Старичок пожал плечами и в ладошки захлопал. Появились слуги. Сказал он им что-то по-персидски, а потом Савельичу по-русски:
— Пусть ваши люди подождут здесь в зале, а вас, г-н офицер, прошу пожаловать ко мне в кабинет. Женщине вашей моя управительница все спальни покажет.
Пошли они с Савельичем в левые аппартаменты и дверь закрыли. Казаки мои кисеты повытаскивали, козьи ножки скрутили и махорку затянули. Дым пошел смрадный. Хотел я на них прикрикнуть, да во время спохватился, что на мне бабий наряд. А самому курить смертельно хочется. Но, нет, думаю, держись. Кто его знает, курят ихние бабы или нет. Да и чадра мешает.
Наконец открылись правые двери. Смотрю, вылезает из них наша старая карга, знаком меня подзывает. Я к ней, а Ахметка, казаком переодетый, за мной. Иду, а самому кажется, что все на меня смотрят и видят, что мужчина, а не баба. Пропустила она меня в двери, а Ахметке дорогу загородила. Так он и остался с носом. Думал я, что еще какой-нибудь евнух появиться с кривым ятаганом и потихонечку браунинг в карманах шальвар пощупал. Но ничего этого не случилось. Провела меня старуха через ханскую опочивальню, — богатая комната, вся в коврах, кровать с балдахином, подушки. Потом попали мы в полутемный коридор. Ну, думаю, теперь надо не зевать, а действовать. Приподнял я чадру, осмотрелся кругом, нет ли посторонних и говорю:
— Ну, старуха, веди меня прямо к Нине, ничего больше не показывай.
А она от меня шарахнется, как от зачумленного
— О, господин, прямо ужас, что вы такое делаете. Ведь это же разбой! Барышни мои так с вами шутили, а вы всерьез подумали.
Ну, думаю, это она мне зубы заговаривает.
— Врешь, — говорю, — плохие теперь шутки. Раз уж сюда я попал, то дело кончено.
Заохала, она, заахала, а все же повела. Пришли в самый конец коридора, в дверь, какую-то постучали. Слышу, женский голос отзывается. Затрепетало тут мое сердце, как овечий хвост. Тут она наша красавица. Старуха в двери шмыг. Нет, думаю, постой, сейчас ты удерешь и гвалт поднимешь. Нажал я плечиком на дверь и тоже за ней вслед. Вошел и остолбенел. Думал увидеть эдакое ультра восточное, как покои шемаханской царицы, а попал словно в будуар петербургской дамы. Кроватка девичья со стеганным одеяльцем, туалет модный, трехстворчатый. Пианино. Стоячая лампочка с розовым абажуром. В глубине — овальная ниша, ширмой прикрытая и никого нету. Вдруг слышу голос:
Одну минуточку, я сейчас.
И выходит из-за ширмочки что-то неземное, воздушное, в легкой ткани. Лицо воистину ангельское и совсем не брюнетка, как я того ожидал, а шатенка, почти блондинка.
— Нина! Я вас напугал? Простите. А сам шарю по своим бабьим шальварам, записку проклятую ищу. А она в моих бриджах осталась.
Посмотрела она на меня, да как расхохочется.
— Отчаянный вы народ, казаки!
Меня этот смех немножечко обидел.
— Нина, — говорю, — каждая минута дорога. Сейчас могут сюда прийти. Мой друг поручил мне немедленно увезти вас отсюда. Собирайтесь.
Тут старуха проклятая опять вылезла откуда-то и заохала, запричитала, словно рязанская баба. Но Нина, ей что-то на ухо шепнула и она успокоилась. После этого красавица моя стала серьезнее.
— Ну, рыцарь, как же мы побежим?
— Вы, говорю, в казачье платье переоденьтесь и быстро через зал на двор. А я за вами. А там на коня и айда.
Сказал, а сам вспомнил, что узелок то с платьем у ворот остался. Ох и осел же! Как тут быть?
Объяснил я ей в чем дело.
— Это, — говорит, хуже. В своем — ни в чем не могу выйти. Сразу заметят.
Тогда я решился на отчаянную штуку.
— Знаете, что Ниночка. Надевайте вы мой наряд. Для вас и для своего друга я на все готов. Я за ширмой разденусь, вы наряжайтесь и бегите на двор. Казаки вас не остановят. А я уж как-нибудь проберусь. У ворот оденусь и поедем.
Так и порешили. Полез я за ширму, скинул с себя все и остался, извините, в одних подштанниках.
Ниночка тоже долго не копалась. Снарядилась и побежала. Остался я за ширмой, стою, как болван и думаю: что же делать. Хоть бы Ахметка проклятый с узелком появился. Вдруг гляжу — бурка в углу висит. Вот оно мое спасение! — Накинул я ее и в двери. Темно и никого. Понесся я быстро коридором, пролетел через абдурхамановскую спальню и выглянул в зал. Гляжу в нем никого. Неужели же все смылись? Не может быть. Наверное, Савельич еще в кабинете с ханом разговаривает. Прошмыгнул я во двор к внутренним воротам. Вижу — фигура. Подшивалов. Он меня за бурку.
— Стой!
— Пусти, — говорю, — это я.
— Ваше высокоблагородие, вы здесь?
— Да, да, после объясню. Где Савельев?
— А они еще у Абдурхманки в кабинете сидят, чай пьют. А меня послали сюда караулить.
— А женщина проходила?
— Так точно. Прошла одна. Кажись та, что обыск делала.
— Ну, хорошо. Я сейчас пройду на улицу. А ты маленько обожди и эдак через четверть часика доложи его благородию, что все в порядке. Пусть немного погодя выезжают. Понял?
— Так точно. Слушаюсь.
Полетел я стремглав по двору, чуть в бассейн не угодил. Подошел к последним воротам. Смотрю, опять кто-то караулит. Поставили они тут караулы на мою голову. А я только в бурке, а под ней кальсоны. Вот оказия!
К счастью, это Ахметка оказался.
— Куда же ты пропал, еловая голова.
— А ты чего ругаешься. Ты же узелок с одеждой у ворот забыл, я за ними и побежал, а когда вернулся, вижу у ворот ваш казак стоит, Пошивайла. А он бы меня не пропустил, подумал бы, что я с ханом заодно. Понимаешь.
— А где Нина?
— А там, за воротами.
— Ну, давай узелок.
Оделся я быстренько, вышел за ворота, отыскал Нину. А ночь холодная, зазябла она у меня бедняжечка. Привел Ахметка коней, вскочил я на свою рыжую «Фатьму», взял Нину поперек седла и понес карьером к дому.
Ахметка едва за мной поспевал. Еду и чувствую, что девочка моя не каменных устоев. К жениху нареченному едет, а ко мне прижимается. У меня тоже эдакое томление в сердце. Такую, можно сказать, красоту везу.
Ну, нет, думаю, не поддамся соблазну, я друга своего никогда не надую!
Доскакали мы до дому мигом. Снес я Нину в квартиру на руках, Галданова поднял, велел ужин приготовить. Нину в свою койку уложил, напоил ее чаем, коньяку заставил выпить. Хлопочу около нее, а у самого сердце неспокойно. А вдруг старик спохватится и поднимет праздничный трезвон? А девочка отогрелась, глазками в меня постреливает, все ей нипочем. Забавное, мол, приключение. И все норовит за меня зацепиться. То головку на плечо положит, то за руку возьмет, то словно обнять хочет. Бросало меня от этого и в жар и в холод. Сами понимаете не сто лет мне было, а всего двадцать шесть.
Вздохнул я свободно, когда, наконец, Савельич появился.
Справляюсь я потихоньку: