— Любую, любую? — переспросил я.
— В пределах разумного, конечно, — пробурчал ротмистр Ааро Корханен.
— Ну, тогда у меня вот такая просьба…
Текла Хултин про мой вклад в название её женского объединения всё-таки не забыла. И подарила царице две мои книги с сказками о Мумми-Тролле. А той, они внезапно понравились. И захотела Александра Фёдоровна узреть мою морду лица на фотографии. Для этого её супруг, наш император Николай II, даже напряг нашего же генерал-губернатора Бобрикова. А губернатору что, делать нечего? И он отправил за фотографией жандармского ротмистра и полицейского фотографа.
Всё бы ничего, но именно сейчас в Финляндии смута и возмущения по поводу назначения на должность министра-статс-секретаря по делам Великого княжества Финляндского, Вячеслава Константиновича фон Плеве.
Может общество и приняло бы его, но он отказался от принятия финского гражданства. А по манифесту Александра I занимать эту должность могли только граждане Финляндии.
После внезапной отставки финского генерала Вольдемара фон Дена, который занимал этот пост восемь лет, его заместитель, генерал Виктор Наполеон Прокопе, которому и пророчили эту должность, не получил назначения и так и остался заместителем, но теперь у Плеве. Сам же Плеве, ничуть не смущаясь, выступил в финском сенате с программной речью и объявил о начале перевода всего делопроизводства княжества на русский язык, введения преподавания русского языка в народных школах, а так же анонсировал реформы в финской армии. И почти все пункты его преобразований, которые он готовил совместно с генерал-губернатором Бобриковым, полностью противоречили местному законодательству и конституции.
Что и вылилось в возмущение всего населения княжества. Мои предки тоже разделяли это возмущение, и их первой реакцией на просьбу приехавших к нам жандарма и полицейского фотографа, был отказ. Но дед Кауко, который понял чем нам может грозить отказ, сумел их переубедить.
Фотограф, израсходовав десяток пластин, пообещал, что пришлёт нам копию итогового портрета, который и будет отправлен императорской семье.
Через пару месяцев нам доставили курьером пакет. В нём оказался мой фотопортрет и документ разрешающий мне, носить «открыто и прилюдно» мой пукко. Ну, что я ещё мог попросить у жандарма? Барабан — мелко, народная школа для села — нереально. Вот я и попросил разрешение на ношение холодного оружия. Бумага была аж с тремя печатями, две орластые имперские и одна с нашим львом с мечами и в цветочках. И была подписана директором канцелярии Финляндского генерал-губернатора полковником Франц-Альбертом Зейном.
На фотопортрете я вышел какой-то серьёзный, насупленный и явно старше. Да ещё и этот дурацкий галстук. Никогда в той жизни я не носил галстуков, ну, за исключением пионерского. Я его и завязывать-то не умел. Но маман, оказывается, давно купила мне галстук, и пришлось терпеть эту удавку на шее. И цвет волос на фотографии, вышел слишком тёмным. Мои светло-соломенные волосы к семи годам потемнели до светло-каштановых, но всё равно оставались светлее, чем на снимке.
……
На рождественские каникулы мама, дед Хейди и я собирались съездить в Стокгольм, проведать моего братца Ахти. Но не успели. В нашу губернию пришла эпидемия гриппа.
Во время великой эпидемии 1890 года эта зараза обошла северные территории Швеции и нашего княжества. А, может, и не обошла, а столкнулась с эпидемией малярии, которая вовсю тогда бушевала даже в Лапландии. И, как я прочел в одной статье из шведской детской медицинской энциклопедии, которую мне привезла на день рождения мама, малярия, вытеснила вирус гриппа. Во что я совершенно не верю. Впрочем, для меня остаётся загадкой и эпидемия малярии в столь северных широтах.
Но за то время, что грипп бушевал в южных губерниях, департамент здравоохранения успел выработать несколько правил, которые и применили к нашей губернии. Во-первых, это карантин, как масштабный по границам губернии, так и локальный, по отдельным населённым пунктам. Во-вторых, это переброска медицинского персонала из других регионов и отправка на помощь почти всех студентов-медиков. Ну и, в — третьих, подвоз и раздача продовольствия армейскими командами.
Я же, помня, что грипп передаётся в основном воздушно-капельным путём, отправился к Анье, заказывать себе и всей семье матерчатые маски. У меня как раз, в моём сундуке валялись две штуки бязи. Купил я их совершенно случайно. На тех самых торговых рядах, которые построили после моего разговора с пастором. Даже и не помню, зачем меня туда понесло. Вроде, свечек хотел купить для всё никак не получающейся у меня машины Стирлинга.
Побродив по рядам и ничего не купив, случайно наткнулся на грустного мужика, который пытался продать два свёртка крашеной, бракованной бязевой ткани. Мои постоянные поездки с дедом на ярмарки и по магазинам способствовали тому, что я стал очень неплохо разбираться в видах ткани, сортах муки, качестве нитей, кож и всякого прочего. Вот и тут, буквально одного взгляда хватило, чтобы определить, что передо мной — полотно. Так называется отбеленая бязевая ткань. Ну и, плюс, на неё пытались, явно машинным способом, нанести рисунок в мелкую красную клетку.
Клетчатая ткань — самый ходовой товар у нас в губернии. Из такой женщины шьют себе нижние юбки и передники, а мужчинам — праздничные шейные платки. Но в данном случае, видимо, произошёл какой-то сбой, и машина покрасила только одну половину, оставив вторую девственно белой. А так как ширина ткани была около тридцати сантиметров, то такие тонкие разноцветные куски никого и не заинтересовали. Ну, я так первоначально подумал. Всё оказалось намного интересней. Мужик, увидев, что я заинтересовался его единственным товаром, как-то вымученно произнёс по русски:
— Ходют, смотрют, шупают и не покупают. Колми марка! — добавил он про цену в три марки на корявом финском.
— За штуку этого брака трии маркии? Это дорого, дядья! — поделился я с ним своими соображениями о его товаре и с ужасом заметил, что произношу русские слова мало что с акцентом, так я ещё и растягиваю гласные. Вот что значит отсутствие разговорной практики.
— Слава тебе, Господи! — мужик истово перекрестился. — Хоть один на человечьем языке разговаривает! Хлопчик, а ты могёшь покричать о моём товаре, а как продадим, я тебе копейку дам. Тьфу, ну, эту, пеню.
— Никто у тебя ткань не купит, — тщательно выговаривая слова я попытался донести до него прозу жизни. — Ты не местный. Языка не знаешь. Люди могут подумать, что товар у тебя ворованный. Вызовут полицию, а та просто отберёт твою ткань и тебя может задержать.
— У, чухна сопливая! Учить он меня будет! Да я тебя…
Договорить он не успел, как не успел и вылезти из-за прилавка, чтобы мне что-то сделать. Уловив угрозу в мой адрес, ко мне на помощь пришел Петер Каура, старший ребёнок семьи наших работников на кирпичном заводе. Парню было всего шестнадцать лет, а по габаритам и силе он ничуть не уступал моему отцу. Дед Кауко кроме рыбной лавки открыл на торгу еще и продажу кирпича, вот Петер и привозил, разгружал и загружал кирпич в сани клиентов.
— Матти, этот «веняляйнен» тебе угрожает? — парень подошел к прилавку и угрожающе навис над тщедушным мужичком, который, кстати, ничуть не испугался этого финского бугая.
— Пока нет. Спасибо, Петер! Если надо будет, я тебя позову на помощь, — не хватало мне ещё драку на торгу спровоцировать.
— Дядя! Не надо оскорблять. Я сын местного старосты, так что ты в любом случае окажешься не прав. Давай я лучше у тебя эту ткань куплю. За четыре марки оба отреза.
— Ну, извини, барчук, — мужик после извинения передо мной, как-то сдулся и стал ещё меньше и хлипче. — А! Пропади оно пропадом! Забирай за четыре марки. Хоть до города доберусь. А есть ли у тебя такие деньги?
— Пф, — фыркнул я и вытащил из внутреннего карманчика две монеты по две марки. — Вот, — положил я их на столешницу прилавка и, ухватив ткань, потянул к себе.
— Малой, а не подскажешь? Когда очередной дилижанс будет в город?
— Часа через три, — взглянув на низкое зимнее солнышко, я примерно прикинул сколько сейчас времени. — А зачем вам в город? — спросил я ради интереса, но мужик, внезапно вывалил на меня целый рассказ. Сразу было видно, как он соскучился по русскоязычному собеседнику, пусть он и был в его глазах мелким и сопливым чухонцем.
Звали его Антоном Кряковым и был он из села Ханская Ставка, что в Букеевской орде. И если бы не подробная карта империи, висевшая у меня в комнате, и которую я изучил очень тщательно, я бы мог подумать, что это какая-то параллельная реальность. Хотя, а были ли в истории моего предыдущего мира подобная орда и населённый пункт рядом с Астраханью?
А затем его призвали на флот и отправили в Кронштадтскую школу гальванеров. По окончании которой он и попал на балтийский ледокол «Старшина». Всё бы нечего, но два года назад старый ледокол сменил порт приписки с Кронштадта на Улеаборг и по истечении семилетней службы матрос-специалист второй статьи Антон Кряков был уволен в запас именно в этом городе.
А по положению о пребывании в запасе флотских специалистов бедный мужчина не мог покинуть последний порт приписки в течении пяти лет дальше чем на двести верст. Вот он и шлялся по всей округе, пытаясь найти работу и хоть где-нибудь осесть. Но получалось это у него плохо. Вот и на последней его работе, на лесопилке в соседней с нами Кийминки, хозяин расплатился с ним двумя штуками бракованной ткани. Которую он и пытался продать на нашем торгу, притопав сюда пешком.
Совершенно случайно нашему заводу требовался электрик. Несмотря на хорошую вентиляцию, масса керосиновых свечей, использовавшихся для освещения внутри завода, выжигала кислород. И наш управляющий, Кевин Райт, загорелся идеей сделать электрическое освещение, но найти электрика в это время, да ещё и в нашем захолустье, было очень трудно. А насколько я помнил из прочитанных книг, флотский гальванёр и был электриком.
— Дядя Антон. А ты же гальванер? Не хочешь на нашем заводе по своей специальности поработать? Наш управляющий, хочет электрическое освещение сделать. Сумеешь?
К моему предложению бывший флотский электрик отнесся с опаской. Пришлось сбегать за отцом в управу и объяснить тому, что разыскиваемый нашим управляющим-англичанином специалист уже в нашем селе. И осталось только убедить его поступить к нам на работу. Отец понял меня верно и пошёл вербовать электрика, прихватив с собой за компанию нашего полицейского.
Вот так у меня оказалась ткань, которую я планировал пустить на медицинские маски. Сестра сначала не поняла что я от неё хочу. Но, по мере моего рассказа о возможности заразиться гриппом находясь рядом с кашляющим и чихающим человеком, и о том как маска может от этого уберечь, полностью прониклась идеей. После недолгих проб и ошибок ей удалось сшить двухслойную маску с ушными петлями. Ввиду отсутствия резинок я решил не заморачиваться и с завязками как на давних советских ватно-марлевых повязках.
Вечером, после ужина долго объяснял родственникам зачем это нужно носить на лице. Но убедил только женщин. Отец же, прихватив одну из пошитых моей сестрой масок, пошёл советоваться с нашими врачами и священником.
В итоге, через три дня мне пришлось в церкви, с кафедры нашего пастора, рассказывать односельчанам про маску и её защитные свойства. Затем выступали наши молодые врачи, которые подтвердили народу, что даже в глубокой древности, носили маски при эпидемиях чумы. После наших выступлений отец Харри донёс до глав семейств, которые в основном и присутствовали в церкви, что власти села: староста, врачи и он сам, обязывают всех до окончания карантина носить подобные маски и регулярно их кипятить и менять.
А затем мать и сестра стали показывать как шить эти «мумми-маски». «Мумми-маской» мама обозвала мою придумку в первый же вечер.
— Мы в масках такие же кругломордые, как твои муммики, — заявила она нам с сестрой, покрутившись перед зеркалом несколько минут в пошитой Анье маске.
И это название прижилось. Когда мои сказки стали печатать отдельными книгами, почти все в селе прочитали их. Кому-то понравилось, кому-то нет, но то, что в нашем маленьком Яали живёт настоящий писатель, которого печатают в книгах, знали все и этим очень гордились и хвастались перед жителями других населенных пунктов. Поэтому и название «мумми-маска» прижилось в селе и округе.
На следующий день после моего выступления в церкви, в Улеаборгской вечерней газете, была напечатана статья о масках и их защитных свойствах, которую написал отец моего капрала Ялмара Стрёмберга. А ещё через неделю об этом событии сообщили и остальные финские издания. В другое время никого не заинтересовала бы подобная новость, но, в связи с тотальной цензурой прессы со стороны администрации генерал-губернатора, даже эта новость, просочившаяся через карантин, вызвала интерес.
По моей просьбе Анья сшила мне маску из черной ткани с пришитой к ней зубастой улыбкой.
Поначалу народ от меня шарахался в испуге, но затем, разобравшись, что это просто маска, многие стали заказывать за малую денежку Анье подобные. Как-то так получилось, что всех своих родственников, кроме деда Кауко, я этой маской уже напугал, и они к ней привыкли. А дед, пропадая целыми днями на кирпичном заводе, её ещё не видел. Вот с ним я и столкнулся однажды в тёмной прихожей, когда приволок связку поленьев и вываливал их к остальным.
— Аааааа! — заорал дед при виде меня, а, точнее, моей маски. И толкнул меня в сторону кухни.
Наверное хотел ударить, но расстояние между нами было маленькое, поэтому просто оттолкнул. Но мне хватило и этого. Я, прижимая к груди веревку от поленьев, улетел как воздушный шарик. Упав на пол, я вскочил и, содрав маску, заорал:
— Деда! Ты что? Это же я!
— Ах ты, маленький чертёнок! Напугал меня до колик! Да я тут чуть не усрался! Хуорапэнникка! Мутсиннуссия! — перешел он к тяжёлой ругани, обозвав меня и сукиным сыном и уродом и до меня, наконец, дошло, что он реально, страшно перепугался. — Да я тебя сейчас! — он подхватил мою тушку за шиворот и поволок куда-то к кухонным полкам. — Сейчас я из тебя нечистого изгоню! — с этими словами, он подхватил с полки трехгоршковую бутыль со святой водой и, выдрав зубами бумажную пробку, стал меня из неё поливать, приговаривая: — Сейчас, сейчас я из тебя эту дурь выбью. Нравиться над дедом издеваться? Значит и понравится, когда дед тебя проучит.
Я пришибленно молчал, пыхтел и отфыркивался от струи воды, когда дед стал меня поливать из бутыли, но когда услышал про издеваться и проучит, понял, что в эту игру можно играть и вдвоём.
— Ааааааа! — заорал я на пределе громкости моих связок и запрыгал.
— Аааа! — от неожиданности дед заорал вместе со мной и выпустил мой шиворот и бутылку, которая с громким и звонким хлопком разбилась о пол.
— Аааа! Хвост! Хвост отвалился! Аааа! — я потряс перед дедом мокрой веревкой, с помощью которой недавно принёс в дом дрова, и швырнул её в лицо деда.
— Ааааа! — дед на автомате поймал веревку и, испугавшись ещё больше, попытался её отбросить от себя, но она зацепилась за его серебряный браслет, который он постоянно носил на руке.
Пока дед воевал с моим «хвостом», я улизнул к себе в мансарду и принялся баррикадировать двери подручной мебелью и хламом, что скопился у меня в комнате. Как оказалось, вовремя. Дед, разобравшись, что это простая веревка, пришел меня наказывать. Но я ему не открыл. Выломать двери он тоже не сумел и в ответ заблокировал мою дверь снаружи, посадив меня по домашний арест. В коем я и провёл почти двое суток, снабжаемый водой и продуктами остальной роднёй через окно по спускаемой мной верёвке.
……
Эпидемия гриппа закончилась буквально через месяц после того, как у меня отвалился «хвост». Наказывать меня дополнительно, после ареста, не стали. Но время от времени родные вспоминали про эту историю и подшучивали над дедом Кауко.
За все время эпидемии единственным человеком, умершим от гриппа в нашем селе, оказался Отто Макела, учитель финского языка и литературы. Который отказался от ношения маски. Чем ещё больше укрепил мнение моих односельчан в полезности «мумми-маски». На должность учителя финского языка пришла жена нашего пастора, а вот литературу она преподавать не могла, даже не знаю почему. И я с одноклассниками остался без обязательного изучения «Калевалы».
Ну, у меня это не последний год обучения, ещё найдут нам учителя. А если и не найдут, то я горевать не буду. Я успел ознакомиться с текстом этого финского эпоса ещё до отправления меня в школу и ничуть не горел желанием, заучивать этот бред наизусть. Прав был отец, народные руны «Кантелетар» имеют куда больше смысла. Хотя и тот, и другой эпосы вполне искусственны. Оба собрана и переработаны до современных текстов шведом Элиасом Лённротом. А уж чего он мог туда додумать своего — одному Вяйнямёйнену известно.
……
— Спасибо, господин секретарь, что согласились встретиться с нами, — Леопольд Мехелин пожал протянутую руку Каарло Юхо Столбергу, секретарю финского сената.
Присутствующие в кабинете Ээро Эркко, Пер Свинхувуд, Сантери Алкио и Кристиан Сибелиус, поочередно поздоровались с высокопоставленным чиновником. После нескольких минут разговоров о погоде и о новой симфонической поэме «Финляндия» композитора Яна Сибелиуса, чей младший брат Кристиан находился сейчас в их тесной компании, Каарло Столберг решил всё-таки выяснить причину зачем его сюда пригласили.
— Господа, мне отрадно видеть представителей четырех партий вместе. Как будто дни раскола остались позади и наши патриоты опять выступают совместным фронтом. Но для чего здесь я? Вы же знаете, что я придерживаюсь сугубо консервативных взглядов.
— Я здесь, не как член Шведской народной партии, — поспешил расставить все точки над «i» Кристиан Сибелиус. — Я здесь сугубо как медик.
— Даже так? Удивлён и уже заинтересован. Господин Мехелин, что заставило вас всех здесь собраться, да ещё и Сибелиуса пригласить, как медицинского эксперта?
— Вот эта газетная статья, — протянул он чиновнику выпуск «Финской правды».
— Хм, я читал этот номер. Вы имеете ввиду использование масок во время местной эпидемии гриппа, которые придумал наш маленький гений Хухта?
— О! Вы не брезгуете читать детские сказки? — удивился Леопольд Мехелин, уловив неудовольствие от его слов на лице Ээро Эркко.
— Да какие же это сказки! Особенно последняя. Про полёт на Луну. После неё, если брать технические описания «С Земли на Луну прямым путём за 97 часов 20 минут» Жюля Верна, то они выглядят наивной сказкой. Мой десятилетний сын, когда прочитал эту книгу, заявил мне, что вырастет и построит подобную ракету. Постойте, постойте, я кажется догадался зачем вы меня сюда пригласили. И не только меня, но и нашего доктора-патологоанатома, — и он кивнул в сторону Кристиана Сибелиуса. — Вы, верно, хотите узаконить ношение этих, «мумми-масок». Но зачем?
Вместо ответа Сантери Алкио достал из саквояжа стоявшего на полу, несколько масок и, раздав часть их остальным, натянул на лицо свою и повернулся к секретарю сената.
— Мой Бог! Ну, конечно! — воскликнул Каарло Столберг, когда узрел всех присутствующих в белых масках с синим национальным крестом Финляндии. — «Синий — для синих озёр, а белый — для снежных полей описанья» — прочел он наизусть короткое стихотворение Захариуса Топелиуса.
— И знак протеста, и средство защиты, — согласился с ним Ээро Эркко. — Но только если департамент здравоохранения издаст соответствующую рекомендацию для населения. А вы у нас в сенате как раз и курируете медицину.
— А ещё, жандармы и полиция не смогут установить личность человека по лицу, — весело дополнил Пер Свинхувуд.