Остров спускался к воде ровными, поросшими густым ольховником террасами, по которым, словно идя на приступ сопки, карабкался к ее дымящейся вершине береговой поселок. В постройках еще преобладал восточный фасон, легкие, похожие на скворешники, с плоскими крышами коробочки в обрамлении аккуратных палисадников, но местами в это хрупкое, почти карточное царство уже грубовато врезались первые челны среднерусских пятистенников: тяжеловесная поступь России медленно подминала под себя воздушный орнамент японской архитектуры.
Но - странное дело! - чем ближе катер выруливал к берегу, тем круче и непрогляднее становилась снаружи явь: вязкий, клубящийся туман, сворачиваясь всё гуще и гуще, полз над самой водой, вплотную подступал к иллюминаторам. И вскоре сквозь эту вату, сквозь сомкнувшуюся вокруг катера тишину, сквозь обшивку, оттуда, с острова, до Золотарева добрался-таки сдавленный, будто спросонья, гул, от которого он впервые всерьез встревожился: "Чем чёрт не шутит, еще и впрямь взбесится!"
- Слышите? - Ярыгин тревожно напрягся, задеревенел. - Точно вам говорю, неспроста расфыркался, неспроста.
- Чего заранее в колокола бить, - в сердцах огрызнулся Золотарев, срывая на спутнике собственную досаду, - не горит ведь, понадобится обуздаем.
- Эх, Илья Никанорыч, дорогой товарищ Золотарев! - неожиданно прорвало того. - Будто вы порядков наших не знаете, ведь случись чего, виноватого всё равно найдут, не посмотрят, что стихия. Опять со стрелочника начнут, опять с Ярыгина спросится...
"Помяла, видно, мужика жизнь, повыламывала! - заскребло у Золотарева на сердце. - Только с кого теперь спросится, еще неизвестно, то ли с него, а то ли и с тебя, Илья Никано-рыч!"
Золотарев давным-давно усвоил, что для него, как для сапера, каждый шаг может стать последним, слишком много смертельных ловушек было расставлено в том поле, где он когда-то решил искать себе своего попутного ветра, причем зашел теперь туда так далеко, что оборачиваться уже не имело смысла. И однако же всякий раз, когда перед ним возникала очередная опасность, сердце его начинало опадать и томиться.
- Пронесет, - он бесшабашно успокаивал скорее себя, чем Ярыгина, - а не пронесет - ответим: не мы первые, не мы последние.
Сверху в каюту заглянул вахтенный матрос и, не скрывая озорной издевки, осклабился:
- Волна у берега, товарищ Ярыгин, - но глядел он при этом почему-то на Золотарева, - к пирсу не подойти, придется в лодочке покачаться, на ветерку...
И тут же скрылся, оставив дверь на палубу распахнутой. Мысленно чертыхаясь, Золотарев подался к выходу с умоляющей скороговоркой Ярыгина за плечом:
- Здесь, Илья Никанорыч, рядом, рукой подать, с непривычки, оно, конечно, покачает маленько...
На палубе можно было двигаться только наощупь: волглая муть плотно запеленала окружа-ющее, спирая дыхание липким, с явной примесью серы воздухом. Казалось, что некая сила медленно протаскивает их сквозь огромное дымовое отверстие, в конце которого гудела им навстречу клокочущая лавой топка. "Вот сиротское счастье, - досадовал он, пока цепкие руки вахтенного помогали ему перебраться в ускользающую из-под ног лодку, - все тридцать три несчастья сразу!"
Почти не ощутимая в океане зыбь, приближаясь к бухте, дыбилась высокой волной, кружев-ной пеной вскипая у самого борта. Силуэты матросов на веслах еле проглядывались, голос рулевого звучал протяжно и гулко, как из колодца:
- Правые, греби, левые, суши весла!.. Правые, греби, левые, табань!.. Синьков, суши!..
Причалить удалось не сразу, лодка несколько раз проскакивала мимо пирса, едва не врезавшись в его смоляные сваи. После трех неудачных попыток лодка наконец-таки пришвартовалась, и тут же чья-то услужливая ладонь выплыла сверху на помощь высокому начальству:
- Товарищ Золотарев, хватайтесь крепче, не стесняйтесь, мы, курильчане, - народ выносливый!
Определив под собою твердый настил пирса, Золотарев облегченно было вздохнул, но почти одновременно он почувствовал под ногами короткое сотрясение: почва чутко отзывалась на глухой гул внутри острова. "Час от часу не легче, - вяло пожимая протянутые к нему руки, он едва различал лица и голоса, - из огня да в полымя".
Последним перед ним, прямо у него из-под локтя, вынырнул взъерошенный горбун в полу-военной фуражке и, устремляясь к нему снизу вверх острым, в жесткой щетине подбородком уперся в гостя колючими глазами:
- Давно ждем, товарищ Золотарев, накопилось много неотложных вопросов. Сами знаете: кадры решают всё, а с кадрами у нас неувязка получается. Рвач на острова бросился за длинным рублем, за веселой жизнью, как моль, никакой пользы, только жвачный аппарат в ходу, а нам бы, товарищ Золотарев, фронтовиков побольше, горы бы своротили! - Горбун вцепился в него, продолжая и по дороге сердито пыхтеть рядом с ним. - Я двадцать лет на кадрах сижу, собаку, можно сказать, на этом деле съел, меня на мякине не проведешь, я про свой контингент знаю больше, чем он сам про себя...
Сама судьба посылала этого гнома на выручку Золотареву: теперь он мог навести справку о Матвее, не привлекая особого внимания со стороны. Золотарев толком не в состоянии был бы объяснить сейчас даже самому себе, зачем, почему, для какой надобности загорелось ему непре-менно увидеть своего давнего знакомца, но эта потребность была в нем настолько сильнее дово-дов логики или разума, что уже не было силы, способной остановить его в этом рискованном предприятии.
- Правильно ставите вопрос, разберемся сообща, как говорится, не отходя от кассы. - Он спешил не упустить плывущей к нему удачи. - Вместе подумаем, как исправить положение, товарищ... Как вас, извините?
- Пекарев моя фамилия... Михаил Фаддеевич. - Резкий голос горбуна даже пресекся от обиды, таким, видно, несуразным показалось ему, что остались еще на земле люди, которые могут его не знать. - С двадцать пятого года в органах, бессменно на спецчасти.
- Да, да, мне докладывали, - мгновенно слукавил Золотарев, торопясь ублажить самолю-бие кадровика, - рад познакомиться. Если дело горит, я готов хоть сейчас заняться вашим вопросом.
Тот снова вскинул к нему свой щетинистый подбородок и, уже толкая перед ним дверь с табличкой местного отдела Гражданского управления, догадливо проник в него зоркими глазами:
- Как прикажете, товарищ Золотарев, как прикажете, у меня в хозяйстве всегда полный ажур, любую справочку мигом выдам. Только у нас по обычаю полагается сначала приветить гостя, тем более - праздник. Придется вам отведать нашу хлеб-соль.
И, обогнув Золотарева, горбун двинулся в глубь широкого коридора, жестом приглашая его следовать за собой.
3
Начало в отдельном закутке итеэровской столовки было почти официальным: наливалось по маленькой, говорилось с умеренной торжественностью. Тосты выстраивались по чину, от старшего к младшему, чему соответствовало содержание речей, за которым строго следил председательствующий, колчерукий мужик лет сорока, в форменном, но без знаков различия френче, на котором пестрела вытертая до блеска орденская планка.
- Правильно, Красюк, осветил положение, в корень смотришь, в самую суть, доложил обстановку, как полагается, только насчет трудностей загнул, недооценка роли масс получилась. Мы этому Сарычеву, придет срок, рога обломаем, не такие горы сворачивали! - Он начальст-венно тряхнул кудлатой, с жесткой проседью головой в противоположный конец стола. - Теперь ты, Головачев, твоя очередь, молодым везде у нас дорога, расскажи от имени комсомола товарищу из центра про наши трудовые успехи, с чувством, с толком, с расстановкой, ты у нас стишки пишешь, тебе и карты в руки, а потом споем... Слушай, парень, Пономарева, Пономарев плохому не научит...
Постепенно привычный ход официального застолья, оборачиваясь хмельной разноголоси-цей, превращался в обычную пьянку. И хотя Золотареву в его положении приходилось периоди-чески участвовать в подобных оргиях на самых разных уровнях, безалаберное времяпрепровож-дение это было ему в тягость. Он инстинктивно боялся переступать черту, за которой незаметно исчезала грань между чинами, званиями, возрастом и где всегда таилась опасная возможность подвоха или ловушки. Вынужденный всякий раз поддерживать компанию, он все же ухитрялся оставаться там в ясном уме и твердой памяти: пил вместе со всеми, но понемногу и только вино, отговариваясь обычно давней привычкой к легким напиткам.
Осваиваясь сейчас среди карусельной бестолковщины хмельного застолья, Золотарев то и дело ловил на себе пристальный взгляд кадровика, который, сидя наискосок от него, исподтишка посматривал в его сторону, с явным намереньем продолжить начатый ими в дороге разговор. Можно было подумать, что тот доподлинно знает, зачем, за какой надобностью завернул он сюда, в эту курильскую тмутаракань, и какая мука источает его изнутри. "Быстрей бы уж они перепились, что ли, - томился Золотарев, уклоняясь от цепкой догадливости горбуна, - с ними никакого времени не хватит!"
Тот наливался, не отставая от остальных, но при этом почти не пьянел, и только резкое, под недельной щетиной лицо его все более бледнело и заострялось.
Когда дело дошло до песен, а память окончательно оставила сотрапезников, горбун, подав-шись к нему через стол, деловито осведомился:
- Может, не будем мешать товарищам? - И поманив Золотарева за собой, сразу же стал пробираться к выходу. - Делу - время, потехе - час. Осуждающе усмехнулся, пропуская его в коридор. - Не умеем мы отдыхать, не умеем, лишь бы напиться...
Только здесь, в тишине коридора, Золотарев вновь услышал за стеной и ощутил под ногами сдавленное клокотание недр. Казалось, что хрупкая корка земли едва сдерживает медленно, но упрямо нарастающую мощь разбуженной лавы. В предчувствии самого худшего ему опять сделалось не по себе, и он, чтобы избыть в словах охватившую его тоскливую истому, поспешно заговорил:
- К сожалению, времени у меня в обрез, детально со всем познакомиться не успею, но в целом постараюсь разобраться. - Он вдохнул полную грудь воздуха и решительно бросился к цели. - Меня, кстати, интересует одно персональное дело. Москва предписала открыть право-славный приход на Курилах, священником рекомендуют вашего человека, он где-то у вас здесь, на Матуа, обитает, кажется, скотник по специальности.
- Уже запрашивали, товарищ Золотарев, уже запрашивали. - Тот не выразил ни удивле-ния, ни подозрительности, словно ожидал его внезапного любопытства. - Знаю я этого Загладина, как облупленного, деклассированный элемент, тоже мне специальность - волам хвосты крутить! - Горбун толкнул дверь перед ним. - Вот мое хозяйство, моя епархия, так сказать, заходите, располагайтесь, тесновато, правда, да ведь в тесноте - не в обиде.
Миновав пустую прихожую со скамейками вдоль стен, они оказались в квадратной клетуш-ке, отгороженной от остального помещения жиденькой, со стеклом поверху, фанерной перего-родкой. Едва усевшись за письменный стол, горбун мгновенно вписался в рамку этого крохотно-го царства шкафов, полок, бумажной пыли, словно хваткий паучок в центре своей паутины.
- Одну минуточку. - Он прошелся чуткими пальцами по ряду скоросшивателей, ловко выдернул один из них, протянул гостю. - Прошу любить и жаловать, собственной персоной гражданин Загладин Матвей Иванович, год рождения девятьсот первый, место рождения деревня Кондрово Тульской области. - Кадровик проницательно уставился в него колкими глазами. - Не землячок ли, товарищ Золотарев?
Призрак пропасти, у края которой Золотарев теперь стоял, явственно замаячил перед ним, но отступать было поздно, и он, безвольно расслабляясь, пустился наугад:
- Не совсем, но вроде того... Фамилия будто знакомая, да и, видно, тип любопытный, даже в Москве знают...
Листая личное дело Матвея, Золотарев как бы обозревал собственную жизнь в сопоставле-нии с жизнью своего бывшего подчиненного. Выходило - чем круче и выше возносилась спираль его удачливой судьбы, тем отвеснее и безысходней делались зигзаги Матвея по наклонной нищенского прозябания: судимость за бродяжничество перед самой войной, голодная эвакуация в Казахстан и административная ссылка впоследствии. Ему не нужно было гадать, что это означало для простого смертного в стоявшее на дворе лихолетье: однажды в детстве и юности хлебнув сиротской бесхлебицы, он навсегда затвердил в себе зябкую память о ней. "Досталось тебе, Матвей Иваныч, горько откликнулось в нем, - тут и двужильный надорвется!"
- Может, землячок все-таки? - Словно утверждаясь в своем предположении, кадровик нетерпеливо заерзал на стуле. - Может, глядишь, даже знакомый, а то и родственник?
- Не совсем, но кое-что сходится, - вяло засопротивлялся Золотарев, пытаясь ускользнуть от цепкой дотошности горбуна. - И далеко он у вас здесь обитает?
Тот мгновенно вскочил и заспешил, заторопился, как бы опасаясь, что гость передумает, захочет остаться:
- Рукой подать, товарищ Золотарев! Здесь, внизу, у нас подсобное хозяйство заложено, там ваш Загладин и окопался, один целую землянку занимает, за час обернемся...
Золотарев еле успевал за кадровиком, с такой азартной стремительностью бросился тот к выходу. "Была не была, - махнул он на всё рукой, пропадать, так с музыкой!"
Туман заметно редел. Сквозь его тающее молоко цельно проглядывались контуры построек, деревьев, пологого спуска сопки. Едкий запах серы в воздухе сделался еще ощутимей, подспуд-ный гул то и дело прорывался трескучими раскатами, и первая пудра пепла уже высеивалась в туманной измороси.