Ти ж – наше всьо, а ми – твоє, і інших катма! Нема інших! Тож і помагай!
– Дайте книгу, – канючив Бенедикт. – Не жмотьтесь, книгу дайте!
Нікіта Іванич подивився на Лев Львовича, з дисидентів, а Лев Львович, з дисидентів, дивився у вікно. Літо, вечір, міхура з вікна зняли, – дале-е-еко у вікно видно.
– Рано ещё!
– Чо’ це рано? Вже й сонце сідає.
– Тебе рано. Ты ещё азбуку не освоил. Дикий человек.
– Степь да степь кругом, – ні сіло ні впало сказав Лев Львович крізь зуби.
– Я?! Не освоїв?! – здивувався Бенедикт. – Та я!.. Та я ж!.. Та я знаєтє, скільки книг перечитав? Скільки переписав?!
– Да хоть тыщу...
– Та бі-і-ільше!
–...хоть тыщу, всё равно. Читать ты по сути дела не умеешь, книга тебе не впрок, пустой шелест, набор букв. Жизненную, жизненную азбуку не освоил!
Бенедикт так і обімлів. Не знав, шо й казать. Така брехня відверта, прям у живі очі брешуть: і ти, мовляв, – не ти, і не Бенедикт, і на білому світі не живеш, і сам... не знамо хто, чи шо.
– Оце вже сказа-а-али... Себто як це? Азбуку?... Так осьо ж – «аз»... «слово», «мислете»... «ферт» теж...
– Есть и «ферт», а есть и «фита», «ять», «ижица», есть понятия тебе недоступные: чуткость, сострадание, великодушие...
– Права личности, – під’єлдикнув Лев Львович, з дисидентів.
– Честность, справедливость, душевная зоркость...
– Свобода слова, свобода печати, свобода собраний, – Лев Львович.
– Взаимопомощь, уважение к другому человеку... Самопожертвование...
– А вот это уже душок! – закричав Лев Львович, киваючи пальцем. – Душок! Не в первый раз замечаю, куда вы со своей охраной памятников клоните! От этого уже попахивает!
У хаті – точно, пахло. Це він правильно помітив.
– Нема «фіти», – заперечив Бенедикт: подумки він перебрав усю азбуку, налякавшись, шо може шось забув, – та ні, не забув, азбуку він знав міцненько, напам’ять, а на пам’ять він ніколи не скаржився. – Нема ніякої «фіти», а за «фертом» одразу «хер», і на тому кінець. Нема.
– И не жди, не будет, – знову втрутився Лев Львович, – и совершенно напрасно вы, Никита Иванович, сеете мракобесие и поповщину. Сейчас, как впрочем и всегда, актуален социальный протест, а не толстовство. Не в первый раз за вами замечаю. Вы толстовец.
– Я...
–Толстовец, толстовец! Не спорьте!
– Но...
– Тут мы с вами, батенька, по разные стороны баррикад. Тянете общество назад. «В келью под елью». Социально вы вредны. Душок! А сейчас главное – протестовать, главное сказать: нет! Вы помните – когда же это было? – помните, меня призвали на дорожные работы?
– Ну?
– Я сказал: нет! Вы должны помнить, это при вас было.
– И не пошли?
– Нет, почему, я пошел. Меня вынудили. Но я сказал: нет!
– Кому вы сказали?
– Вам, вам сказал. Вы должны помнить. Я считаю, что это очень важно: в нужный момент сказать: нет! Протестую!
– Вы протестуете, но ведь пошли?
– А вы видели такого, чтобы не пошел?
– Помилуйте, но какой же смысл... если никто не слышит...
– А какой смысл в вашей, с позволения сказать, деятельности? В столбах?
– То есть как? – память!
– О чём? Чья? пустой звон! сотрясение воздуха! Вот тут сидит молодой человек, – покривив обличчя на Бенедикта Лев Львович. – Вот пусть молодой человек, блестяще знающий грамоте, ответит нам: что и зачем написано на столбе, воздвигнутом у вашей избушки, среди лопухов и крапивы?
– То дьоргун, – поправив Бенедикт.
– Неважно, я привык называть её крапивой.
– Та чим хоч назви. То ж дьоргун!
– Какая разница?
– Сунь руку – взнаєш.
– Лев Львович, – зауважив Нікіта Іванович, – возможно, молодой человек прав. Нынешние различают крапиву от дергуна, мы с вами нет, но они различают.
– Нет, из-ви-ни-те, – уперся Лев Львович, – я ещё не слепой, и давайте без мистики: я вижу крапиву и буду утверждать, что это крапива.
– Так Лев Львовичу, кропива ж – вона і є кропива! А дьоргун – то дьоргун, ото як дьорне вас, – отоді й взнаєте, який він дьоргун. З кропиви борщ можна варить, поганий, правда, але можна варить. А з отого дьоргуна спробуй навари! Ніколи з дьоргуна борщу не звариш! Нє-є-є-є, – засміявся Бенедикт, – ніколи з дьоргуна борщу не буде. Ще чого, кропива! Ніяка то не кропива. Боже збав. Дьоргун то. Він самий. Найсправжнісінький дьоргун.
– Хорошо, хорошо, – зупинив Лев Львович, – так что написано на столбе?
Бенедикт висунув голову у вікно, примружився, зачитав Прежнім все, шо на стовпі: «Никитские ворота», матєрних слів сім, картинку матєрну, Гліб плюс Клава, ще п’ять матєрних, «Тут был Витя», «Нєт в жизні щастя», матєрних три, «Захар – собака» і ще одна картинка матєрна. Все їм прочитав.
– Оце ж вам і весь напис, чи, як-то кажуть, текст. І нема тут ніякої «фіти». «Хер» – скільки хочте, раз, два... вісім. Ні, дев’ять, у «Захарі» дев’ятий. А «фіти» нема.