Людмила Степановна позвонила по 02 и успокоила УВД, заявив, что мы вернулись из леса целыми и здоровыми. А мы, зная, что Слон очень ждет наших показаний и поддержки, изъявили сильное желание немедленно отправиться в город к операм. Доставить нас на место вызвался неунывайка Петька. Он мигом сгонял за своей кобылкой, и мы, отказавшись от предложений Людмилы Степановны хотя бы немного перекусить и отдохнуть, запрыгнули на телегу, покрытую душистым сеном, и покатили по пыльной дороге. «Зерна» проводили нас до околицы села и, попросив нас возвращаться поскорее, еще долго махали нам вслед. Ну, а мы поручили им пока готовить древесину для большого вечернего костра, за которым пообещали поведать о своих приключениях.
Зоська на сей раз бежала резво, будто понимала, что нам необходимо побыстрее добраться до города, чтобы там заступиться за человека, который рисковал многим, защищая нас от бандитов. Так мы и ехали, сопровождаемые плотным эскортом надоедливых оводов, гудящих не хуже милицейской сирены. Уже где-то на полпути нам попалась колонна внедорожников и «байков», двигавшихся по направлению к Спас-Клепикам. Похоже, то были те самые «тушующиеся нимформалы» с Лозняковской поляны, которым я хотел было преподать урок ботаники и которым Пашка своим выступлением явно испортила весь их «праздник сквернословия». Когда мы поравнялись с ними, то эти ребята и девчата нас сразу же узнали и... стали приветствовать! Кто жал на клаксон, кто вскидывал вверх руку, кто-то свистел, а иные просто улыбались. Угрюмых и безразличных лиц я отметил совсем мало. Пашка, смущенно улыбаясь, прикрыла уши руками, опасаясь, как бы эти неформалы не взболтнули по привычке чего лишнего, а я помахал колонне обеими руками. Петька же, решив, что на нас «наехали» какие-то крутые парни, испуганно озирался и погонял и без того упирающуюся Зоську. Но моторы, мощностью в сотни таких кобылиц, конечно же, оказались быстрее нас, поэтому черная колонна стремительно обошла подводу, а вскоре и вообще скрылась из виду, растаяв в облаке серой пыли и горячего липкого марева.
- Уф, пронесло! - облегченно выдохнул Петька. - Это кто ж такие были-то, а? Жор, ты их знаешь?
- Имел честь познакомиться... Да это дикари с Лозняковской поляны, среди которых наша староста сеяла семена разумного! И, как видно, вовсе не зря... - спокойно ответил я и, зевнув, почувствовал, что почти бессонная ночь начинает о себе заявлять. Пашка прыснула и прикрыла рот ладошкой, чтобы Петька не заметил. Загорелый возница как-то неопределенно повел плечами и сказал:
- А я думал - это парни самого Назара Кривого пожаловали! - и, вздохнув, добавил мечтательно: - Эх, хотел бы я хоть на немного побыть таким дикарем! Видали, какие у них тачки-то?!
- Не советую! - хмыкнул я. - Ах, Петруха, уж лучше тащиться на старой кобыле по торной дороге, ведущей к Небесам, чем лихо катиться на джипе по широкой трассе, идущей прямо в ад!
Петька вновь удивленно пожал плечами, но замолчал, видимо, обдумывая смысл моих слов, отчего стал энергично махать веткой, помогая зоськиному хвосту прогонять жужжащих провожатых... А я подумал: «А ведь, действительно, пронесло, прав наш кучер, так как в этой странной колонне вполне мог оказаться коварный брат Феодор, который теперь шастал по округе, словно вырвавшийся из капкана волк, заметающий свои следы и жаждущий кровавой мести...»
В управлении нас приняли радушно. Мы выложили следователю все, что знали о банде Кривого, и коротко поведали о своих лесных приключениях после того, как нас освободил Слон. В УВД нас встретил отец Григорий, он сильно обрадовался, обнял нас, благословил и поинтересовался нашим самочувствием. Мы заверили его в том, что мы в полном порядке. Потом нас провели в кабинет, где лежало награбленное добро. Там мы без особого труда опознали Никольский клад отца Иоанна. Следователь заверил, что все эти предметы будут переданы церкви, как только дело о банде Кривого будет окончательно закрыто. Затем мы расписались в каких-то протоколах, поставили подписи еще в каких-то бумагах, и нас отпустили восвояси. На прощание опер вернул нам наши мобильники (правда, уже разряженные) и поблагодарил за большую помощь в деле разоблачения шайки Кривого. Однако Прасковья попросила следователя устроить нам встречу со Слоном, или гражданином Уваровым Василием Сергеевичем, 1967 года рождения. Да и вообще, она так увлеченно хлопотала за его судьбу, что наделила бандита ореолом «запутавшегося в жизни мученика». И я тоже поддерживал девчонку, как мог, ибо мы были многим обязаны Слону. Может быть, даже и своими жизнями. Пашка успокоилась лишь тогда, когда поняла, что и следователи тоже разделяют наше мнение насчет судьбы Василия Уварова. И вот, прощаясь, она выпросила-таки у оперов возможность повидаться со сдавшимся преступником.
- Хорошо, Уварова сейчас повезут в областное управление, и вы можете на него взглянуть во время посадки в «автозак»! - сказал нам майор в штатском и поручил одному из оперов проводить нас на место.
Во дворе УВД стоял автомобиль с металлической будкой и зарешеченными окошками. Возле открытой задней дверцы дежурил сержант с коротким автоматом на плече. Мы остановились метрах в десяти от «автозака». Вскоре из мрачного трехэтажного здания, тоже с решетками на окнах, вывели Слона. Впереди шел крупный милиционер в рубашке и с пистолетом на поясе, за ним следовал Василий, держа перед собой руки, закованные в наручники. Замыкали группу еще два опера с автоматами. Я отметил, что Слон выше своих охранников на целую голову и покруче плечами.
- Здравствуйте, дядь Вась! - крикнула Пашка.
Все остановились и с удивлением поглядели на нас. Наш сопровождающий дал знак своим задержаться на минутку, и те немного расступились, давая арестованному некое свободное пространство.
- Держитесь! Не унывайте! Мы с вами! - махнул я рукой Слону, а Прасковья добавила:
- Спасибо вам, дядь Вась! Мы вас не оставим!
- Вы - супер! Мы гордимся вами! - снова крикнул я, а Пашка осенила Слона широким крестным знамением.
Василий Уваров как-то растерянно поглядел на нас, точно не узнал, но потом улыбнулся и, подняв к груди руки, несильно помахал нам, а потом быстро провел рукавом рубашки по своим глазам. Продолжая улыбаться, он качнул головой, как бы соглашаясь с чем-то, и резко отвернулся. Охранники быстро завели его в душное и темное чрево машины. Дверца звонко захлопнулась, и «автозак» двинулся к воротам. Пашка вздохнула и, как-то сгорбившись, повернулась и пошла к выходу. Я нагнал ее и обнял за плечи, а она, в знак признательности за поддержку, положила свою руку мне на бок. Мы вышли на улицу и сели на подводу. Вскоре к нам присоединился и отец Григорий. Петька натянул поводья, и Зоська вяло потащилась домой, поэтому обратная дорога заняла у нас весьма продолжительное время. Батюшка расспрашивал нас о брате Феодоре и обо всем происшедшем. Мы отвечали. Петька охотно подслушивал. Отец Григорий пожурил нас за то, что мы взялись за добычу клада без согласования со взрослыми. Мы же сказали, что хотели, как лучше, ибо не были уверены, что клад действительно находится там, и поэтому не хотели никого зря тревожить. А обнаружив сокровища, не раз звонили батюшке, да только его телефон не отвечал. Так мы и вышли на брата Феодора... А потом все завертелось самым непредсказуемым образом. Батюшка согласился с нами и стал сокрушаться на счет грехопадения «странного монаха», не скрывая радости по поводу того, что клад отца Иоанна все же стал нашим достоянием и здорово поможет нам в деле восстановления Преображенского храма. Нам очень хотелось обрадовать и подивить батюшку известием о том, что есть еще более ценное и прекрасное захоронение, сокрытое до времени в недрах глухого лесного кордона, но мы сдержали обещание, данное дедушке Семе, и промолчали. Даже если бы старый лесничий и разрешил нам открыть эту тайну отцу Григорию, то мы все одно сейчас бы не сделали этого, так как Петька слушал нас очень внимательно, совсем забыв о кобыле. Узнав сногсшибательную весть, он разнес бы ее вмиг по всему району! Что ж, пусть тайна останется тайной. Ведь кусочек тайны, как говорится, украшает ожидание!
Зоська медленно тащилась посреди разморенного жарой луга. Вялые цветы слабо покачивали своими пестрыми головками. Солнышко тоже не спеша удалялось за линию горизонта. Какая-то умиротворенность опускалась на всю округу. И в мое сердце вкралась тоска от мысли, что завтра (уже завтра!), в два часа пополудни я должен буду уехать из этих мест и снова расстаться с Пашкой. На сколько месяцев теперь? Я осторожно взглянул на девчонку. Она расспрашивала батюшку о ходе дел на стройке и не заметила моего внимания к ней. Волосы ее вновь были собраны в озорные косички, на щечках горел сильный румянец волнения и загара, на длинных ресницах резвились золотые солнечные зайчики, глаза отливали лазоревой синевой вечернего неба, а губы были такие свежие и цветущие, точно лепестки дивной орхидеи. Сердце мое сладостно забилось, и я поймал себя на мысли, что странное это дело: стоит лишь мне взглянуть на эту девчонку, как все во мне начинает торжествовать и восхищаться! Отчего же это?! Ведь Паша вполне обычная девочка, а не какая-то там супермодель с глянцевой обложки. Почему же всегда так замирает сердце, когда я задерживаю свой взгляд на ее лице? А может, она все-таки настоящая фея, обладающая волшебными чарами? Вы что скажете, ребята? Эх, как же мне вновь будет не хватать в нашем шумном городе этой трогательной, расцветающей девичьей красоты...
Чтобы отвлечься от грустной мысли, я вдруг неожиданно вскрикнул:
- Зося, нельзя ли побыстрее? Пожалуйста!
Петька вздрогнул и, обернувшись, удивленно поглядел на меня. При этом он даже обронил прутик, которым изредка побуждал лошадь на ускорение шага. Кобыла навострила уши и... действительно перешла на рысь.
- Глянь-ка, слушается! - усмехнулся озадаченный Петька.
- Спасибо, Зось, с меня причитается! - весело поблагодарил я, и моя печаль заметно рассеялась.
В лагере нас давно ждали. На окраине возвышалась пирамида для костра, а по низинам растекались запахи вкусного ужина. Так заканчивался последний день нашего пребывания в лагере «Зернышки». Завтра сюда приедут уже другие ребята и девчата, и их будут ждать свои интересные приключения. А нам надо будет прощаться с этим местом, в лучшем случае, до следующего лета.
«Зернышки» встретили нас с ликованием. Они поспешили побыстрее разделаться с ужином, чтобы успеть до костра сбегать на озеро освежиться в теплых и мягких вечерних водах, а потом уж, с огромным удовольствием, слушать наш захватывающий рассказ о приключениях в лесах и болотах и нашем пребывании в плену у свирепого Назара!
Людмила Степановна уговорила Петьку покушать вместе с нами, а я, воспользовавшись этим, отнес Зоське свою булочку и огурец и погладил ее за ушами, поблагодарив за хорошую поездку. А она, видно, так сильно растрогалась от этого, что взяла да и поцеловала меня в щеку и нос своими довольно влажными и шершавыми губами. Короче, мы расстались с ней добрыми друзьями.
А потом было последнее шумное купание на озере, где я с удовольствием демонстрировал «зернам» все то, чему научил меня тренер по плаванию. А когда сумерки стали окутывать окрестности лагеря, к темно-синему небу взметнулось яркое пламя нашего костра. То я, то Паша наперебой рассказывали о наших приключениях в связи с поисками клада отца Иоанна. В вечерней тишине слышались лишь наши голоса да веселое потрескивание поленьев. «Зернышки» и даже батюшка, и Людмила Степановна, точно завороженные, слушали наше повествование о почти невероятных событиях последних дней. Время шло, но никто нас не торопил с отбоем, никто не прерывал рассказа, никто и не помышлял о сне и отдыхе. В тот последний наш вечер мы засиделись до полуночи. Но сон все равно не шел, и мы были рады побыть друг с другом подольше перед завтрашним расставанием. Да и ночь-то, почти самая короткая в году, вовсе не думала вступать в свои права. Вот только о втором, самом главном кладе отца Иоанна, мы с Пашкой вновь умолчали до лучших времен, сделав это открытие тайной четырех: меня, Прасковьи, дедушки Семы и дяди Семена. Вот вам, ребята, я эту тайну открыл. Но только потому, что доверяю вам, как себе самому, и уверен, что вы сохраните все строго между нами. И еще я верю, что скоро, совсем скоро этот великолепный клад вновь откроется людям, осветив всех своим ослепительным светом - сиянием веры, любви и добра! Аминь!
Людмила Степановна едва уговорила и убедила ребятишек лечь спать и хоть малость отдохнуть перед завтрашним днем, ведь нам еще предстоит последняя торжественная линейка, сборы и встреча новой группы волонтеров из другой школы. А мы с Пашкой договорились съездить с утра в город, в храм на литургию, и там исповедаться во всех своих грехах и промахах, допущенных за время нашего пребывания в лагере и вне его. Мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим палаткам. Ох, как же уже давно я не был в своем «лазарете», служившем мне спальней!
И опять, как и неделю назад, я заснул почти сразу же, едва голова моя, со все еще гудящей шишкой, коснулась жесткой подушки. Я впервые, как говорят, спал сном праведника: без эмоций, без видений, без страхов и волнений... Жаль только, что длилось это всего четыре с половиной часа. А когда это время истекло, прохладная и мягкая ладонь Паши легла на мое плечо. Я открыл глаза и, увидев милый девичий профиль, тихо спросил:
- Что, уже пора?
- Да, пошли, а то еще опоздаем на автобус.
Я мигом поднялся, заправился и выбрался из палатки. Девчонка уже двигалась в сторону села. Я мухой слетал в туалет, наспех умылся ледяной водичкой, покряхтел от рассветной свежести и, точно Зоська, мелкой рысью припустил за Прасковьей и настиг ее тогда, когда она уже входила в селение.
- Как ты поднялась?! А я что-то разоспался... Дорвался до своего «лазарета»! Если бы не ты, проспал бы, наверное, до обеда!
- А я так и не заснула... - отозвалась Прасковья. - Столько всяких мыслей навалилось... Да и к исповеди готовилась.
- Да какие уж у тебя грехи-то?!
- Это только кажется, что все чисто, а покопаешься - так целый воз наберешь...
- Да, ты права... Грехи эти, они еще раньше нас рождаются... - вздохнул я.
Автобус пришел с опозданием на 20 минут. Пашка стала волноваться о том, что мы можем опоздать на воскресное Богослужение. Компанию нам составили лишь местные бабульки, которые ехали в город, кто тоже в храм, а кто и на базар торговать зеленью, овощами да продуктами животноводства. Всю дорогу бабушки нас нахваливали, говоря, что вот какие мы молодцы и умники: не поленились рано встать и ехать в церковь; такие молодые, а в Боженьку веруем, стараемся все делать честь по чести; и Преображенский храм восстанавливаем, чтобы их детей и внучат-оболтусов к вере приучить и чтоб им, старым, было удобнее посещать службы и все требы исполнять. Нам было очень неудобно и стыдно чувствовать себя апостолами и предметом всеобщего внимания. Мы смущались, потели, вздыхали, натянуто улыбались, мечтая поскорее добраться до города. И все же, с другой стороны, было приятно слышать такие слова от старых и опытных в жизни людей и чувствовать себя причастными к такому особенному и великому чуду, как наше дивное православие!
Как мы ни торопились, но все-таки немножко опоздали. Мы вошли в храм, когда уже были прочитаны часы и началась Божественная Литургия. Диакон возглашал Великую Ектению: «Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию!», а хор отвечал: «Господи, помилуй!» Мы перекрестились, поклонились и тихонечко влились в общую массу молящихся прихожан. И служба потекла своим привычным чередом: антифоны, ектении, вход с Евангелием... Перед причащением батюшка вышел исповедовать верующих. Когда подошла наша очередь, Пашка пропустила меня вперед.
- Георгий! - сказал я и склонился перед священником. Исповедь потекла сама собой. Хоть это дело и сугубо личное, но вам, друзьям моим, я скажу, в чем я тогда покаялся Господу. Сказал, что ударил ногой человека, что угрожал людям оружием и что, возможно, и выстрелил бы! (Батюшка удивился моим откровениям и попросил поподробнее рассказать, как и при каких обстоятельствах это произошло). Еще я упрекнул себя в том, что участвовал в конкурсе ругательств, гордился, хвалился, бахвалился, своевольничал, тщеславился, дни постные нарушал, порой ел без меры, угождая чреву своему...
Выслушав меня, священник накрыл мою голову епитрахилью и прочел разрешительную молитву Я перекрестился, поцеловал Крест и Евангелие и отошел в сторонку. Сильное облегчение сразу же посетило мою душу, точно теперь я принял ту лесную баньку на кордоне, только уже изнутри. Я оглянулся. Пашка о чем-то очень-очень быстро говорила батюшке. В чем же она могла каяться-то?! Ведь Прасковья никого не била, не унижала, не оскорбляла, не осуждала, не обижала, всем все прощала, все терпела... Разве, что в мыслях посетило ее? Или сочла недостойной съесть пищу этих «нимформалов»? Или винила себя за то, что обманула Людмилу Степановну, отправляясь на самом деле за кладом, а не за грибами? Видя, как волновалась на исповеди девчонка, я подумал: «Ведь тебе, Жорка, чтобы достичь Пашкиной чистоты и духовности, надо еще расти и расти, а, стало быть, если уж и ей по-прежнему есть еще в чем упрекнуть себя пред Господом, то тебе-то уж и подавно... Сегодня ты, скорее всего, исповедовал лишь крупные свои грехи и промахи, а многое, наверняка, еще осталось, так что надо будет более тщательно поработать над собой и покопаться в тайниках душевных...».
Пашка подошла ко мне и улыбнулась. Лицо ее было светлое, радостное, почти такое же, какое девчонка имела, выйдя из лесной баньки.
Я тоже улыбнулся ей, и мы дотронулись друг до друга только лишь кончиками пальцев. Потом встали рядом и стали дожидаться окончания службы и отпуста. Когда Царские Врата закрылись, мы положили три поклона и вышли из храма. До автобусной остановки шли молча и только чему-то улыбались. Мы были счастливы от того, что очистились и освободились ото всего, что тяготило и мучило нас в последнее время; и еще от того, что мы рядом и можем вот так запросто держать друг друга за руку; и от того, что сегодня отличная погода, весело поют птицы, цветут на клумбах яркие цветы, резвится на лужайках парка радостная малышня... Мы раскрыли тайну кладов отца Иоанна, внесли свой посильный вклад в дело возрождения храма, помогли поколебать банду Кривого, проверили и укрепили свою дружбу, и нам было совсем не стыдно подводить итоги нашего пребывания в «Зернышках». Но самое главное, что очень сильно радовало и волновало душу, было то, что мы осознавали себя православными христианами, верными рабами Господними, пусть еще не совершенными и часто ошибающимися, но твердо и бесповоротно идущими по тернистой дороге к Небесам!
* * *
Мы вернулись в лагерь уже после полудня. Там все было готово к торжественному построению. «Зернышки» второй смены упаковали все свои вещи и аккуратно сложили их около автобуса, на котором прибыли ребята из третьего отряда. Людмила Степановна и отец Григорий водили учителя из новой смены по лагерю и знакомили с бытом православных волонтеров. А ребятня с гордостью показывала новеньким итоги своей двухнедельной работы. А мы с Пашей, увидев залитый солнцем Преображенский храм, окруженный строительными лесами, подумали о том, каким же величественным и благолепным станет он, когда возродится, когда сокровища батюшки Иоанна вновь придут в свои стены, когда засияют его позолоченные купола, когда по округе разольется дивная мелодия его колоколов! Мы невольно залюбовались храмом, мечтая о тех временах, когда сможем зайти сюда на службу к отцу Григорию, увидеть клад отца Иоанна вновь служащим людям и радующим их своим великолепием, заметить среди молящихся прихожан и усталую фигуру дяди Миши, и крутые плечи дяди Семена, и пышную седую бороду дедушки Семы, и смуглое лицо шустрого Петьки, который, наверняка, будет алтарником... Да, ребята, мы с Пашкой, я в этом уверен, думали тогда об одном и том же! Только вот меня еще вдруг посетила одна дерзкая мысль (эх, хорошо бы и Пашку тоже!): «Здорово было бы, если б нас тут и обвенчали!» Но дальше этого моя неуемная фантазия не пошла, так как «зернышки» нас заметили, и все пришло в движение!
Потом было построение. Подняли флаг. С речами выступили учителя, отец Григорий, представитель местной сельской администрации, от лица «зерен» слово предоставили старосте смены. Мы подвели итоги, новички наметили фронт новых работ и заверили нас, что тоже добьются хороших результатов. Затем настало время общего обеда, после которого начались другие торжественные мероприятия. Из Никольского прибыла группа местных самобытных артистов, чтобы дать нам небольшой концерт (надо признать, что пели и плясали они очень даже неплохо!). После него должен был состояться футбольный матч между местными и городскими пацанами, еще какие-то шумные и подвижные игры на лугу и купание в озере. Автобус с «зернышками» из второй смены должен был отправиться домой лишь вечером. А мне, к сожалению, уже надо было дуть на вокзал, чтобы успеть на дневную электричку. Поэтому я, взяв свою дорожную сумку, тепло распрощался с Людмилой Степановной, с Виктором Сергеевичем (новым командиром «зерен») и с батюшкой Григорием (у которого взял благословение в дорогу). Потом настал черед ребятни. Каждый из пацанов счел за честь пожать мне руку и приложиться хоть на миг к моей литой груди, а девчонок так и тянуло чмокнуть Жорку в пухленькую и румяную щечку! И как пелось в одной очень старой песенке: «Я от чуткости такой потерял покой!» Староста стояла рядом и глядела на это мое трогательное расставание с «зернышками». Она тихонько посмеивалась, а глаза ее светились нескрываемой гордостью. Но за кого? За меня или за ее юных товарищей и подопечных? Или за всех сразу? Вы сможете ответить на это, ребята? Я вот тогда затруднился... Наконец, я освободился от ласк и объятий и запрыгнул на подводу с душистым сеном. Место возницы заняла Прасковья, так как Петька больше любил футбол, чем девчонку, и посему остался в лагере, ибо местные считали его лучшим вратарем во всей округе. Чем завершился тот товарищеский матч, мне неведомо, потому что Зоська лихо взяла с места, и лагерь стал стремительно удаляться. «Зернышки» долго махали нам вслед, а некоторые еще и бежали до самой околицы села. Когда последний дом скрылся за лесом, я понял, что моя эпопея на Мещерской земле завершилась. Конечно же, было грустно расставаться и с лагерем, и с его обитателями, и даже с Зоськой (эх, пробыть бы тут все лето!), но я возвращался домой с чувством выполненного долга. Надеюсь, поработал я неплохо, не подвел Пашку, возлагавшую на меня большие надежды, даже отыскал клад отца Иоанна! И как было замечательно, что именно нам с Прасковьей удалось полностью раскрыть тайну церковных сокровищ и выступить в роли ангелочков, принесших благую весть дедушке Семе о наступлении добрых времен, когда он сможет передать людям доверенные ему на хранение ценности, чтобы спокойно «почить в Бозе», выполнив долг христианина и данное отцу Иоанну обещание до конца! Все было очень хорошо, только вот тоска от предстоящего (уже такого скорого!) расставания с Пашкой сильно бередила мою душу. Но я привык не отчаиваться и поэтому наслаждался последними минутами нашего совместного пребывания. Ведь мы опять были вместе: я, она и природа! А нам ведь всегда было так хорошо, радостно и интересно познавать друг друга, делая новые волнительные открытия...
Уже на подъезде к станции нас нагнал темно-зеленый УАЗ с темными окнами. Когда машина проходила мимо, я взглянул на нее и невольно ощутил на себе чей-то тяжелый взгляд, проникающий даже сквозь черноту стекла. Колючий холодок вмиг разлился по моей груди. Зоська, как бы тоже почуяв неладное, вздрогнула и отпрянула к обочине. Тот, кто сидел во внедорожнике, прекрасно видел меня, а я вот его, к сожалению, нет. Мне открылась лишь чья-то рука с золотым перстнем-печаткой, нервно подрагивающая на баранке. Кто же сидел в джипе, в его затененном салоне? Брат Феодор? Или же просто любопытный сельчанин, случайно встретивший нас на пустынной дороге? Может, это катил на станцию Никольский фермер Виталий Иванович Самородков, который часто, как говорил отец Григорий, «помогал деньжатами восстанавливать храмы»?
А может, просто это все мне показалось от жары, волнения и от того, что в последние дни я стал слишком осторожным и подозрительным? А что поделаешь, пока один из главных и коварных бандитов, оборотень Феодор, все еще разгуливал на свободе, есть основания для волнений! Пашка, правда, не обратила на УАЗ никакого внимания, и я с тревогой подумал: «Девчонка ведет себя беспечно и надеется лишь на милость Божью и Покров Пресвятой Богородицы. Конечно же, без промысла Господня и волос с головы не упадет... Но все же: ведь она поедет обратно совсем одна, и в пути может приключиться все, что угодно... Коварный Феодор еще может поквитаться с нами за разгром его шайки и потерю (хоть и мнимых) ценностей...» УАЗик урча мотором проследовал дальше и вскоре совсем скрылся за поворотом. Зоська успокоилась и вышла на дорогу. Утешился и я: «Что это я стал так боязлив, маловерный! Ведь Господь с нами, и что нам сделает злой человек?! Да будет воля Твоя, Господи! Спаси и сохрани нас! Аминь!»
- Жор, ты чего такой грустный? - спросила Пашка, мягко похлопывая вожжами по крупу кобылы.
- Чтобы никто не видел, какой я веселый! - пошутил я, натянуто улыбаясь, и добавил: - Очень не люблю прощаться... Приезжать гораздо лучше, чем уезжать!