Катя остановилась:
-- Вы считаете, что этого хватит для семейной жизни?
Я (в сторону):
-- Кто здесь говорит о семейной жизни?
-- Хватит, хватит. Мне сейчас и простого минета хватит. Давай, прямо здесь. Только не укуси.
-- Какой же вы тупой.
-- Не упрямься.
-- Такой большой и такой тупой. Тупее даже, чем Максимовский.
-- Ты хочешь сказать -- старый.
Когда я был маленьким мальчиком, пределом моих мечтаний было обладать крохотной женщиной. Больше, чем Дюймовочка, но меньше, чем фломастер, приблизительно с ладонь. По моему разумению, она жила бы у меня в штанах и доставляла мне этим громадное удовольствие. Теперь, когда я вырос, для тех же целей мне понадобился бы циклоп. Старшеклассником я любил дам под тридцать.
Все это я к тому, как с возрастом меняется наше представление о женщинах, о себе и о жизни. Сейчас мне тридцать. И я люблю старшеклассниц. Это нормально. Но. Иду по улице. Стоят ноги. Хорошие ноги, и выше ног тоже все мне подходит. Говорю: "Девушка, мы с вами где-то встречались, хотите сниматься в кино, где здесь библиотека имени Ленина, сколько время, дай закурить". Она делает взмах бровями, она делает круглые глаза, она делает испуганное лицо, слова ее полны презрения и сарказма, поза ее и взлет бровей свидетельствуют обо мне, как о гадости, к которой она прикоснулась случайно не по собственной инициативе. Она спросила: "А сколько ВАМ лет?!!"
С ужасом думаю о том времени, когда станут дряблыми мои мышцы, я буду есть протертую пищу и нести старческую околесицу, а именно: долго и утомительно говорить обо всем на свете на том основании, что мысли мои наполнены опытом жизни и внушительным философским содержанием. Все это будет приводить в бешенство даже моих домочадцев, не говоря о молодых наложницах.
-- О чем вы сейчас думаете? -- спросила вдруг Катя.
-- Я для тебя старый?
-- У меня все мужчины были старше, -- весело сказала Катя.
Пришла моя очередь удивляться. Не тому, конечно, что у этого ребенка мужчины старше. Странно было бы наоборот. Как-то походя, это сказано, повседневно. Сколько у этой пигалицы было мужчин? Тоже мне, Чиччолина. Хотя Евпатория в этом смысле -- город, наверное, очень правильный.
-- Кто был твоим первым мужчиной? -- спросил я.
-- Отчим, -- с вызовом ответила Катя.
Как же я сам не догадался.
-- Он купал тебя в ванной, а потом начал шалить?
-- Все не так.
-- А как?
-- Давайте сначала вы мне расскажете о себе.
-- Давай для начала перейдем на "ты".
-- Давайте, то есть давай.
-- Что ты хочешь услышать?
-- Например, кем ты работаешь?
-- Кинорежиссером.
-- А сколько у тебя было женщин?
-- Четыреста или тысяча четыреста. Не помню.
-- Врешь ты все. Расскажи лучше что-нибудь... -- Катя стала вспоминать слово.
-- Интимное?
-- Ну да.
Я закатил глаза, но ничего подходящего моменту не вспомнил:
-- Однажды я надубасился и нассал на ногу Максимовскому.
-- Какая дикость. Ты очень много куришь.
-- У настоящего мужчины даже из штанов должно пахнуть никотином.
-- У тебя дети будут зеленые.
Ты заметил, Скуратов, она сама заговорила о детях? Значит, я тоже ей понравился!
-- Теоретически ты мог бы быть моим отцом.
Что значит теоретически? Я мог бы быть ее отцом не только теоретически. Я бывал в Евпатории, там всякое происходило, и кое-чего я даже не помню. По-моему, так даже интереснее, тем более что опыт у нее есть. Нет, я определенно влюбился.
-- Правильно мама говорила: в Москве -- одни похотливые извращенцы и алкоголики.
-- А в Евпатории, значит, нет? Значит, твой отчим герой-любовник. Так получается?
-- Ты ничего не знаешь. Он -- большая шишка в администрации, он нам очень помог... моей семье... брату.
-- Брату? Он, что же, и с братом твоим спит?
Катя дернула руку.
-- Пусти!
-- В чем дело?
-- Пусти, а то закричу!