котельной Центральной бани с номерами, робеющим,
смущенно ждущим, ха-ха-ха. Приятно, что ни говорите, на
лестницу похожа жизнь.
Да, он ждал, стоял все это время, покусывая губы
безобразные, у стенки в коридоре, большие пальцы рук
нелепых в ременных шлевках синих брючек, едва живая
подошва правого ботинка перпендикуляром к полу грязному.
— Вы, наверное, и как отсюда выйти не знаете?
В ответ сверкнули глазки, губка шевельнулась:
— В обмен на отчество?
— Задаром, — поэт был краток, как всегда.
— Бокал шампанского или же белой предпочитаете?
галантно улыбался Зух, чертовски мило, к Валере, словно
растерявшейся от света, забавно замершей, остановившейся на
солнечном крылечке большого корпуса ЮГИ, с полупоклоном
обращаясь.
— Сейчас?
— Немедленно!
Да, день счастливым оказался, долгожданным для
бармена Андрея из неопрятной забегаловки на улице
Ноградская. Думал ли он, что Ленька Зух, дворовый бука
гитарист, не только долг свой утренний уже к обеду явится
отдать, о вот так покатило, повезло, в разнос пошел пацан,
объявит сразу, сходу, без предисловий:
— Короче, можешь завтра забирать.
Распятье! Легендарное, серебрянное, блин, то самое,
что еще в детстве, в пору школьную после набега удалого
зимнего на спящую часовенку шахтерского погоста
искитимского широким жестом покровителя и тезки Зуху
подарил сиделец ныне вечный Ленька Филин.
Мать, женщина-ударница, казалось, не уступит
никогда, и вдруг, кот-слон-тарелка, отдал за пятьдесят,
бутылки советского полусухого ростовского завода не считая.
За так, совсем рехнулся парень.
Сгорим до тла, сгорим до тла,
Пусть остается пустота,
Пусть остается темнота,
Но нет прекраснее костра
На свете ничего.
И не стошнило. Права была Малюта, не дышать, вот
фокус в чем, если глотнуть побольше, сразу принять в себя,
без рассуждений, без оглядки, много, оно ложится, плюхается
мягким теплым комом и растекается чудесно, не желчью, а
смешком, пузыриками мелкими в нос ударяя.
И стало славно, весело, цедить из горлышка чуть-что
готовый взбунтоваться, вспениться напиток не так уж сложно
оказалось, ну, кто бы мог подумать, во дворике двадцать
седьмого магазина за столиком пустым картежников
вечерних, под ветками младой листвой уже пытающихся по