением наблюдал за моими последними движениями.
Когда я опустил копье, взятое на изготовку пару мгновений назад, он укоризненно покачал головой и поцокал:
— Девитт, тебе жениться давно пора, а у тебя все еще детство в пердаке играет. — Он посмотрел прямо мне в глаза, но спустя пару секунд вернулся к хворосту.
Последнее грубое замечание вызвало в душе волну желание отдубасить мужика, но в следующее мгновение услышал голос одного из своих преследователей.
— Да парень тронулся умом, видимо. Оно и понятно, потерять отца…
Второй толкнул локтем говорившего, чтобы тот замолчал. Первый осекся. Оба подошли к мужику в кожаном тулупе и пожали ему руку.
— Матиас, будь в добром здравии. Да он, наш Девитт, исчез позавчера. Мы черного огромного борова-подранка почти загнали на Синюю Косу, вот-вот должны были добить его, а боров как сквозь землю провалился, — мужчины переглянулись.
— Искали часа четыре. Следы есть, кровь есть, а кабана нет. А потом Девитт исчез вслед за зверюгой. День рыскали, обшарили весь Старый лес — тоже всё тщетно. Думали потеряли парня. А он вот выскочил. Только сегодня утром с боковой тропы. Идет и молчит, на вопросы где был не отвечает. А у трактира каааакк припустит вниз по холму, только пятки сверкали… Может и правда с потерей отца связано…Такое зрелище не каждый взрослый мужик вынесет, а тут совсем юнец…
— Девитт, сынок с тобой все нормально? Ты не захворал ли? Заходи ко мне, Агата твоей матушке молока и масла отольет, — Матиас обратился ко мне по-отечески, почти ласково.
Все трое с сочувствием посмотрели на меня.
Я растерялся — они принимают меня за кого-то другого.
Вот я попал.
Я посмотрел себе под ноги, ничего не ответил, потому что решил разобраться в ситуации.
Это точно не был сон, слишком детально и явственно предстала передо мной эта иная реальность.
Вскинув пику на плечо, я развернулся и зашагал в направлении дороги, ведущей к городской ратуше.
Было, о чем подумать. Я посмотрел на свою обувь. На ногах у меня были сапоги из мягкой воловьей кожи наподобие современных уг, но только закрывающие голень до колена.
Они были очень удобны.
Правда, отсутствие рифлёных следов на снегу говорили о том, что в этой местности подошвы изготавливали неизвестным мне способом.
Несмотря на то, что в сапогах мне было тепло, стопа ощущала все неровности снежного наста, иногда вызывая неприятные ощущения.
Я был одет в засаленный тулуп из овчины не первой носки, его вытертая поверхность говорила о том, что он пережил три или четыре поколения разносортных хозяев.
На груди я увидел заштопанную заплату, из-под которой пробивались бурые пятна потемневшей от времени крови.
Ого! Возможно в нём кого-то убили. Удар пришелся прямо в сердце.
Меня позабавила мысль о том, что я ношу одежду, снятую с мертвеца. По правде говоря, я их никогда не боялся.
Похвалив себя за фантазию, я переключил внимание на окружающие строения.
Добротные кирпичные дома с трапециевидными фасадами пыхтели уютом и теплом через свои дымоходы.
Преимущественно двухэтажные жилища источали ароматы своих домашних очагов. Я представил, как хозяйки домов внутри стен готовят свою стряпню. В целом городок оставлял впечатление милого местечка.
Я пригляделся к людям. Странная одежда, обувь на мужчинах.
Белые передники на женщинах и немаловажная деталь: на верхней одежде у людей отсутствовали карманы.
Я стал осматривать свой тулуп похлопывая себя по бокам, но так и не нашел карманов. Зато обнаружил на поясе красивый охотничий нож с деревянной ручкой.
Люди выглядели так, словно жители селения были родом из другой эпохи.
Может тут фильм снимают? Но ни камер, ни прожекторов с зонтами-отражателями, ни киношных фургонов, как правило, в изобилии присутствующих недалеко от места съемок, не было видно.
Впереди плелась тяжело груженая повозка. Под вязанками хвороста я сумел различить силуэты двух больших бочек. Рядом с повозкой, понурив голову неторопливо плелся огромный монах.
Я мог поклясться, что ширина его плеч достигала метра, а рост составлял два двадцать или около того.
Казалось, что он занимал больше места на узкой дороге, чем две его лошади, впряженные в телегу.
Я быстро догонял повозку. Поравнявшись с монахом мне почему-то захотелось его подколоть. Это была несвойственная дерзость.
— Батюшка, я вижу в этот раз вы нормально затарились винишком.
Монах остановился, посмотрел по сторонам и убедившись, что нас никто не видит грозно перевел взгляд на меня.
По его глазам я понял, что он размышляет о том раздавить ли меня как клопа прямо сейчас или растянуть удовольствие во времени.
— Не твое дело, псовое отродие! Я сейчас твою башку оторву и насажу ее на пику твоего деда! Тебе мало было отца?
Монах сделал проворный выпад и собирался отвесить мне тяжеленую затрещину, но я успел поднырнуть под его руку и через мгновение оказался впереди телеги. Я продолжал вприпрыжку пятится, обращенный лицом к повозке.
— Э, полегче батюшка, пупок развяжете, а то «винчик» не довезете до братии. Кстати, вы чудно разговариваете. Всего вам доброго.
— Ты святотатствуешь! Тебе это даром не пройдет, имей ввиду! Ты мне заплатишь, ох заплатишь…
Я развернулся побежал трусцой дальше. Он что-то кричал с спину про клан, про месть. Про то, что неминуемая кара настигнет меня. Но я подумал, что монах явно набрался горячительного из своих бочек перед дорогой и был пьян.
Ещё я пришел к выводу что меня все почему-то принимают за некоего Девитта, у отца которого были очевидные проблемы, возможно с местными попами.
Судя по всему, отца Девитта нет в живых. Это, во-первых. Во-вторых, я совершенно не помню, как я сюда попал.
Что же происходило со мной вчера и позавчера?
Стоп. У меня амнезия?
Я же помню, что меня зовут Савва Филатов, я сисадмин, из Пушкинского музея.
Мне казалось, что я точно помню свой последний рабочий день в музее, предшествующий сегодняшним событиям.
Но совершенно не помнил, как попал сюда.
Я почти добрался до главной башни городской ратуши, когда мои размышления прервал истошный крик женщины с параллельной улицы.
Я пока ее не видел, но слышал, что она кричит о пожаре.
Над моей головой оглушительно зазвонил колокол.
Из лавки у ратуши выскочил мужик лет сорока в одной шапке без верхней одежды и, свернув налево, бегом обогнул здание храма.
Я бросился за ним.
Могу поклясться, что меня влекло на пожар все что угодно, кроме любопытства.
Я ненавижу зевак и треш-стримеров, спешащих к месту аварий, пожаров, драк ради хайпа или безучастного присутствия.
Я вспомнил про свой телефон. Кстати, где он?
Я бежал в десяти шагах позади лавочника и думал о том, что он оставил лавку открытой без присмотра.
Мы миновали единственный квартал частных строений, и я увидел дом на отшибе метрах в ста пятидесяти от себя.
Из его дымоходной трубы в небо взметалось пламя в два человеческих роста.
Возле дома суетились мужчины.
Один приставил лестницу к крыше, и взобравшись на нее, сбивал языки пламени водой из подаваемых ведер.
Другие таскали ведра с речной водой, набираемой из проруби прямо за домом. Вокруг царил хаос.
Женщины ревели, и, раскачиваясь из стороны в сторону, держались за голову.
Одна безмолвно стояла на коленях, ее плечи тряслись и вздрагивали от немого плача. Лавочник, подбежав к дому истошно закричал.
— Фредерика, где Элайна? Дайте тулуп!
Стоящая на коленях женщина подняла лицо, оно исказилось от непереносимой душевной муки из глаз брызнули слезы.
Она не сумела ответить, слова комом застряли у нее в горле.
Лавочник, не останавливаясь на бегу выхватил предоставленный кем-то тулуп, накинул его себе на плечи и прикрывая дыхательные пути согнутой в локте правой рукой, выставленной вперед, ринулся внутрь горящего дома.
Я отбросил пику в сторону и устремился за ним, но чья-то сильная рука перехватила меня вдоль пояса и увлекла назад.
Из открытой двери, за которой скрылся лавочник меня обдало жаром. Повалил густой сизый дым.
— С огнем отцы воюют, а без отцов дети горюют! Не лезь, сгореть всегда успеется…
Я увидел, как окружающие повернулись к тому челу, который меня перехватил и осуждающе посмотрели на него.
Он отпустил меня и отступил на шаг.
— Прости, меня Девитт, я не хотел. Я тебя не сразу узнал в суматохе.
Я зло зыркнул на человека, который просил у меня прощения.
— Бог простит! — Вырвалось у меня из груди. Я посмотрел на дымоход.
Пламя не унималось ни на секунду. Раскалённые кирпичи шипели, а выплескиваемая вода мгновенно превращалась в пар.
— Пена нужна, так не затушишь. У кого-нибудь есть огнетушитель, есть гараж у кого-нибудь поблизости? Почему пожарные так долго едут? — возмущено посетовал я. Некоторые посмотрели на меня недоумевающе.
Я был крайне возбужден. Я видел, что вода не помогает тушить пожар.
Лавочника не было достаточно долго, и я начал испытывать тревогу за него — сквозь окна стало видно, что огонь охватил все внутренние помещения.
"Как назло. Декабрь. Нет дождя! Вот бы сейчас пошел сильный ливень!" досада от того, что не могу ничем помочь прожигала меня. Я посмотрел на небо.
— Дождя бы…
И вдруг сверху словно включили душ. Сильный ливень застучал по крышам и начал хлестать нас по волосам, щекам, одежде. Я рассмеялся.
— Хоба-на! Магия!
Люди вокруг меня переглянулись и отступили на шаг.
По-моему, мои слова показались им странными и я замолк. Я почувствовал какую-то нарождающуюся силу внутри, но не придал ей значения.
Вдруг из открытых дверей из клубов показался полыхающий тулуп, накинутый на голову и плечи лавочника. На руках он нес девушку без сознания.
Я вовремя бросился навстречу, потому что, выйдя из дома, мужчина зашелся раздирающим легкие кашлем. Он сильно ослаб, споткнулся о порог и полетел вперед.
Я успел перехватить обоих, не дав выронить бездыханное тело девушки, завалился на спину.
В следующее мгновение мужчины оттащили нас троих на безопасное расстояние от огня. Стоящая на коленях женщина с воплями бросилась к девушке.
— Элайна! Девочка моя! Какое горе! — женщина, снова рухнула на колени и прижала голову дочери к своей груди. Она раскачивалась, рыдала и причитала. Женщины обступили их со всех сторон.
Зашедшийся в кашле лавочник тоже рыдал неподалёку. Он возносил руки к небу и захлебываясь стонами пытался что-то сказать.
Его речь состояла из обрывков фраз, из которых было понятно, что он и его жена Фредерика потеряли единственную радость в своей жизни — дочь Элайну.
Похоже, что никто не собирался мерять пульс девушке и проводить реанимационные действия. Я встал и направился к Фредерике и Элайне
— Дайте пройти, — попросил я женщин, рвущих на своих головах волосы. Но на меня никто не обратил внимания.
Я почувствовал гнев. Безмозглые идиотки! Я понимал, что нельзя терять ни секунды.
— Расступились бабы! Быстрее, коровы! — я рявкнул стальным голосом так громко и грозно, что две ближайшие женщины вздрогнули, моментально сгорбились и, не оглядываясь, уступили мне проход к центру круга, где лежало тело девушки.
— Все сделали шаг назад! — сказал я тем же тоном. Толпа расступилась и выполнила мое распоряжение.
Я быстро взял кисть девушки в поисках пульса.
Ее мать продолжала реветь, прижимая голову дочери к груди.
— Уведите Фредерику! — меня вновь послушали, женщину подхватили подмышки и оттащили. Она не сопротивлялась.
Повисла гнетущая тишина.
Я рухнул рядом с Элайной на колени и приложил два пальца к артерии на шее. Меня никто не учил этому, но я видел это сотни раз в фильмах.
Пусть я выгляжу смешно со стороны, но я по крайней мере попробую ее спасти!
Мне показалось, что я почувствовал подушечками пальцев очень слабое мерцание сердечного ритма.
Так! Спокойно! Сказал я себе мысленно. У тебя все получится!
В ситуации присутствовал пикантный момент. Мне было необходимо делать дыхание изо рта в рот и провести не прямой массаж сердца.
Элайна была одета в домашнее, и я впервые обратил внимание на глубокое декольте, отрывающее ложбинку между двумя стоячими и красивыми грудями.
Ребра ее были затянуты в кожаный корсет, обхватывающий внизу осиную талию.
Грудь Элайны была упругой. Видимо двоечка, приятной округлой формы. Я посмотрел на миловидное лицо девушки, перепачканное сажей.
Я приподнял ее за плечи и одним движением разрезал своим ножом шнуровку корсета на спине.
Пока еще нельзя было сказать с уверенностью была ли она блондинкой. Скорее да, сажа, перепачкавшая волосы, мешала определить их цвет.
Я почувствовал, что меня влечет к ней. Я ощутил, что внутри меня все задрожало. Она была очень красива. Надо спасать девушку.
Я отложил клинок в сторону, вдохнул и начал припадать к ее губам.
Чередуя искусственное дыхание с несильными толчками в грудь в область сердца девушки, пробовал вернуть ее к жизни.
От ее пышных губ шел едва уловимый пряный аромат мяты.
Я не знал сколько раз нужно надавливать на грудь массируя сердце, и как продолжительно нужно выдыхать воздух из своих легких в ее губы.
Но я верил, что мои действия вернут это прелестное создание к жизни. Я делал все это полностью доверившись своей интуиции.
С момента, когда я наорал на плачущих женщин прошло не более пятнадцати секунд. Я заметил, как веки девушки задрожали.
Это придало мне сил, и я начал вдыхать в нее еще чаще и интенсивнее.
Секунд через десять Элайна закашлялась, тело ее встрепенулось, и девушка резко открыла глаза. Кашель быстро прекратился.
Ее глаза встретились с моим, я видел, как зрачки Элайны сузились от яркого света.
В следующее мгновение я почувствовал как ее взгляд, прожег мое сердце, словно электрический разряд.
Боже, она была по-настоящему красива! Я никогда не видел такого притягательного разреза карих глаз, таких чистых и совершенных линий лица.
Элайна снова закрыла глаза. Я испугался того, что теряю ее и снова припал своими губами к ее хорошенькому ротику.
Я собрался повторить толчки в сердце, но ощутил звонкий шлепок пощечины. Девушка что есть силы влепила мне правой ладонью по лицу.
— Девитт! Негодяй! Что ты делаешь! Гад! Я все расскажу своему отцу, он сделает из тебя отбивную. Слезь с меня сейчас же!
Я расхохотался. Даже слово «гад» в ее устах звучало привлекательно.
В следующее мгновение я взял ее ладонь двумя руками и поцеловал. От ее пальцев пахло дымом.
— Элайна! Я так рад что ты вернулась. Мы все рады…
Я оглянулся, но вокруг нас не было ни души. Я потрясенно посмотрел на девушку.
— Блин…И да, вообще-то я не Девитт, а Савва. Где все? Куда они подевались?
Я помог встать Элайне. Она ежилась от холода. У дома валялась брошенные ведра и лестница.
Я снял свой кожаный тулуп и накинул ей на плечи.
Снимая верхнюю одежду, я услышал, пробил колокол на ратуше.
— Полдень, — сказала Элайна.
Я еще раз огляделся по сторонам. Кроме нас во дворе догорающего дома никого не было.
Я обратил внимание на то, что ведра были деревянными все вокруг казалось не современным. Меня терзали смутные сомнения.
— Элайна, не пойми меня превратно. Подскажи, какой сейчас год на дворе?
Ответа мне услышать не удалось.
Элайна с тревогой всматривалась мне за спину.
Я обернулся и получил мощный удар в челюсть…