лишь приспособились они писать на старую " Комету" вокал,
дверь в их берлогу (оплошно не запертая, не зафиксированная
засовом) приотворилась, и рожа сальная подручного Толяна,
шестерки Громова просунулась, ощерилась и чмокнула:
— Сидите? — поинтересовался гад и засмеялся,
захихикал, — Ну, сидите, сидите, последний ваш денечек.
Завтра попрем вас на фиг.
Дальнейшее, в общем-то, уже известно, Зух с Васом
нарезались, надрались, нагрузились по ватерлинию по самую,
последний удержать пытался первого от позднего визита к
товарищу былому. Но Зух, упрямый, пьяный, невменяемый,
конечно, вырвался, явился, без приглашенья в гости завалил,
но… равновесье потерял, сознанье, облик человеческий, порыв
угас и он не смог с портвейном теплым разлучиться.
Утром же поднялся, шатаясь от омерзения, добрел до
кафеля холодного, глаза не открывая, взбодрился в судорогах
жалких, башку под душем остудил, и смылся, сбежал, ушел,
как проклял, не прощаясь.
Ну, вот так бы и расстаться приятелям, без слов, без
объяснений лишних, благородно, но, увы, дурная логика
похмелья, отходняка и раскумара на дрожжах вчерашних
свела еще раз, теперь уже на зебре солнечной весенней
пустого коридора, Толю с Леней.
Под своды храма знаний (технических,
универсальных) Зух прибыл минут на двадцать раньше
Кузнецова, до этого он совершить успел намаз? навруз?
куйрам-байрам? то есть две стопки опрокинул
азербайджанского напитка с названием "Коньяк" и следом тут
же засосал "Агдама" полстакана в немытой рюмочной на
улице Ноградская (в кредит у бармена, приятеля дворового), и
сразу освеженный, он вспомнил, ну, конечно, что струны
новые оставил в каморке у магнитофона со снятой верхней
крышкой.
— Куда? — с улыбкой милой в дверях встретил Громов,
эта сволочь, ублюдок, когда-то, год назад всего лишь готовый
им таскать колонки, стойки, провода, лишь бы на репетиции,
для шутки как бы, просто так, ну, хоть на румбе, на бубне или
маракасе подыграть.
Сейчас эта разожравшаяся падла стояла на пороге и
щурясь лаского, не собирался пускать, подумать только,
Леню, Зуха, великого и несравненного.
— Ах, ты…
Нет, это тебе, браток, не вахтер, инвалид невидимого
фронта. Хватала жирные сомкнулись, запястья защемив
пребольно, Зух был под лестницу без церемоний лишних
препровожден и там ему пришлось на ящике каком-то
ломаном немного посидеть, покуда дыханье, остановленное
коротким, но резким и надежным хуком в сплетенье
солнечное, восстановилось.