- И поэтому говорю вам по чести: сделайте переселение добровольно, прибавил становой. - Это будет вам выгоднее:
если же вы будете продолжать упорствовать, то - и т. д.
Несмотря на полную справедливость того, что говорил становой пристав, распоясовцы видели, что это - вовсе "не то", что им нужно, и опять не дали "согласу".
- Так не согласны?
- Никак нет! Согласу не даем!
- Не подписываете?
- Храни бог греха...
- Но ведь ваше дело проиграно?..
- Это - не та бумага!
- Фальшь!..
- Как твоя фамилия? Кто это сказал "фальшь"? выходи сюда: кто ты таков?
- Братцы! Не выдавай!..
- Что-о-о?
В шуме и гаме пишется новый протокольчик, и новый распоясовский мужик везет его куда следует, погоняя лошадь.
И становой уезжает тоже на распоясовских лошадях.
Эти два неожиданные удара, эти две бумаги, так жестоко обманувшие надежды распоясовцев, так много поглотившие денег, разрушившие так много мечтаний, в первую минуту до того потрясают распоясовцев, что они не знают, что делать.
Нет у них никого, к кому бы обратиться, узнать - как быть:
дьячков сын пропал, Пармен пропал, никто ничего не знает.
Старшина гнет на "ихнюю" сторону, в сторону фальшивой бумаги. Что тут делать? "Да неужто нет правды на свете?..
Время теперь не прежнее!.." И как только эта мысль о правде вступает в головы распоясовцев, остолбенение их тотчас же заменяется жаждою борьбы в сотни раз сильнейшею той, которая двигала ими в первых двух попытках.
- Али правды нет на свете? - гремит "коновод", вдруг взявшийся незнамо откуда. - Подымай, ребята, последними животами!.. Все одно помирать!
- Выпускай последний дух!.. Авось сыщется правда-то!..
- Бог-то на небе, чай, есть!
- Оскребай, ребята, что есть! Н-но! заодно!
Этот момент в жизни распоясовцев был полон таким удивительным самоотвержением, какое бывает только в самые решительные минуты. Выворотив все, что "оставалось", "выпустив последний дух", распродав "коровенок, овчонок", распоясовцы стали доходить до Москвы, которая казалась им выше губернского города, стали доходить в Петербург, после того как Москва "просолила дело". И когда в Петербурге тоже оказалось что-то плохо, то, воодушевившись мыслию, что Петербург сошелся не клином, стали распоясовцы достигать до сената и т. д., пока не уперлись в пересылочную тюрьму. Оставшиеся дома распоясовцы ждали результатов с непоколебимым терпением. Не было случайно проходившего или проезжавшего чрез их деревню человека, к которому они не адресовались бы с расспросами о своем деле и не совали бы ему поросенка, чтобы он сказал все, что знает. Сами они не знали ничего.
- Где у вас бумаги? - спрашивал заинтересовавшийся проезжий.
- Бумаги даны Парме ну.
- А Пармен где?
- В губернии.
- А где такая-то бумага?
- Дьячков сын, Антипкин, взял.
- Где же он?
- Неизвестно...
- А такая-то?
- А такой и не было.
- Должна быть!
- Может, у Пахомки... У Пахомки нагдысь оглядел я бумагу.
- Кае у Пахомки? у Радивона! Радивон сказывал, говорит, у него вишь!
- У Радивона воспяная бумага, эво ты! Припущать оспу...
- А може...
- Так нет бумаг?
- Бумаг у нас, надо говорить прямо, нету!
- Ну, так ничего и нельзя делать!
- Ничего?
- Ничего нельзя!..
Таков был большею частию ответ всех, кто понимал дело или хотел понять его. Всякий раз распоясовцы после таких расспросов становились грустнее и всё больше и больше чувствовали железную силу незнания и бессилие разорвать эту паутину "сроков", "просрочек", "апелляций", "кассаций", "скопий".
Спасибо, большое спасибо прохожим богомольцам, отставным солдатам и прочему захожему люду, тоже, как и распоясовцы, не понимавшему в этом деле ровно ничего. Те всегда говорили, что их дело верное, что повернуть его можно как угодно, что стоит только дойти куда выше, а там только черкнут и сразу перевернут всю округу. Солдаты особенно ярко представляли возможность успеха. Они сами бывали в Петербурге и видели всё и знают, "а что ежели становой там что-нибудь, так в Петербурге становые продаются по грошу пара!". Точно сахар, вести эти расплывались по сердцу распоясовцев... Однажды Мирон Петров, распоясовский мужик, ездивший к ТроицеСергию, привез подобную же весточку и от питерских ходоков, которых он, впрочем, не знал, а слыхал, что на станции одному купцу кто-то сказывал, что вышло распоясовским "в пользу", а купец все это рассказал Мирону, да и купец-то какой-то незнакомый...
"Должно, добер купец-то!" - думали распоясовцы.
Но покуда шли эти расспросы, рассказы, покуда распоясовские мужики медленно шли и перевозились по этапу домой, сроки все были пропущены окончательно и безвозвратно, и при наступлении осени уездный исправник, явившийся в деревню на тройке собственных лошадей, с колокольчиком и бубенцами, очень коротко и просто объявил, что с завтрашнего дня распоясовцы должны переселяться.