- Вугар заболел?! - воскликнула Шахсанем, в одно мгновенье позабыв о своих обидах. - Что с ним стряслось?
- Мы и сами не знаем, видно, простудился в дороге!
- Джан, Джан! - Сжав в кулачки свои маленькие, покрытые вздутыми венами руки, Шахсанем ударила себя в грудь, послышался странный звук, словно стукнули о сухую доску. - Почему же ты не дал мне знать? Почему не послал за мной? Я бы выходила моего мальчика...
- Право, Шахсанем-хала, мы так растерялись, совсем голову потеряли и не хотели тебя тревожить, думали, разволнуешься, сама заболеешь, - бормотал Джовдат.
Шахсанем отстранила его и стала подниматься по лестнице. Но уже на третьей ступеньке ноги перестали слушаться ее, и она, задыхаясь, остановилась.
А Вугар давно стоял в дверях балкона и слушал их разговор с Джовдатом, поджидая удобный момент, чтобы спуститься к ней. Увидев, что Шахсанем остановилась, схватившись за сердце, он быстро сбежал и, опередив Джовдата, подхватил ее, заключил в объятия. Шахсанем положила голову на его грудь и заговорила тихим, дрожащим голосом:
- Добро пожаловать, родной мой, как хорошо, что ты приехал! Стать мне жертвой твоей дороги, что привела тебя сюда...
- Мама, мама, спасибо тебе, да будет счастливым каждый твой день.
Немного успокоившись, Шахсанем отстранилась, внимательно, как может только мать, оглядела Вугара с ног до головы.
- Стать мне твоей жертвой, сынок, как ты себя чувствуешь? Поправился?
- Я прекрасно себя чувствую, мама! Все прошло. Ну, прихворнул немного...
- Нет, сынок, разве я не вижу? Ты болен, на тебе лица нет. Что с тобой? Лицо серое, как зола. Извелся совсем.
- Все это пустяки, Шахсанем-хала, - снова попытался шутить Джовдат. Или не знаешь, нынче в городе такая мода: и мужчины и женщины только об одном и думают, как бы похудеть! Все хотят быть изящными!
Шахсанем выпустила Вугара из объятий и брезгливым движением отряхнулась, словно счищая с себя невидимую пыль.
- Да будь она проклята, эта мода! Кому нужна? Кожа да кости остались от моего мальчика. Разве таким я растила его?
- Э-э-э! - расхохотался Джовдат. - Да ты, я вижу, удивительная женщина. Послала сыновей в город и хочешь, чтобы они не только учеными стали, но еще и богатырями?
- Нет, сынок, - голос Шахсанем помягчел, - я одного хочу: чтобы мои мальчики были здоровы и счастливы, больше мне ничего не нужно. Пусть мои слепнущие глаза никогда не увидят сыновей больными и хилыми. Как говорят, пора моим отарам в последний путь собираться. Разве мало горя отпустил на мою долю создатель? Хоть бы на старости лет приветил, чтобы на Страшном суде я не тревожилась за своих мальчиков.
Слова матери растопили чувствительное сердце Вугара. Как одряхлела она! Лицо, изборожденное глубокими морщинами, стало коричневым, словно шелк-сырец, а белые волосы прилипли к вискам, как свалянная шерсть. Потускнели глаза, сгорбились плечи. На пороге смерти стоит, а сыновья ничего не сделали, чтобы хоть чем-нибудь облегчить ее жизнь. Бросили в селе одинокую, беспомощную. Если с ней случится что, как станут они людям в глаза глядеть?
Джовдат смотрел на помрачневшее лицо друга и словно читал его мысли, понимая, что творится у него в душе.
- Не спеши отправлять свои отары, - громко сказал он, чтобы нарушить тягостное молчание. - А кто будет внучат нянчить, сказки им рассказывать, на коленях баюкать?
Шахсанем улыбнулась. Она повернулась к Джовдату, стараясь понять, серьезно ли он говорит. Может, и вправду Вугар задумал жениться? Она взглядом спрашивала его, даже подмигнула.
- Правду скажите, обрадуйте старую, уж не прячете ли кошку в мешке? Может, сын привез радостную новость?
- Кто ждет радостной вести, не имеет права о смерти думать, - ответил Джовдат. - О Шахсанем-хала, ты должна крепко держаться...
Шахсанем не понравился его ответ.
- Эх, сынок, - сказала она. - Ничего у меня не осталось. Откуда мне быть крепкой? Придешь однажды и увидишь, что лежит ваша Шахсанем под дырявой крышей, отдала, одинокая, богу душу... Ты, Джовдат, ровесник моим детям, а у тебя уже вон сколько птенцов. Скажи, когда же и мои гнезда совьют, семьей обзаведутся? Время-то идет...
- Не горюй, Шахсанем-хала, потерпи немного, все будет в порядке.
- Опять терпеть? - Лицо Шахсанем жалобно сморщилось. - Сколько можно терпеть? Кончилось мое терпение! От одиночества в ушах звенит. Разве нет конца этой учебе? Пожалел бы меня...
Джовдат на собственную удочку попался. Вот проклятая болтливость завел разговор о женитьбе, разбередил раны старой женщины. Как ее теперь успокоить?
- Терпение - удел всех матерей, Шахсанем-хала! Ну хоть годик еще потерпи. Вугар и Исмет скоро защитят диссертации, вот тогда-то я возьму их за грудки и обоих силком женю. Даю тебе слово! Есть у них девушки на примете - хорошо, нет сам невест подыщу. На таких девушках женятся - все завидовать станут. Обещаю тебе. Ну, довольна моими обещаниями?
- А что мне еще остается? - грустно улыбнулась Шахсанем. - Коль доживу, подожду еще год!
- Тогда идем наверх, в ногах правды нету. За столом продолжим беседу. Твоя невестка хороший обед приготовила. И чай крепкий заварен, самовар кипит.
Шахсанем взялась за перила лестницы, Вугар и Джовдат подхватили ее под руки и повели наверх.
Глава шестая
Поля, раскинувшиеся в низинах, порой напоминают человека, больного лихорадкой, - температура высокая, а его от холода бьет озноб! Уже осень в самом разгаре, воздух остыл, а земля еще хранит летний жар. Прольется дождь, пройдет час-другой, и над полями стелется низкий туман.
Слабо светило солнце, играя в прятки с облаками, вразброд плывшими по холодному небу. Растрескались края арыков и канав, полоски земли возле заборов, где не ступала нога человека или копыто скотины. Зато проселочные дороги и тропинки стали гладкие, точно покрытые асфальтом. Но стоило ступить на них, как ноги скользили, увязали, и пешеходы с трудом вытаскивали завязшие сапоги и галоши, - чавканье и хлюпанье сопровождало каждый шаг.
Вугар крепко держал Шахсанем под руку - вдруг поскользнется и упадет. Тропинка вдоль забора была узкой, и Вугар часто останавливался и, делая шаг в сторону, увязая в липкой грязи, пропускал мать вперед. Шахсанем подобрала подол длинной юбки - открылся край красных широких шаровар. Ее старомодные остроносые калоши со стоптанными задниками то и дело соскакивали с ног.
Первую половину пути они шли молча. Тяжело было на душе у Вугара. Он глядел на старенькое платье матери, на ее рваные галоши и думал о том, что раньше, в студенческие годы, когда приезжал сюда раз в три-четыре месяца, не посмел бы явиться к матери без подарка. На деньги, отложенные от стипендии "про черный день", привозил ей то отрез на платье, то пару дешевеньких туфель. Ну а если на одежду денег не хватало, то уж в чае и сахаре Шахсанем не знала нужды. И пусть не были роскошными эти подарки, но они согревали старое сердце Шахсанем, напоминая, что сын любит ее и заботится о ней. А теперь вот явился с пустыми руками. Ему было стыдно и он молчал.
Шахсанем первая нарушила гнетущую тишину.
- Родной мой, - ласково заговорила она. - А как поживает твой братец? Здоров ли?
- Все хорошо, мама! - не сразу ответил Вугар. - У него все в полном порядке.
- А почему с тобой не приехал? Больше года не показывается в родном селе, видно, забыл к нам дорогу.
Вугар не знал, что ответить.
- Приедет! Обязательно приедет, - сказал он нехотя. - Не сердись на него, мама, он сейчас очень занят.
Шахсанем нагнулась, поправила соскочившую галошу и, выпрямившись, многозначительно посмотрела в глаза Вугара. В его растерянном и неуверенном голосе она почувствовала что-то недоброе. Но не стала больше ни о чем расспрашивать, лишь глубоко вздохнула.
- С лета ни строчки от него не получаю! - тихо пожаловалась она. Весной написал, что болеет, и врачи советуют ему поехать лечиться, попросил у меня сто пятьдесят рублей. Я продала телку и послала ему. В ответ прислал короткое письмо: дескать, деньги получил, спасибо! И больше ни слова! Прошлый месяц я позвала сынишку нашего соседа и продиктовала ему письма тебе и Исмету. Ты ответил, а Исмет молчит. Может, обиделся, задели его мои слова, а? Может, я что не так написала?
"Вот тебе и единственный сын! - с горечью подумал Вугар. - Свет материнских очей! Нет предела его наглости... Едет в Кисловодск развлекаться, весело провести время с девушками, а мать обманывает. Что можно ждать от человека, который обирает одинокую, беспомощную старуху, родную мать?"
Снова шли они некоторое время молча, и снова Шахсанем первая нарушила молчание. Сколько горьких дум передумала она в холодном одиночестве, и теперь ей так нужно было услышать слово утешения. Но нет предела доброте материнского сердца. Видя, что сын помрачнел, она сама стала утешать его:
- О чем задумался, сынок? Может, я и тебя обидела неразумными своими словами? Будь проклята старость! Не обращай внимания на мои слова. Видать, я уж из ума выжила.
Шахсанем нагнулась, взяла в руки галоши, - какой от них прок, все равно ноги по щиколотку в грязи. Босой идти стало легче, привычнее.