Александровне Бойцовой, в девичестве, конечно,
Воронихиной, что баритон мальчишеский Алеши Ермакова
сегодня приятным образом соединится с видеорядом
неизменным программы "Время".
Он бодро начал обычно вялый телефонный монолог
племянника любимого недельный о том, как он живет и
учится, как наблюдает неусыпно за однокомнатной квартирой
своей двоюродной сестры Марины, в Германии, в немецком
городе старинном Лейпциге за капитаном службы связи дни
коротающей, все гладко шло, поскольку наш герой в своей,
лишенной стекол будки таксофонной мог видеть только
пацанов, пузырь гонявших на газоне жухлом большого
стадиона детского "Мотор", а тетю Надю, от нетерпения,
избытка лукавства и возбуждения, лопатки даже отлепившую
от клейкой спинки под кожанное финнами сработанного
кресла, не мог никак.
— Ну, вот, — закончил, слава Богу.
— Ну, а теперь ты поделись со мной, голубчик,
сказала тетка, нет, пропела сладко, — что это там за дева у тебя
на днях белье развешивала на балконе?
Нет, он не побледнел, не умер. Он смутился. То есть
не мог решить мгновенно, сразу, какую степень
откровенности пришла пора себе позволить.
Смешно? Увы, намеками, улыбочками старая
плутовка такой сумбур приятный в голове парнишки,
привыкшего к солдатской грубости и беспардонности,
произвести сумела, что он ее заочно, если не в тайные
сообщники успел зачислить, то уж в разряд особ, готовых
добродушным попустительством себе и окружающим печаль
земного бытия немного скрасить определенно.
— Алеша, ты чего примолк? — веселым голосом
мерзавка приободрила жертву.
— Нет, нет, — заторопился он, — это знакомая одна,
землячка из общаги приходила, — сказал, инстинкту, привычке
с великой осторожностью делиться сокровенным, не пожелав
благоразумно идти наперекор, — там постирать, вы сами
знаете, наверное, проблема целая.
— Ну, ну, — довольно лаконично поощрила тетка
отменную находчивость племянника, и, щурясь, жмурясь,
промурлыкала вдобавок:
— Твое, надеюсь, тоже простирнула?
— Конечно.
Какая радость, не плевок в лицо, не обморок, смешок
веселый, да и только. И тем не менее, не поделился, вновь при
себе оставил, проглотил. Взбежал по лестнице, поцеловал,
увлек на ковриком облагороженную старую тахту:
— Сумасшедший… ты чем… ты чем… на улице… там…
занимался?
А ничем, монетки колесиком зубчатым легонько по