- Ну и каковы их успехи? - спросил я.
- Надо отметить, что группа краеведов «Вехи», членом которой являюсь и я, в данное время работает не ломом и лопатой, а проводит поиски в кабинетной тиши. Мы изучаем архивные документы, прослеживаем весь последний жизненный путь отца Иоанна, с того самого момента, как над ним нависла реальная угроза ареста. Отыскиваем свидетелей, очевидцев тех лет и событий, короче, все то, что хоть как-нибудь пролило бы свет на спрятанные церковные сокровища. Ведем переписку с коллегами из тех мест, где батюшка находился в лагере и ссылках. Знаете, даже отыскали одного живого участника тех событий, который хорошо знал отца Иоанна, так как находился с ним вместе в лагере. Их нары даже были друг над другом. Сейчас этому дедушке уже за 80, но память он сохранил отменную. Он помнит все беседы с батюшкой, который его, закоренелого атеиста, превратил в истинного христианина. Но вот насчет клада этот дедушка, к сожалению, не сказал ровным счетом ни слова. Он даже и не знал о его существовании. Да, видимо, отец Иоанн надежно хранил свою тайну, доверив ее лишь одному Господу...
- Ну а старатели? А вдруг они уже что-то нашли? - снова задал я вопрос.
- Вряд ли! - усмехнулся батюшка. - Я понимаю, как им хочется завладеть кладом, но Господь не допустит расхищения церковных богатств, ибо они принадлежат всем нам, так как собирались с большой любовью и верою нашими дедами и прадедами, прямыми наследниками которых являются и некоторые из нас, тут сидящих!
«Зернышки» с гордостью переглянулись друг на дружку.
- Судя по тому, как старатели копают в окрестностях села, клад отца Иоанна все еще сокрыт от людей. Видали, какие ходы, ямы и норы понаделали эти кладоискатели близ Никольской рощи? И у болот я видел раскопки, и в глиняном карьере копались, и в других местах... Даже вот на озере несколько раз были ныряльщики, вроде как акваланги испытывали, а на самом деле что-то усиленно искали среди песка и ила. После них на берегу остались целые груды добытых ими артефактов: пустые бутылки, жестянки, ракушки, какие-то черепки да железяки... И еще, местные бабули мне рассказывали, что у них частенько какие-то приезжие мужики с бородами да рюкзаками под разными предлогами расспрашивают о местных храмах и возможных кладах. Но ведь ни местные, ни внешние точно не знают, где искать-то клад батюшки Иоанна. Поэтому среди «черных старателей» ходят различные версии и легенды, которые они порой пытаются реализовать с помощью лопат и заступов. Но все это, как мы видим, просто Сизифов труд!
- Да, это уж точно! - вдруг нарушил свой любимый покой брат Феодор. - Зря, зря ребятки стараются... Трудно им идти поперек рожна! - и он усмехнулся довольной улыбкой.
Батюшка в ответ согласно кивнул ему головой.
Мы еще поговорили какое-то время. Все же нам очень хотелось отыскать клад отца Иоанна, и как можно скорее, а отец Григорий нас успокаивал, уверяя, что для «зернышек» главное сейчас - прилежно молиться и трудиться, чтобы восстановить храм, который и станет прекрасным фундаментом и зачином на пути возвращения сокровищ. А брат Феодор еще доложил, что в соседней области завелась преступная шайка, которая промышляет поиском и похищением старинных икон и что кладу было бы надежнее лежать пока там, где его схоронил батюшка Иоанн, мученик за веру православную.
Обычно, когда у костра выступал батюшка Григорий, после его слов в разговор вступала Прасковья и рассказывала «зернышкам» житие какого-нибудь святого. Хотя сегодня наша беседа затянулась на более продолжительное время, чем всегда, все же традицию нарушать не стали, так как ребятишки, возбужденные рассказами о кладах и сокровищах, которые лежали, может, где-то прямо у нас под ногами, спать не хотели, но видя, как Людмила Степановна уже поглядывает на часы, стали усиленно просить старосту лагеря рассказать что-нибудь интересное из житий святых. Батюшка и учительница возражать не стали и слово предоставили Пашке. Она аккуратно расправила платье на коленях и, подумав лишь несколько секунд, поведала нам следующую историю.
- Сегодня, ребята, я расскажу вам о жизни и духовных подвигах святой блаженной Домны Сибирской. Домна Карповна родилась в начале XIX века. Родителей она лишилась рано и воспитывалась в дворянской семье, у своей тети. Девушка была образованная, благовоспитанная, знала иностранные языки, модно и со вкусом наряжалась. У Домны из-за красоты имелось много поклонников. Тетка решила отдать ее замуж силой, но девушка, возлюбившая Господа всем своим сердцем, решила навсегда остаться невестой Христовой. И ради этого она, презрев и свою красоту, и беспечное житье, и выгодное замужество, обрекла себя на труды и опасный путь странствований. Однажды, когда тетка уже готовилась к свадьбе, Домна отпросилась погулять в саду и оттуда взяла да и убежала. Ее задержали за бродяжничество уже в Полтаве. Документов при девушке не было никаких, и ее личность установить не смогли. Домна назвалась Марией Слепченко. Состоялся суд, который принял решение сослать бродяжку в Сибирь, в город Томск. Там она появилась уже как юродивая, и все звали ее как Домна Карповна. Постоянного жилья блаженная не имела и жила, где Бог приведет. Порой, не обращая внимания ни на какую погоду, проводила дни и ночи под открытым небом. Вся ее одежда состояла из узлов разной величины, навешанных почти на голое тело. В узлах этих были запрятаны ремни, веревки, обувь, старые мочалки, никуда негодные тряпки, камни, опилки, даже битые стекла и прочий мусор. Сверху узлов висели многочисленные мешочки - с хлебом, сахаром, чаем, свечами, ладаном и даже с кислой капустой! (Пашка улыбнулась). Домна Карповна также постоянно носила с собой и молоко, и квас, и старые щи (Петька хохотнул, но на него шикнули девчонки). Узлы имели большой вес, и носить их постоянно было уже подвигом, к тому же они почти не избавляли Домну Карповну от ветра, дождя и морозов. Руки блаженной были всегда заняты тем, что меняли положение узлов. Так она, как по четкам, молилась. На ногах у Домны Карповны обычно имелась какая-нибудь поношенная обувь, а голову неизменно украшала белая повязка с крестом и ленточками. Иногда ей попадались старые шляпы, и тогда блаженная надевала их так: две сразу на голову, а третью прикрепляла пониже спины («зернышки» рассмеялись, улыбнулась и Людмила Степановна). Когда на улице трещали суровые сибирские морозы, Домна Карповна одевалась в шубу. Но так как надеть ее на узлы и мешочки было очень сложно, то святая носила ее внакидку или сунув руку лишь в один рукав и всегда нараспашку. Да и то, обычно вскоре эту шубу она отдавала кому-нибудь из нищих. Преосвященный Порфирий говорил: «Дурочка учит нас, умников. О, если бы и мы додумались до такой любви к ближнему и до такого терпения ради Христа!» С утра и до самой ночи вся жизнь Домны Карповны проходила на людях. Утром она примерно час проводила в полном молчании, только перебирала свои узелки. В это время никто не мог ее разговорить.
Лишь кончив молиться, Домна Карповна подходила к людям и говорила: «Доброе утро! Многая лета! Многая лета!» и, осенив их крестом, целовала в губы. И после этого блаженная начинала юродствовать - ходила по селу или городу, говорила без умолку, пила и ела все, что ей подавали. В церкви, когда там было особо много народу, она переходила с места на место, разговаривала со всеми, гасила свечи, переставляла их, а некоторые складывала к себе в узелок. Домна Карповна всегда делала вид, что не любит нищих, но сама обычно с радостью собирала всякие старые вещи и заставляла своих знакомых делать то же самое и хранить барахло в ящиках. Потом эти ящики уходили к нищим. А вот странников Домна Карповна очень любила, называя их «мои слепенькие», и выпрашивала для них булки, молоко и другую вкусную еду. Порой брала для этого пищу без разрешения. Стоило лишь хозяйке какого-нибудь дома отвернуться по делу, как Домна Карповна забирала у нее хлеб или кусок мяса, даже кашу из горшка выгребала и скрывалась, спеша с гостинцами к странствующим. Очень сильно заботилась блаженная о кошках и собаках. Они были ее верными друзьями, и им она отдавала большую часть собранной за день еды. Особо Домна Карповна жалела цепных собак и строго следила за тем, чтобы у них всегда была вода для питья, и горе было тем хозяевам, которые не радели об этом, так как блаженная могла повоспитывать и костылем! (Мы все рассмеялись.) По ночам она подходила к собакам и, перерезав веревку, отпускала животных погулять. Собаки тоже очень любили Домну Карповну, но подходили к ней тоже лишь ночью и ходили за ней целыми стаями. Порой, во мраке ночи, среди сильного собачьего лая, раздавался громкий голос блаженной: «Пресвятая Богородице, спаси нас! Все небесные силы, Херувимы и Серафимы, молите Бога о нас!» Так вот Домна Карповна находила возможность спокойно помолиться, скрывая от людей свои духовные подвиги. Горячо и усердно молилась она и в церкви, но только когда была в храме совсем одна. Здесь лила она горькие слезы и в своем духовном восторге казалась ангелоподобной. И как только святая замечала появление посторонних свидетелей, так тут же бросала молиться и начинала юродствовать. Благовоспитанность Домны просвечивалась и во дни ее юродства. Однажды мимо одного села, где в то время жила блаженная, проезжала одна знатная дама. Так Домна Карповна провела с ней всю ночь, беседуя только на иностранном языке. Еще святая очень любила петь духовные песни и делала это часто, расхаживая по улицам города. За это ее нередко забирали полицейские и отправляли в участок. Но это событие всегда было желанным для всех заключенных, так как томские купцы и купчихи, узнав об аресте юродивой, тут же посылали ей груды пирогов, булочек, блинов, чая и сахара. А Домна Карповна все это с удовольствием раздавала заключенным. И порой получалось так, что когда срок задержания блаженной заканчивался, то ее товарищи по тюрьме желали ей, в простоте душевной, поскорее попасть обратно в полицейский участок. (Петька снова усмехнулся, но, спохватившись, опасливо покосился на девчонок, сидевших рядом с ним). Вот так, ребята, среди подвигов юродства святая Домна Карповна хранила себя непорочной от мира; умерщвляла свое тело, чтобы сохранить душу; во многих трудах шла по пути спасения. К концу своей жизни она даже приобрела дар прозорливости. Могла предсказывать разные события, предупреждать людей о грозящих им опасностях. Умерла раба Божия Домна Карповна в 1872 году, и ее погребли в Томском женском монастыре. На похороны стеклось множество жителей города. Было много и священников, которые питали к блаженной глубокое уважение. Вот и все...
Пашка закончила свой рассказ краткой молитвой: «Радуйся, блаженная мати Домно, в Сибири подвизавшаяся и Богу угодившая. Ты моли о нас Превечного Бога!» Костер уже прогорел. Слабый теплый ветерок, тянувший с озера, неярко раздувал угли. На небе, совсем потемневшем, зажглись первые сине-желтые звездочки. В сосновой роще сонно пощелкивали птицы. Из спящего села доносился тихий собачий лай. В низинах туман смешивался с прозрачными сумерками и походил на большую отару овец, устало возвращавшуюся с дальнего пастбища. Мы сидели молча, думали каждый о чем-то о своем и глядели на маленькие сиреневые огоньки пламени и оранжевые искорки, изредка вырывавшиеся из темнеющих уже углей костра. Какое-то щемящее душу умиротворение разливалось по округе и по нашим сердцам. Мне даже захотелось обнять всех разом, всех, кто был рядом со мной: Пашку, отца Григория, брата Феодора, Людмилу Степановну, ребятишек из лагеря и даже неугомонного Петьку и его Зоську, мирно пасшуюся неподалеку. Хотелось ощутить их тепло, почувствовать, как бьются их сердца, горящие верой, надеждой и любовью. Верой в торжество нашего православия, надеждой на то, что Преображенский храм будет восстановлен и клад отца Иоанна возвратится к людям; любовью ко Господу Богу и друг ко другу. Все эти люди, что были со мной тогда рядом, показались мне в те минуты такими близкими и родными! У меня даже засосало под ложечкой от мысли, что, наверное, такое вот блаженство испытывают те, кто сподобляется достичь Царствия Божия, когда тебя будут окружать только твои единомышленники, единоверцы, твои верные и надежные друзья, с которыми общаться - одно удовольствие. Я невольно улыбнулся и взглянул на небо. Маленькая звездочка сорвалась с темного покрывала и упала, как мне показалось, прямо на пустую колокольню Преображенского храма.
Почему-то подумалось: «Это добрый знак! Наверное, клад отца Иоанна будет скоро найден!» И все-таки хорошо было бы, чтобы это событие произошло за время нашей смены... Хотя, конечно, это не так важно, лишь бы он вообще вернулся к людям, чтобы наполнить мертвый храм прекрасным великолепием.
Первой нарушила хрупкий покой Людмила Степановна. Поднявшись, она захлопала в ладоши, призывая «зернышек» отправляться спать. В эти мгновения она походила на курицу-наседку, замахавшую крыльями, собирая под кров своих непослушных птенцов. Я улыбнулся и, протянув руку Пашке, помог ей встать на ноги. Одна из ее косичек на секунду коснулась моего лица, и я уловил запахи соснового дыма и васильков.
Я пошел позади всех, устало шагая по влажной от росы траве и поглядывая на звездное небо. Еще несколько тусклых огоньков пронеслись по темному экрану небосклона и упали где-то в районе Никольского и еще дальше, в дремучих лесах Мещерского края. Когда наша колонна входила в лагерь, я остановился на минутку, чтобы запечатлеть в памяти эту милую процессию и почаще вспоминать потом о всех этих людях, ставших мне дорогими за столь короткое время моего пребывания в «Зернышках». Первыми шли батюшка и брат Феодор, о чем-то негромко разговаривающие между собой. За ними следовали Людмила Степановна и Прасковья. Учительница говорила и жестикулировала рукою, а староста слушала ее и кивала головой в знак согласия. Потом, взявшись за руки, парами шли «зернышки». Петька, отделившись от всех, отправился проведать Зоську, хрупающую сочную травку на сонном лугу. Я глубоко вздохнул, оглядевшись, сладко потянулся и зашагал на территорию лагеря.
ПОИСКИ
Что и говорить, несмотря ни на что, и я, и Пашка, да и все «зернышки» все равно горели желанием обязательно отыскать клад батюшки Иоанна. Почему-то мы считали, что это по силам именно нашей смене и что именно мы и должны отыскать сокровища, чтобы было чем гордиться перед другими группами волонтеров. И еще мы тогда очень надеялись, что обнаружение клада здорово ускорит возрождение Преображенского храма. Согласитесь, ребята, найти церковное убранство - это ведь более видимое и ценное приобретение, чем простая борьба с бурьяном да кустарником! Нам всем сильно хотелось оставить свой яркий след в деле восстановления веры в здешних краях. Это обстоятельство лишило сна и покоя обитателей лагеря. Ребята обсуждали рассказ батюшки почти всю ночь. Из ближайших палаток то и дело неслись вскрики, смех, спорные возгласы. Людмиле Степановне пришлось не раз прохаживаться по территории, чтобы успокоить неугомонных подопечных. Мне своими соображениями поделиться было не с кем, но и я также проворочался полночи, обдумывая план того, с чего следовало бы начать поиски сокровищ.
Утром «зернышки» залпом проглотили завтрак и даже отказались от перенесенного на сегодня выходного дня, так как им не терпелось поскорее выйти на работу и там заняться поиском кладов. Из этого я сделал заключение, что большинство ребят уверено в том, что сокровища отца Иоанна запрятаны все же либо в Храме, либо в его ближайших окрестностях. Подумалось даже: как бы они не развалили сооружение, отыскивая клад, вместо того, чтобы, наоборот, созидать его! Я же был уверен в том, что поиски все же следовало бы проводить в Никольском селе, в доме батюшки Николая. Ведь первая строка стиха-карты гласила: «В доме у Николушки...». И вот, как бы в подтверждение правильности моего решения, Людмила Степановна после развода послала меня и Прасковью в этот населенный пункт за покупками хлеба, медикаментов и кое-каких моющих средств, сказав при этом, что автолавка, в силу каких-то обстоятельств, приедет сегодня именно в Никольское, а не в наше село, как обычно. Я расценил это как знак свыше!
Мы с радостью согласились, хотя топать надо было почти восемь километров! Вообще-то, нам посоветовали взять в помощники Петьку с Зоськой, но мы, решив воспользоваться случаем поискать дом отца Николая, отказались от подмоги и пошли своим ходом прямо через луга. День разгорался жаркий и безоблачный. Солнце с утра подняло температуру воздуха до +20̊ С и неуклонно наращивало обороты. Роса уже практически сошла, и идти по высоким травам было не сложно. Но в тот раз нам некогда было любоваться красотами пробудившегося луга: мы живо обсуждали рассказ отца Григория, мои планы насчет поисков в Никольском и пытались по-своему разгадать тайны стиха. Прасковья была во многом со мной согласна, и мы понимали друг друга с полуслова. Так, в разговорах, мы незаметно добрались до села. На его окраине стояла Никольская церковь. Этот храм сохранился гораздо лучше, чем Преображенский, так как за ним все-таки следили, пока здесь находился склад. И все равно, за последние годы, когда дело пустили на самотек, следы запустения и разрухи стали все отчетливее проглядываться на фасаде сооружения. Кровля во многих местах раскрылась, двери и окна зияли пустыми проемами, штукатурка здорово потрескалась и кое-где отлетела вовсе. Высоченный бурьян уверенно занимал позиции по всему периметру храма. Неподалеку виднелась полузаросшая и полуразложившаяся груда полиэтиленовых мешков с удобрениями, источавшая смрадное зловоние. Вороны печально каркали над пустой колокольней. Дорога к храму заросла травой, покрылась глубокими выбоинами, и было видно, что люди уже давненько не ходят сюда. Отец Григорий говорил, что стены Никольской церкви так пропитались ядовитыми парами, что восстановить ее уже будет невозможно...
Добравшись до магазина, мы успешно сделали все необходимые закупки. Прасковья позвонила Петьке и попросила его заехать за нами, чтобы отвезти груз. Мальчуган, конечно же, охотно согласился помочь «девочке своей мечты». Ну а мы, пока загорелый возница будет добираться до села на своей нерасторопной кобылке, решили пройтись по Никольскому и поискать дом отца Николая. Оставив свой товар под надежной защитой продавщицы, мы двинулись по пустынной, сильно запыленной улочке. Чтобы идти было веселее, я купил два брикета ледяного пломбира. Людей нигде не было видно, все занимались своими делами: кто на ферме, кто у стада, кто во дворах и огородах. Только собаки чуть ли не у каждого дома лениво облаивали нас. Мы уже знали, что дом батюшки Николая изрядно порушен, поэтому старались отыскать хоть какое-то подобие развалины, но все строения пока были вполне обжитыми. И мы, полизывая белые брикеты, шли все дальше и дальше. Но вот улица кончилась. Завернув за три огромные осины, мы очутились близ небольшого прудика, почти полностью забитого ряской и осокой. За ним виднелся небольшой луг, на котором какой-то мужичок пенсионного возраста бодро косил траву. Рядом с ним паслась серая кобыла, запряженная телегой на резиновом ходу. Мы обогнули пруд и подошли к косарю. Поздоровались с мужичком, извинились за свое нежданное появление и спросили, не знает ли он случайно, где находится бывший дом отца Николая. Косарь весьма удивился нашему вопросу, но охотно вступил в разговор, видимо, уже был наслышан о юных городских волонтерах, восстанавливающих Преображенский храм.
- Да дома-то, ребятки, и нет практически, так, один фундамент остался... - отозвался он, утирая рукавом пот со лба. - Храм вот еще ничего, стоит, а домишко-то батюшкин давно развалился. Старенький был, да и вообще... А зачем он вам, коль не секрет?
Я не стал юлить и врезал напрямик:
- Знаете, говорят, там был клад зарыт, который спрятал отец Иоанн из Преображенского храма. Ведь батюшка Николай был его лучшим другом...Вот мы и хотели бы узнать, нашли тот клад полностью или же нет, может, что пригодилось бы нам для реконструкции церкви...
- А-а-а! - протянул многозначительно косарь и рассмеялся. - Клад отца Иоанна! Вот оно что! Эх, было дело, ребятки, было... Чудная это история получилась...
- Расскажите! - попросили мы дружно.
- Что ж не рассказать, хорошим людям всегда можно рассказать, да вот дел много... Траву-то я вот до жары кое-как накосил, а ее еще сгрести, погрузить, да отвезти на двор надо. Я здесь укос не оставляю, у себя, у дома сушу.
- Да мы вам поможем! - весело сказали мы в один голос. - Давайте нам вилы и грабли! Один будет грести, другой закидывать, а вы нам рассказывать! И дело стоять не будет.
- Вот это хорошо! Спасибо, ребятки, а то я тут на жаре уже малость притомился... Роса вон как скоро сошла, косить сразу трудно стало...
Мы принялись за дело, а дядя Миша, так нам представился косарь, стал рассказывать:
- Давным-давно, когда я был такой, как вы, про клад отца Иоанна говорили все. И искали его тоже от мала до велика. А вот ведь, как все было-то... Когда в 38-м закрыли Преображенский храм и батюшку Иоанна арестовали, то власти пришли в церковь описывать церковное имущество, да только ничего кроме росписей на стенах не обнаружили! А все знали, что храм тот очень богатым был, много золота, серебра да камушек разных имелось. Стали они отца Иоанна и дьякона Петра пытать, куда, мол, все подевалось! Да те молчали, точно Иисус Христос на допросе у этого... у Пилата! А батюшка еще и сказал им: «Вы сюда ничего не вкладывали, вот свое и забирайте - пустоту, а Божье к Богу возвратилось, чтобы потом опять к людям вернуться!» Говаривали, один из комсомольцев даже ударил за это священника. А тот ему в ответ, как Господь наш, и говорит: «Если я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь меня?» Парень покраснел, заерзал, и они все оставили батюшку в покое, так ничего и не узнав о церковных сокровищах. Потом священников осудили и отправили куда-то в Сибирь, ну а народ решил, что искать клад надо в храме или близ него, а то и в домах у арестованных. Искали те сокровища до самой войны, да только все без толку. И храм-то ваш почти весь развалили, и землю вокруг перерыли, даже садик церковный выкорчевали и домики дьякона и батюшки по бревнышку растащили, ан нет, ничегошеньки не нашли. И поняли, что не такой уж и простак был отец Иоанн, чтоб легко можно было отыскать его сокровища. А верующие-то радовались и считали, что сам Господь охраняет их и никого к церковному добру не подпустит, пока не вернется батюшка. Некоторые говаривали, что отец Иоанн вывез все в лес и на болота, а там, поди отыщи... что иглу в стоге сена... Когда война-то началась, про клад и вовсе позабыли. А вот потом, в конце 50-х, уже началась новая «золотая лихорадка». (Дядя Миша усмехнулся и почесал небритый подбородок). Это я все уже хорошо помню, потому что был тогда таким, как вы. Все началось с того, что из ссылки вернулся дьякон Петр и поселился в нашем селе, пока Никольский храм еще действовал. А когда и эту церковь закрыли, а отца Николая с семьей отправили по этапу, то дьякон-то совсем скис без службы. Сторожем устроился при церкви, которую превратили уже в зерносклад. И стал отец Петр пить горькую. И допился до того, что однажды продал одному местному мужику какую-то книгу о жизни святых людей, а в ней оказалась записка, которую сочли за карту клада отца Иоанна! Стишок там, правда, был написан, забавный такой... Я уж теперь его и не вспомню...»
Прасковья зачитала стих, который быстро усвоила наизусть.
- Во, точно! Именно то и было! - воскликнул дядя Миша. - А вы откуда знаете?
- Нашли недавно черновик этого послания! - доложил я.
- Вот как! Надо же... Столько лет уже прошло, а вот все опять возвращается на круги своя. Чудно право. Только вот, ребятки, должен я вас разочаровать: клад тот уже давным-давно найден. Да и не клад-то был вовсе, а так, кладик. А вот истинные богатства-то исчезли безвозвратно, вместе с отцом Иоанном сгинули. А он ведь из лагерей не вернулся. А знал ли чего о большом кладе дьякон Петр, неизвестно. Как он не пил, не болтал лишнего, да только ничего дельного о сокровищах ни разу не сообщил...
- Вы говорите, что какой-то клад все же нашли по этой записке. И что же там было? И кто и как смог это сделать? - поинтересовалась Прасковья.
- О, это была целая эпопея! - хохотнул косарь. - Хорошо, слушайте, доскажу вам эту историю. Сын того мужика, которому дьякон-то книжку продал, стишок тот списал, да нам, пацанам, показал и сообщил. И мы все загорелись желанием клад добыть во что бы то ни стало. Взрослые вроде бы и хотели этим делом заняться, да особо активности никакой не проявили, не то уже время было: в Никольском храме уже склад был; а в доме батюшки Николая жил местный фельдшер с женой и ребятишками. Так что подступиться-то было не к чему. А мы, пацаны, эту записку растолковали так, что искать клад надо непременно в самом доме батюшки, как все там было и записано, так и посчитали, что отец Иоанн особо ничего и не зашифровывал, потому что времени у него было мало, да и писал он эту записку, скорее всего, для себя или для дьякона на тот случай, чтобы не забыть чего, когда вернутся из ссылки спустя лет 10-15. Мы даже установили точное место клада! Это находилось в детской комнате дома отца Николая.
- А как же вы догадались? - поинтересовался Паша.
- А вот как. Батюшка Николай жил ведь с матушкой и с четырьмя детишками: тремя сыновьями - Сережей, Андреем и Александром, и младшенькой дочкой-красавицей - Варюшкой. И вот, разбирая записку, мы пришли к такому выводу: дома у Николушки - это значит в самом доме отца Николая (мне батя тогда говорил, что отец Иоанн звал своего друга именно Николушка), в ноженьках Варварушки - это значит в конце кроватки дочки; пяди три от Сергия - Сережка был старший сын, и его кровать стояла рядом с окном, и если он поднимал голову, то прекрасно видел двор и ворота их дома. Ну а остальное уже, как говорится, дело техники. Дети фельдшера играли вместе с нами и охотно согласились нам помочь в поисках сокровища. Они очень хорошо помнили, как стояли в детской кровати, когда их семья только еще переехала в дом батюшки, поэтому место, указанное в записке, мы, как тогда считали, определили просто с ювелирной точностью. Отступив от конца Варюшкиной кроватки на локоть и отсчитав три пяди от Сергия, мы замкнули прямую и поставили на этом месте жирный крест. Все это мы делали на карте, которую сами и нарисовали, изобразив на ней точный план дома. Теперь оставалось только вырыть в этом месте ямку с аршин глубиной, и клад отца Иоанна был бы в наших руках. Лизка и Лешка, фельдшерские детки, по нашей карте произвели в своей комнате точные замеры и наметили на полу то место, где был скрыт клад. А вскоре представился нам случай осуществить задуманное. В тот день фельдшер с женой уехали в город на ярмарку, а мы, вооружившись заступом и лопатой, двинулись в его дом. Лешка и Лизка запустили нас в свою комнату и показали место клада. Мы осторожно выдернули из пола две доски и принялись за дело. Землю складывали на расстеленный брезент, чтобы потом все обратно засыпать и замаскировать все следы нашего вторжения. Углубились на целый метр, однако так ничего и не нашли. Притомившись, сели на кровать и стали обдумывать, уж не ошиблись ли мы в расчетах? И тут, знаете, внезапно вернулся фельдшер! Мы, разумеется, ноги в руки и дали деру через окно в сад. Ну а Лизке и Лехе деваться, конечно, было некуда, а заделать яму они уже не успевали... Шуму было! Мрак! После этого случая мы больше не решались возобновлять поиски, так как фельдшер пообещал зарыть в той яме всякого, кто вновь посягнет на его жилище. Так прошло года три. О кладе отца Иоанна уже никто больше и не вспоминал. Но вдруг фельдшера перевели на работу в другой район, и он, собрав свои пожитки, укатил со всей семьей. Дом заколотили, и никто в нем больше не селился, так как он уже изрядно обветшал, а ремонтировать его никто и не собирался. По селу пошли слухи, что в доме отца Николая поселился призрак, стерегущий клад. Однако пацаны - народ не больно-то боязливый, и кто-то со временем подал идею возобновить поиски сокровищ. Как ни странно, но наша карта еще уцелела и, воспользовавшись ею, группа ребят отправилась на раскопки. Я в этом деле уже не участвовал: как раз школу тогда заканчивал и готовился к экзаменам. Но хорошо помню, как пацаны принесли небольшой ларец, отделанный гранитной крошкой. Чтобы добыть это сокровище, им пришлось перерыть всю детскую комнату в доме отца Николая, причем на глубину в аршин! Но, несмотря на этот тяжкий труд, они были счастливы и их глаза светились гордостью. Почему мы в первый раз ничего не нашли? Да просто оказалось, что Лизка и Лешка перепутали Варькину кроватку и поэтому невольно пустили нас по ложному следу. Ларец тот закрыт был на маленький замочек, который сильно заржавел и открываться никак не хотел. Пришлось сбивать его ломиком. Когда крышку открыли, то все думали, что увидят золото и серебро, собранное отцом Иоанном с дорогих окладов старинных икон, но нашему взору предстало нечто совсем другое.
В ларце оказалось два медных венчальных кольца, два бронзовых подсвечника, потертая Библия, пакетик ладана, пачка свечей, небольшой серебряный крестик на цепочке да похоронный набор. Почти все так, как и было указано в той записке. Только вот зачем надо было батюшкам так надежно припрятывать это добро? Пацаны, обнаружив хоть какой-никакой клад, утешились и успокоились, раздав свои находки бабушкам. А вот некоторые из мужиков, наоборот, воодушевились этим событием и стали проводить свои раскопки по всему двору, саду и огороду. Искали клады и в доме: печь разобрали полностью, погреба проверили, потом окна, двери, косяки повынимали и принялись за стены и крышу. Это продолжалось до тех пор, пока не обвалились сенцы, и бревно сломало одному мужику ногу и ключицу. После этого все работы свернули и усадьбу отца Николая оставили в покое. Сейчас от дома остался лишь один заросший бурьяном фундамент. Так что, ребятки, искать там теперь что-либо глупо и бесполезно...
- А может, клад спрятан все же в Никольском храме? - предположил я, закидывая на воз последний навильник травы.
- Вряд ли. Когда отец Иоанн хоронил свои сокровища, здесь шли еще службы, и запрятать незаметно столько добра в стенах храма было просто невозможно. Кто-нибудь обязательно бы это заметил. Тогда ведь наша церковь не была такой заброшенной. Конечно, отец Николай мог как-то помочь лучшему другу схоронить в храме самое ценное, но только немного из того, что было в Преображенском храме. Все богатства тут не уместились бы, так как и Никольский храм тоже был не из бедных. После его закрытия все убранство описали и куда-то аккуратно вывезли. Отец Николай ничего не прятал, хотя говорили, что золота и драгоценностей в храме оказалось очень мало, похоже, самое дорогое тоже ушло в сокровищницу отца Иоанна, еще задолго до закрытия нашей церкви. Да и глупо было бы, сынок, прятать что-то в храме. Ведь тут стали бы искать в первую очередь. И искали ведь и у нас. Все вокруг Никольского-то перелопатили и в подвалах шарили. Да и пол тут не раз меняли, и кровлю... Нигде ничего не попадалось... Разве что тайник какой имеется мудреный. А как сделали в церкви склад да завезли туда всякую гадость, так никто с тех пор в храм и не ходит. Там и сейчас так воняет, как на поле во время подкормки удобрениями. Долго в этом помещении находиться не разрешают, угореть или отравиться можно, во как!
Поэтому и стоит наш храм целешенек. Никто не хочет брать себе для хозяйства аммофосные бревна, доски или кирпичи... И восстановить не восстановишь, так вот и стоит горемычный, как памятник безбожным временам. Эх-хе... - вздохнул дядя Миша и перекрестился, потом добавил: - Я вот как думаю. Клад, скорее всего, скрыт где-нибудь в лесу, в земле, в надежном убежище... А знает о его нахождении, похоже, один Господь! А то, вон, некоторые наши уверяют, что клад этот в озере лежит, что близ Преображенского-то находится, ну, вы знаете... (Мы согласно кивнули). Но я в это не верю. В воде все быстро придет в негодность, как ни хорони... Да и прошлым летом какие-то мужики из города приезжали, шарили, говорят, по дну, да ничего не нашли, кроме ракушек да пиявок. Такие вот дела, ребятушки. И мой вам совет - лучше вы этот клад не ищите. Здесь его все равно нет. А начнешь искать - только зря потратишь и силы, и время. Лучше уж вы потихонечку восстанавливайте храм, а мы уж потом всем миром как-нибудь его украсим и обустроим. Надо же как-то расплачиваться за грехи наших отцов и дедов...
Мы поблагодарили дядю Мишу за его столь интересный и содержательный рассказ. Трава уже была собрана и уложена на подводе в виде большой и ладной копны. Косарь остался очень доволен нашей работой и сказал, чтобы послезавтра мы зашли к нему за молочком, которое он решил подарить нашему лагерю. Потом дядя Миша тронул кобылу и направил повозку к своему двору. Мы пошли рядом, чтобы посмотреть, где он живет, и заодно взглянуть на руины дома отца Николая. Косарь расспрашивал нас о ходе восстановительных работ, и мы охотно рассказывали ему о проделанном уже труде. Когда проходили мимо каких-то густых зарослей, дядя Миша, небрежно махнув в их сторону, сказал:
- Ну вот, это и есть батюшкин дом... Как видите, одна поросль и осталась.
Зрелище, действительно, было малоприятное. Среди густого бурьяна и высоких кустов ирги и акации едва-едва виднелись мшистые и закопченные жалкие останки кирпичной кладки. Какая-то пестрая птичка, соорудившая себе гнездо в этих зарослях, живо порхала над развалинами и весело щебетала, не обращая на нас никакого внимания. Да, пытаться искать что-то среди этого нагромождения камней и корней было просто бессмысленно. Мы с минуту постояли возле зеленого островка и, вздохнув, побежали догонять повозку.
Дядя Миша угостил нас квасом, и мы, попрощавшись с ним, поспешили обратно к магазину. Петька ехал на своей Зоське еще в начале улицы, поэтому мы избавились от лишних объяснений по поводу нашего отсутствия. Я купил всем по мороженому, а кобылку угостил маковым рогаликом. Мы уложили сумки на подводу и, усевшись рядом с ними, не спеша покатили по лугу, залитому знойным маревом полдня. Петька опять был без рубашки, и его шоколадное тело вновь впитывало в себя жар нещадных солнечных лучей. Я подумал, что пацан уже к концу июня наверняка превратится в негритенка, и тогда даже Зоська перестанет узнавать его!
- Петь, ты бы накинул чего, нельзя же так сильно обгорать! Вредно это, - упрекнула его Прасковья.
- А, ерунда! - отмахнулся возница. - Мой папка, знаешь, какой всегда черный ходит, и ничего! У нас в роду все загорелые были... Это вы, городские, жары боитесь. А нам привычно. Без солнца ведь ни одно растение нормально не растет...