полтора куска.
Да, господа, не кинулся, речь уснащая поэтическими
оборотами, просить руки своей кисули, пинками выражать
судьбе покорность, готовность пуд соли и фунт лиха
разделить. "Агдамом" — жидкостью для снятия мигреней,
разглаживанья преждевременных морщин и обесцвечиванья
гемотом, им даже пренебрег, и в результате горемыка Ирка
наедине с народным средством безотказным нахрюкалась
опять, вновь набралась, нарезалась, надралась, а утром в
таком очнулась ужасе и страхе, что булек пять всего отмерив
чаю горького, собралась и поехала (впервые за неделю целую)
в свой институт (и не судебно-медицинскую пройти там
экспертизу), а лекцию прослушать доцента Кулешова о
внутреннем строеньи тела человеческого.
Не помогло.
Неконтролируемое введенье в организм продуктов
органического происхождения, разнообразие сосудов, путей
проникновения и дозировки, последних дней безумства
настолько радикально размягчили вещество в коробке девки
черепной, что лапушка, убей, а вспомнить не могла, она ли,
часов всего лишь тридцать тому назад утехам предавалась
непотребным под щурившейся неприлично на небесах луною,
потом дыханием тяжелым туманила патрульным очи, и,
наконец, писала заявление, в шинели милицейской у батареи
сидя?
И спросить, проконсультироваться, пусть из намеков,
обиняков неясных заключить, понять, она ли требовала в
самом деле:
— Несите в сад, гвардейцы. Хочу в пруду купаться, как
графиня, — просила ли шершавым языка кресалом о небо
чиркая:
— Найдите его, мальчики, — качала ли злорадно
головой:
— Он, Сима, Дима Швец-Царев, — определенно,
положительно, ну, просто было не у кого.
Вот если бы любимый обнаружился, ее, заюлю,
ждущим, поджидающим в подъезде с кастетом или кулаком
хотя бы уж, обернутым для сохранения костяшек
легкоуязвимых мохеровым шарфом, все прояснилось бы
мгновенно, и контур, и объем, и цвет тот час же обрело.
А так, увы, в пространстве малонаселенном она
плелась, не в силах отличить горячки белой смутные знаменья
от омерзительной реальности, лишенной узнаваемости,
затуманенной продуктами переработки забродивших ягод. И с
каждым шагом, метром и верстой все гуще, все безнадежней,
непроглядней становился мрак за белой, потерявшей
гладкость и преждевременно жирком подернувшейся спиной
девицы безрассудной.
Господи, ах, кабы об этом исчезновеньи целых суток