— Волчонок, — Алеша ей представился с привычным
фатализмом.
— О, значит вечера мы будем проводить за долгою
игрою в бисер, — немедленно откликнулась Елена.
А он не понял, не понял сразу, не врубился, забаву
поначалу эту странную не оценил, игру, которая неспешную,
что теплится от паузы к паузе, беседу предполагает. Стакан
молдавского, туман во взоре от постепенно тающих
кристалликов-зрачков, и желтый язычок свечи на каждой
грани.
— Так жить нельзя, ты должен убежать, уехать,
перевестись, ну, в Запорожье то же.
"Валера, — назавтра будет Алексей строчить, теряя
поочередно, то лекции холодной нить, то сумасшедшего
письма идею пылкую, — я уже знаю, почти знаю, как можно все
исправить, переменить…"
Он будет, будет, будет, но…но…но…
Однажды варварский процесс безжалостного
потрошения и без того совсем уж отощавшего конспекта
остановится. Очередная выволочка, мозгов воскресная
прочистка, за что, так, ни за что, за пол невымытый, квартиру
пыльную по случаю удачного доклада в ученом обществе
студенческом, лишит внезапно обаяния привычного,
желанности открытку, такую редкую, такую замечательную
птичку, не чаще раза в месяц залетающую под букву "Е"
старинной деревянной полки с ячейками, глухими
отделениями в холле у вахтера.
"Ей нипочем, все нипочем… мой милый… мой
хороший… ля-ля… ля-ля… все чепуха, все чепуха на этом
свете… и если написать, я погибаю, умираю, Лера, нет больше
сил моих, ну, что она ответит в конце весны или в начале
лета?
Нос выше, хвост трубой, не унывай.
Твоя… твоя… ну кто? Кто, как ее назвать?
Болельщица, сидящая на берегу и наблюдающая за его
борьбой с симпатией, приязнью, любовью, может быть, но
безучастно, отстраненно, фиксируя лишь только ход событий,
вот в водорослях запутался, вот тины первый раз хлебнул…
Расписывайся в протоколе, Лера! Не выплыл твой.
Ставь точку. Утонул."
Так думал, думал он, не понимая просто, что
одинокий человек не должен, не может без опасности
лишиться головы, у карих, ласковых и нежных, греться.
Все, шел, шагал, не замечая светофоров и людей. Да,
именно в апрельский понедельник, в месяц не цветень,
березозол, когда на неумытом еще дождем асфальте пыль
мелкая скрипит и серебрится, все вдруг решилось. Разом.
Угрюмый, мрачный, большеглазый Гарри, он в
костыревский дом вошел и на вопрос: