Узнав, что Вугар успешно завершил работу над своим изобретением, Мархамат решила, что настал момент ринуться в открытый бой.
Дождавшись, пока дочь и свекор уснули, она неслышными шагами вошла в кабинет и, незаметно подкравшись, обняла Сохраба за плечи, прижалась щекой к его лицу. Взглянув на разбросанные по столу листы бумаги, исписанные неразборчивым почерком мужа, она капризно спросила:
- Опять работаешь?
- А что же я должен делать? - сердито ответил Гюнашли, - Целое лето отдыхали, разве мало?
- Работай, радость моя, пусть рука твоя не знает усталости, вкрадчиво промурлыкала Мархамат.
- В таком случае иди в спальню и не мешай мне!
Но Мархамат, пропустив мимо ушей его слова, взяла стул и, усевшись рядом с мужем, прижалась к нему. Гюнашли повернулся, смерив ее из-под очков долгим спокойным взглядом:
- Почему не спишь?
- Не спится, дорогой... Я так люблю смотреть, как ты работаешь, казалось бы, глаз не отрывала... - И, склонившись над бумагами, она с притворным интересом стала разглядывать формулы. - Над чем ты трудишься?
- Тебя это интересует? - насмешливо спросил Гюнашли.
- Конечно! Должна же я знать, чем занят самый дорогой на свете человек, каким новым открытием порадует меня...
Гюнашли ничего не ответил, задумчиво разглядывая лицо жены. Опять она разбередила его старые раны. В молодости он так старался пробудить в ней хоть малейший интерес к своей работе! Как часто, усталый, измученный поисками и неудачами, шел домой, мечтая рассказать жене о трудностях и сомнениях, найти поддержку, посоветоваться. Но Мархамат никогда не понимала и не хотела понимать, чем живет ее муж. Научная работа - главная часть его жизни - не существовала для Мархамат. Почему же теперь она заинтересовалась? Может, возраст сказывается? Говорят, человек к старости становится отзывчивее. Гюнашли внимательно смотрел на жену, пытаясь найти в ее глазах искорку сочувствия и интереса. Нет, глаза были пусты и равнодушны. "Ей что-то нужно от меня", - с тоской подумал он, тяжело вздохнув.
- Ты хочешь что-то сказать мне, Мархи? Говори...
Мархамат оживилась и повеселела.
- Раз ты так добр, отложи на десять минут перо.
Гюнашли нехотя исполнил ее просьбу и, скрестив руки на груди, грустно и выжидающе поглядел не нее. Придвинувшись еще теснее, Мархамат торопливо заговорила:
- Прости меня, Соху, что отнимаю у тебя время...
- Говори же, я слушаю!
- Хочу посоветоваться...
- Прошу!
- Все об Алагёз... Помнишь ли ты, что через три дня ей исполнится двадцать лет?
- Конечно, помню!
- Мне хочется отпраздновать этот день.
- А разве мы каждый год не празднуем? - удивился Сохраб.
- Да, да, конечно! Но в этом году круглая дата. Двадцать лет - дело не шуточное. Пусть все будет торжественно, пышно. Много гостей...
- Пожалуйста, я не возражаю.
Обычно Мархамат, добившись от мужа согласия на свою просьбу, целовала его, обнимала и, сияющая, счастливая, тут же удалялась в спальню. Но на этот раз Мархамат не думала уходить, точно прилипла к стулу. Брови сошлись на переносице, собравшись в черный мохнатый узел. Гюнашли понял: первая просьба была лишь присказкой. Да она никогда бы и не стала советоваться по столь пустяковому делу. "Какой червь точит ее мозг?" - подумал Гюнашли, терпеливо пережидая паузу, и уже не сомневался, что за многозначительной паузой кроется какая-то каверза.
- Сохраб, родной, у меня к тебе важное дело. Очень важное! Ты должен дать слово, что не будешь волноваться...
- Какое еще дело, Мархи, разве разговор не окончен? - сердито спросил Сохраб, давая понять, что у него нет никакого желания продолжать беседу.
- Нетерпеливый! Рта не даешь раскрыть, - грустно усмехнулась Мархамат.
- При чем тут терпение! - вспылил Гюнашли. - Тянешь резину, а я занят!
- Не сердись, радость моя! Пусть все дела идут к черту, лишь бы ты был жив и здоров. Что моя жизнь без тебя, мой светлый? Ради аллаха, не сердись. Ну хочешь, я уйду?..
Она поднялась, но, опершись руками о стол, постояла минуту и снова уселась.
- Видишь, хочу уйти, а сердце не пускает, - пошутила она. - Сидит в моем сердце заноза, вынь ее - уйду.
Гюнашли с трудом сдерживал раздражение, дыхание стало частым и прерывистым.
- Да не тяни, выкладывай начистоту и отправляйся спать. Дай мне спокойно поработать.
Но Мархамат продолжала тянуть:
- Собственно, ничего важного... Я хотела спросить, кого приглашать на день рождения...
- Приглашай кого хочешь, у меня нет времени заниматься такими пустяками! - отмахнулся Гюнашли и, уложив в стопку лежавшие перед ним бумаги, взял в руки перо.
- А если кто из приглашенных придется тебе не по душе? Зачем портить настроение в такой торжественный день?
Гюнашли не ответил, взгляд его застыл на недописанной строке, и Мархамат поняла, что надо как можно скорее высказать главное, иначе муж погрузится в работу, и тогда все ухищрения пропадут даром.
- Понимаешь, - начала она и запнулась, - мне бы хотелось пригласить твоих товарищей по работе, ну, конечно, с женами...
- Кого, например?
- Например?... - Мархамат задумалась. - Директора института, секретаря парткома... и...
- Кого еще? - насупился Гюнашли.
Как произнести имя Бадирбейли и его супруги? Мархамат потупилась, поперхнувшись. Зная о вражбе Сохраба и Башира, она понимала, что надо соблюдать осторожность. А Мархамат так хотелось, чтобы они присутствовали на именинах. Она считала жену Бадирбейли первой и главной своей соперницей в городе, надо унизить ее, продемонстрировав свое благополучие.
- Кого скажешь, того и пригласим, хоть весь институт, - притворяясь покорной, сказала она.
- Что, ты свадьбу играть собираешься, что ли? - горько усмехнулся Гюнашли. - К чему такая шумиха? Где мы разместим столько народу?
- Место найдется. - И она продолжала, оправдываясь: - Понимаешь, дорогой, до меня стали доходить слухи, что некоторые профессорские женушки распускают сплетни про нашу семью. На свадьбах, на поминках судачат о нашей дочери, подсмеиваются над ней. Недавно старая ведьма одна на каком-то сборище посмела сказать про ненаглядную нашу Алагёз, что она неизлечимо больна и до смерти останется инвалидом. Жалко девочку! Можем ли мы позволить порочить ее? Я хочу раз и навсегда заткнуть им рот, пусть перестанут чесать поганые языки. Придут и увидят, что дочка наша здорова... Иначе кой черт стала бы я глядеть на их мерзкие рожи?! Да они, вместе взятые, мизинца моего Сохраба не стоят...