- Не хотел тебя расстраивать, да и будить тебя было жалко, ты так мило улыбалась во сне. Что тебе снилось?
- Не помню, а ты почему на меня смотрел?
- Я теперь всегда буду смотреть на тебя.
- Тогда я больше не усну, если ты на меня будешь так смотреть.
- А я всегда на тебя смотрел.
- Неправда, за все это время ты и обратился ко мне от силы два- три раза.
- Но думал о тебе я всегда.
- Правда?
- Правда. А бабочка пусть останется в твоей памяти белым цветком нашей любви.
Сейчас такая же бабочка сидела на бурке, что прикрывала голову Садияра, и все, кто стоял рядом с телегой и причитал, не отрываясь смотрели на нее. Только Дали Гурбан продолжал жалобно скулить, сидя у заднего колеса телеги. Испуганно смотрел он на людей, и горе его было сравнимо с горем собаки, потерявшей хозяина.
Глава восемнадцатая.
В смерти Садияр-аги многое было неясно. Жил он тихо, во всяком случае, после женитьбы на Айше и рождения дочери он из деревни почти не выезжал, если не считать нескольких деловых поездок в Тифлис. Поэтому то, что труп Садияра нашли так далеко от Сеидли, на эриванской дороге, было странным. Савелий Петрович - следователь по особо важным делам, приехавший позже всех тех, кто шел за повозкой, на которой привезли останки покойного, очень быстро при помощи своих людей выяснил, что Садияр дома не ночевал, и еще вчера утром выехал по каким то делам в Дилиджан.
Агентурная сеть была гордостью Савелия Петровича. Она охватывала каждое село, каждую мельницу и каждую чайхану во всей округе. На ее материальную поддержку он, еще в 1915 году, добился разрешения самого губернатора. Средства, правда, были небольшие, но, тем не менее, даже за эти гроши измученные, голодные люди из местных, готовы были служить верой и правдой, докладывая Савелию Петровичу о каждом значительном с их точки зрения событии в их селе. Все это помогало Савелию Петровичу быть в курсе всего происходящего, значительно снизить показатели правонарушений, причем настолько, что пришло специальное циркулярное письмо из Департамента, предписывающее дать подробнейшее описание его методов работы с целью его применения на всей территории Российской империи.
Странным было то, что после смерти Хумар и Зии Садияр ни разу не выезжал в Дилиджан. Во всяком случае, об этом никому не было известно. Еще Савелий Петрович успел точно установить, что пуля, убившая Садияр-агу, была пущена с большого расстояния и как назло угодила прямо в висок покойного, не оставив ему шанса уцелеть. Это же подтвердил и доктор Мишин, все еще тюремный врач и медицинский эксперт по совместительству, с которым Савелий Петрович Львов уже долгое время дружил и почти не расставался ни на работе, ни после, благо квартиру он снимал недалеко от дома, где жила семья Иннокентия Федоровича, и часто летние вечера они коротали вместе, распивая чаи и беседуя, сидя под большим айвовым деревом со столь густой кроной, что она не только защищала от знойных солнечных лучей, но и от внезапного дождя. И пока жены их вместе что-то готовили на ужин, а дети бегали по саду, они обменивались последними новостями.
С того дня, как им пришлось вместе расследовать дело о смерти некоего Гуламали, они прониклись искренней симпатией друг к другу, хотя в начале Савелий Петрович и приходил в ужас от методов работы доктора Мишина. Но сейчас господин Львов полностью доверял выводам и заключениям Иннокентия Федоровича, был уверен, что он не поступится своими профессиональными обязанностями, если они могут нанести урон его репутации, и не будет педантом и буквоедом в тех случаях, когда этого можно избежать. Вот и сейчас он представил господину Львову заключение, составленное на основе осмотра тела покойного Садияра в мечети, где его должны были омыть прежде чем по мусульманскому обычаю завернуть в кусок белой материи - кефан, открывать который уже никому не позволительно. В мечети доктора Мишина хорошо знали, и хотя, как представителя другой религии, его не должны были пропускать внутрь, они позволили ему делать свое дело. Все понимали, что он зашел сюда не ради праздного любопытства, и всячески старались ему помочь.
Пуля, как определил Инокентий Федорович по оставшемуся на виске покойного характерному отверстию, была выпушена из ружья с большого расстояния. Столь большого, что, попав в голову покойного, она застряла там, но к сожалению, полностью выполнила свою зловещую задачу. Пулю Инокентий Федорович вынимать не стал, в этом он не видел надобности. Правда, он читал недавно, что в Европе по характерным насечкам на пуле определяют, из какого ружья был произведен выстрел. Но относился он к этому скептически. Да и до Европы отсюда далеко, хотя и чисто азиатского здесь было маловато. Так, всего понемножку. Ну, вынет он эту чертову пулю, а кто будет определять ее происхождение? Кто проверит, у кого какие винтовки? Тут сплошь и рядом привозят, увозят, дарят и покупают оружие. А учета - никакого. Сколько раз он предлагал начальству составить учет стрелкового оружия. Даже, если не изменяет память, лет шесть назад, написал об этом раппорт в Петербург. Куда там, все чинят препятствия, даже российские дворяне, а что тут говорить о местной знати.
А Садияр-ага после омовения, когда смыли с его лица и бороды запекшуюся кровь, причесали, прикрыв отверстие на виске прядью волос, выглядел почти как живой, казался уснувшим от усталости. Черты его лица, всегда резко очерченные, с характерным прищуром глаз и живой мимикой, смягчились, приобрели плавные очертания. Весь его облик словно говорил о том, что он сожалеет о доставленных всем им неудобствах.
Доктор Мишин вышел, когда тело Садияр-аги стали заворачивать в его последнее на этой земле одеяние. Все, что ему нужно было, он уже увидел. Об этом он и доложил своему другу, следователю Львову ждавшему на улице перед сельской мечетью. Он пришел сюда на случай каких- либо осложнений, если, например, доктору Мишину не позволят осмотреть труп. Но все обошлось, как нельзя лучше, тихо и без эксцессов.
- А пулю не вынули? - спросил он доктора, хотя об ответе уже догадывался.
- Нет.
- Ну, хорошо, как-нибудь обойдется.
- Хорошо бы.
- А стреляли точно издали?
- За это ручаюсь, Савелий Петрович. Издалека, тут ошибки быть не может.
- Ну и ладно. Я это и так знал. И говоришь, из винтовки?
- Как пить дать из винтовки. Издалека и из винтовки, - повторил удивленный ответом следователя доктор Мишин.
- Откуда же он возвращался? - поменял тему Савелий Петрович.
- Говорят, уехал аж вчера, на рассвете.
- Один?
- Видели одного. Спешил он шибко. Все погонял своего иноходца. Будто к смерти спешил.
- А куда поехал, никто не знает?
- Пораспрошаем малость и все выясним, Савелий Петрович. Все под богом ходим. Ничто не останется без ответа.
- Только часто, пока до правды достучишься, наказывать уже некого.
- А что, разве только мирским судом наказывают? Есть еще и божий суд, батенька, он пострашней будет.
- Но люди хотят сами увидеть, как карается зло.
- А карается ли оно?
- А вы как думаете, Инокентий Федорович?
- У меня на этот счет своя теория, только многим она не по душе.
- Что же за теория такая, интересно послушать, - оживился, Савелий Петрович, шагая в ногу с доктором Мишиным по пыльной тропинке на пути к шатру, который уже стали ставить недалеко от дома Садияр-аги, сюда уже начали собираться, как это принято в таких случаях, деревенские мужчины.
В горе и в радости человеку нельзя быть одному, сердце его может не выдержать этого бремени. Вот и теперь, стояли сельчане, понурив головы. Садияр-агу многие в селе любили, они не находили слов, чтобы выразить боль утраты. Это потом, через некоторое время, покойный станет воспоминанием, о нем будут говорить в прошедшем времени и часто только хорошее. И будут повторять хором при каждом упоминании его имени: "Да простит его Аллах, да простит Аллах всех умерших".
- Не знаю, можно ли это назвать теорией, - продолжал Инокенетий Федорович, - да и не я ее автор, многие, думаю, так же мыслят.
- И в чем же суть?
- А суть в том, что за все, что натворил, лучше отвечать на этой земле. Чтоб люди простили тебе.
- Ну, это старо, так и недалеко до отступного. Набедокурил, накуролесил и расплатился. Чист ты, соколик, перед богом, как младенец. А хочешь, купи себе отступного на много лет вперед. Построй церквушку или пожертвуй в пользу бедных немного деньжат и все, откупился.
- Нет, не так, Савелий Петрович. Это все суета, самообман, хотя и в них есть утешение. Главное, кровь твоя должна очиститься. Не должно в ней остаться тяжести греха. Легкой она должна стать и быстрой. Тогда и сны бывают яркими. Крепко спишь по ночам, не мучают кошмары. Я тут у нас в тюрьме за годы работы насмотрелся всякого. Но больше всего меня поражает то, как спят заключенные. Чем больше преступлений на совести, тем крепче спится ему. Это на воле ему житья не бывает, а тут, в тюрьме, кровь его остывает, нет больше у него страха.
- Идиллия какая-то. Этак вы, Инокентий Федорович, всех убийц, насильников и грабителей простите.
- И прощу, если он свой срок отсидел без дураков и раскаялся в содеянном. Да кто мы такие? Бог их простил и нам велел. Обидно, что людишки мелкие, в душе своей подленькие и гадкие, сами по уши в грехе утопли, но прощать не желают. Обижают почем зря, унижают, а потом удивляются, когда этот человек снова за старое берется.
- Странно как-то, Иннокентий Федорович, получается. Вы, как я погляжу, честных людей обвиняете за то, что неласково встречают тех, кто из тюрьмы вышел. А что им, радоваться, что бандит на свободе?
- Так отсидел он свое, получил наказание, что ему людьми определено было, чист он теперь перед ними.