- Ну, вы-то не из тех, у которых так рано исчерпывается жизненный потенциал. У людей высоких идеалов и любовь к жизни всегда высокая.
- Может, ты и прав, - Гюнашли глубоко вздохнул и отвернулся к окну. Понизив и без того тихий голос, он продолжал: - У меня ведь нет права говорить от имени всех людей, я только о себе...
- Вот и напрасно, профессор! - возразил Вугар.
Гюнашли молчал, устремив задумчивый взгляд в окно своей одноместной палаты, неширокое, с двойными рамами, где виднелся маленький кусочек неба, уже погружавшегося в вечерние сумерки, и на фоне его - две гладкие верхушки кипарисов, что росли под самым окном. На одном из них ветки кое-где побурели, нарушив строгость линий. Второй был ярко-зеленый, свежий, словно его только что расчесали гребнем. Не отводя глаз от деревьев, Гюнашли заговорил:
- Странное место - эта больница, Вугар... Весь день лежишь один на один со своими мыслями, без всякого дела, не знаешь, чем себя занять. Только и сражаешься со своими недугами да сводишь счеты с самим собой. Думаешь, вспоминаешь минувшие годы и в результате видишь, как ты мало сделал. Даже и трети того, о чем мечтал, не успел претворить в жизнь.
- Это парадокс, который от нас не зависит, профессор. Я перечитал много книг, написанных о великих ученых, и не нашел среди них ни одного, в какую бы эпоху он ни жил, который бы остался доволен собой и тем, что он сделал. Мечты неисчерпаемы! И чтобы исполнить их все, одной человеческой жизни не хватит.
- Верно-то верно, - вздохнув, согласился Гюнашли. - Мечты неисчерпаемы. Но многое зависит и от самого человека. В большинстве случаев мы не умеем ценить время, забываем, что жизнь коротка. Не умеем правильно использовать минуты, часы. Засоряем мозг, сознание мелкими бытовыми проблемами, пустыми разговорами, ненужными пересудами, которые сковывают, ограничивают круг высоких мыслей и чувств.
- Кому бы это говорить, профессор, но только не вам! Среди всех ученых, с которыми мне приходилось встречаться, я не знаю ни одного, кто так, как вы, правильно распределял бы свое время, рационально его использовал. Если бы все так служили своему народу, родине, как вы, многого мы бы достигли!
Осторожно повернувшись на спину, Гюнашли взглянул на Вугара с легким укором:
- Я понимаю, успокаивать больного, пытаться рассеять его печаль - дело благородное. Но к чему эти преувеличения? Я никогда не был падок на похвалы...
- Я ничего не преувеличиваю, - краснея, ответил Вугар. - Это сущая правда.
Гюнашли медленно поднял руки и положил их под голову.
- Конечно же в развитии химической науки и промышленности нашей республики есть доля и моего труда. Жизнь моя прожита недаром. Однако истинный ученый не может довольствоваться только личными заслугами и достижениями. Я пришел к выводу, что по-настоящему счастлив только тот ученый, у которого есть продолжатели, который сумел вырастить талантливых учеников с большим будущим. Вот с этой точки зрения я счастлив. Я верю, что твое будущее будет блестящим, что ты пойдешь гораздо дальше меня и завоюешь в науке куда большие вершины. И в твоих победах будет продолжаться и моя жизнь как твоего учителя.
И хотя Вугара не могла не порадовать эта его уверенность, он со всей серьезностью запротестовал:
- Нет, профессор, где мне превзойти вас, я всего-навсего ваш ученик!
Гюнашли благодарно посмотрел на Вугара, и тот прочел в этом взгляде удовлетворение счастливого отца. Гюнашли успокоенно прикрыл глаза и спросил ровным голосом, меняя тему разговора:
- Какие новости в научном мире?
- Все по-прежнему.
- А как твои дела?
- В полном порядке, профессор. Результаты нового катализатора оказались куда лучше, чем я ожидал.
- Очень рад! - уже совсем успокоившись, сказал Гюнашли. - К сожалению, болезнь свалила меня в неудачное время, ничем не мог помочь тебе на последнем этапе.
- Ничего, профессор, победу отпразднуем вместе!
Брови Гюнашли сдвинулись, голос стал печальным:
- Если позволит госпожа смерть...
- В этом не может быть сомнения, профессор! Госпожу смерть так шуганем от ваших дверей, что она больше сюда не вернется!
Высвободив из-под головы одну руку, Гюнашли знаком подозвал Вугара:
- Сядь-ка поближе, мне надо сказать тебе еще что-то очень важное.
Вугар пододвинул стул. Гюнашли начал издалека:
- Сам знаешь, я люблю тебя, как родного сына. Я говорил тебе, что ты мое будущее. Вот я и хочу дать тебе несколько советов. Кто знает, что случится со мной завтра, может, голова моя уже не поднимется с подушки... Прошу, не прерывай меня... Говорят, завещание - это облегчение. Слушай. И, сосредоточившись, сделав паузу, он продолжал глухим надтреснутым голосом: - Я хочу, чтобы ты не повторил допущенных мною ошибок, будь более проницательным и, как я, не заблуждайся в людях. А главное - защищай свои идеалы, то есть будь не только стойким, но и умей бороться за них. В нашей среде еще хватает завистников, бюрократов да и просто обывателей. Они ненавидят талантливых людей. Вот почему не только в научной деятельности, но и в повседневной жизни, так сказать на обоих фронтах, ты всегда должен быть принципиален. Это первый мой тебе совет...
Он запнулся, стиснул зубы, словно преодолевая нестерпимую внутреннюю боль, и долго молчал.
- А второй мой совет, - наконец заговорил он, - постарайся построить свою семью на основе взаимной любви. Нормальная семья - это особенно важно для тех, кто целиком посвятил себя науке, творчеству. Рядом с тобой должна быть женщина, которая понимала бы тебя с первого взгляда, с первого слова, по глазам твоим угадывала, что происходит в твоей душе. Короче, жила и дышала бы твоими мыслями, твоими стремлениями. Поверь, это очень важно, иначе...
Лицо его перекосилось, он не в силах был закончить фразу. Но Вугар все понял: "Иначе ты будешь посрамлен и опозорен, как я, и останешься на старости лет один-одинешенек..."
Вугар печально молчал, а Гюнашли снова отвернулся. Кипарисы виднелись в окне, ровные, прямые, в заходящих лучах солнца явственнее стала желтизна одного и яркая молодая зелень другого, и Гюнашли, не отрывая от них взгляда, прошептал:
- Помни, высота - это тоже красота. Человек должен жить с высоко поднятой головой...
* * *
Когда Вугар вышел из больницы, город уже зажег огни. На ярко освещенных улицах горели витрины, от пестрых реклам рябило в глазах.
По обыкновению, он шел домой пешком. Настроение профессора расстроило его, он никак не мог смириться с тем, что этот человек, перед которым он преклонялся, пал духом. Вугар шел, опустив голову. Вдруг, уже в центре, ему показалось, что он слышит голос Исмета, своего молочного брата. Отвлекшись от невеселых мыслей, он огляделся. После возвращения из села он с Исметом еще не виделся, а ему хотелось многое высказать брату. Однако вблизи он никого не увидел, тротуар был пуст. Впереди, шагах в двадцати - тридцати от него, шли двое молодых людей. Различить сразу, кто из них парень, а кто девушка, было невозможно: удлиненные пальто и джинсы, одинаковые, рассыпавшиеся по плечам темные волосы. Даже туфли на платформе, искажающие походку, были одного фасона. Вугар решил, что обознался. Он и представить себе не мог, что его братец так неузнаваемо переменился. Однако не прошло и минуты, как он вновь услышал с детства знакомый голос. Вугар напряг внимание. Нет, на этот раз он не мог ошибиться: это был голос Исмета. Вугар ускорил шаги, обогнал молодых людей и, обернувшись, буквально остолбенел. Пушистые бакенбарды окаймляли лицо Исмета до самого подбородка. Скрывая губы, свисали густые усы. Завитая в парикмахерской челка доходила почти до бровей.
Исмет не обратил ни малейшего внимания на ошалелый взгляд Вугара, надменно прошел мимо, что-то шепнул девушке, и они оба громко захохотали.
Вугар не двигался с места. "А мать-то верит, что есть у нее сын, надеется..."
Домой он пришел вконец расстроенный, а то, что здесь увидел, и вовсе вывело его из себя. В комнате появилась еще одна кровать, а рядом с ней чемодан и связка книг. Делая вид, что не узнает вещей Исмета, он спросил:
- У нас гости, мама?
Мама Джаннат мягко улыбнулась:
- Да, сынок, брат твой вернулся.
- Что же это с ним случилось? - снимая пальто, насмешливо спросил Вугар.
- Не знаю... - Мама Джаннат замялась, словно подыскивая оправдание своим словам. - Видно раскаялся.
- Раскаялся?! - Он удивленно взглянул на мать. - Это он сам тебе сказал?
- Нет, он этого не говорил!
- С чего же ты взяла, что он раскаялся?
- Сама так решила!