Мужа у нее не было, но этим ее в Рейнснесе не попрекали.
В те тяжелые, пряные июльские ночи Стине дарила всем покой.
Из комнаты Стине распространялся сладкий запах грудного младенца и материнского молока. Он полз по коридорам, достигая самых отдаленных уголков. Даже в людской угадывался запах женщины и ребенка.
* * *
Дина пролежала в постели семь дней. Потом встала и начала ходить. Упрямо, как коза, поднимающаяся по склону.
- То с ребенком неладно, то с ней самой, - ворчала Олине.
Лето выдалось жаркое. И в доме, и на полях. У людей появилась надежда, что все наладится и станет как прежде. Когда был жив покойный господин Иаков и всех гостей угощали пуншем.
Стине кормила ребенка. И тенью скользила по дому. Беззвучно, словно была в родстве с летним ветром и подземными водами.
* * *
Олине приказала, чтобы никому не говорили, что ребенок родился в летнем хлеву.
Матушка Карен заметила, что Иисус Христос тоже родился в хлеву и, может быть, это добрый знак.
Но Олине не сдавалась. Об этом никто не должен знать. И все-таки узнали. Дина из Рейнснеса явилась перед гостями на своей усадьбе в одних панталонах, а теперь вот родила в хлеву.
В это лето Дина начала спускаться вниз.
Однажды на кухне она сделала Олине замечание, чтобы та смахнула с плеч перхоть.
Олине была смертельно оскорблена. Разве не она спасла в хлеву эту даму? Когда Дина ушла, Олине закатила глаза к потолку с видом собаки, привязанной к лестнице.
* * *
Между Диной и Стине царило безмолвное доверие.
Иногда они стояли рядом над колыбелью ребенка, перебрасываясь односложными словами. Стине была не из разговорчивых.
Однажды Дина спросила:
- Кто был отцом твоего ребенка?
- Он нездешний.
- Это правда, что у него есть жена и дети?
- Кто это сказал?
- Мужики в лавке.
- Они лгут!
- Тогда почему ты не говоришь, кто он?
- Теперь это не имеет значения. Ребенок умер.
Дина сочла, что это сказано сурово, но справедливо.
Она посмотрела Стине в глаза:
- Ты права, сейчас это уже не имеет значения. Какая разница, кто был отцом.
Стине глотнула воздух и с благодарностью встретила взгляд Дины.
- Нашего мальчика будут звать Вениамином, и ты будешь держать его в церкви, - продолжала Дина и взяла в руки маленькую голую ножку, которая дрыгалась в воздухе.
Пеленки были раскрыты. В комнате было тепло и душно. Круглые сутки пахло солнцем.
- Правда? - испуганно спросила Стине.
- Правда. Ведь ты спасла ему жизнь.
- Вы могли бы кормить его коровьим молоком.
- Чепуха! Ты получишь новую юбку, новую блузку и лиф. На крестины приедет пробст.
* * *
Ленсман не на шутку рассердился, когда узнал, что не он понесет в церковь своего первого внука и что ребенка не назовут в честь отца.
- Его нужно назвать Иаковом! - гремел ленсман. - Вениамин - это библейский апокриф, выдуманный женщиной!
- Вениамин по Библии сын Иакова! - упорствовала Дина.
- Но в нашем роду никогда не было ни одного Вениамина! - воскликнул ленсман.
- А теперь будет! Со следующего воскресенья!.. Ступай лучше в курительную и не шуми здесь!
Ленсман остолбенел. Налился краской. Люди на кухне и в гостиной оказались свидетелями этой перепалки. Ленсман приехал в Рейнснес, чтобы договориться о крестинах. И вот она, благодарность!
Ему придется стоять в церкви бок о бок с этой лопарской девкой, которая родила незаконного ребенка.
Ленсман был так оскорблен, что на мгновение бешенство парализовало его. Потом его гнев все-таки вырвался наружу, но никто не мог разобрать его слов.
В конце концов он повернулся на каблуках и заявил, что уезжает из этого сумасшедшего дома. И что Вениамин такое же мужское имя, как и Мария.
- В Италии мужчин, между прочим, называют Мариями, - сухо заметила Дина. - Если ты уезжаешь, не забудь свою трубку, она лежит в курительной. Но ребенка я все равно назову Вениамином!
На втором этаже в коридоре беззвучно плакала Стине. Она слышала каждое слово.