- Там был не я, - с трудом выдавил я, - там был мой дедушка.
Тут впервые над крышами без помех раскатисто ударил гром. Лошадь на улице беспокойно зафыркала.
- Тихо, Блесси! - прикрикнул на нее господин Шатцхаузер. Высоко вздернув густые черные брови, на которых повисли переливающиеся всеми цветами радуги дождевые капли, он задумчиво смотрел на меня.
- Дедушка?..
- Да, но еще маленький, - отвечал я, - я ведь знаю его только по одной фотографии.
- Ах, вот оно что, - сказал господин Шатцхаузер. - И он тебя, видно, разбранил, раз ты так перепугался?
- Да, - сказал я, - разбранил.
- Ну и дела! - сказал господин Шатц+аузер.
- Я про него забыл, - объяснил я. - В лугах, на газовом заводе, в поселке - везде я о нем думал. Только на Конном рынке забыл.
- А может, он тоже был там с тобой? - предположил господин Шатцхаузер.
- Нет, - отвечал я, - я ведь о нем уже не думал.
- А почему, спрашивается, он должен дожидаться у ворот, если ты о нем не думаешь? - спросил господин Шатцхаузер.
- Должен, - сказал я, - а почему - не знаю.
Господин Шатцхаузер молча смотрел на рекламу "Берлинского Детского", где из пивной кружки выглядывал белокурый малыш.
- И поэтому, ты полагаешь, он так рассердился?
- Не только поэтому; - сказал я, - в первую очередь потому, что я не взял листок плюща с его могилы.
- А это еще зачем? - спросил господин Шатцхаузер.
- У отца пропали часы, - объяснил я, - а старый листок был в них.
- Ага, - произнес господин Шатцхаузер. Он опять замолчал, мы пили пиво и слушали дождь. Он был уже не такой сильный, гроза уходила, далеко, над Панков-Хейнерсдорфом, уже появилась светлая полоса, из которой, точно убежавшее молоко, все больше разливалась светлота.
- Одного я не пойму, - сказал господин Шатцхаузер, - при чем тут могила, если этот мальчуган, о котором ты толкуешь, живехонек?
Странно, этого я еще как-то и себе не уяснил.
- Это могила твоего дедушки, - сказал господин Шатцхаузер, - ладно.
- Но этот мальчик и есть мой дедушка, - сказал я.
- Мальчик позднее стал твоим дедушкой, - упрямо произнес господин Шатцхаузер.
- Но тогда, значит, это и его могила.
- Ты рассуждаешь неправильно, - сказал господин Шатцхаузер. - Кто там похоронен, взрослый мужчина или мальчик?
- Взрослый, - отвечал я.
- Ага!
- А как же мальчик? - в волнении спросил я. Господин Шатцхаузер пожал плечами.
- А что мальчик? Он же не умер, значит, должен быть еще жив.
Я думал так напряженно, что у меня разболелась голова. И я счел, что господин Шатцхаузер прав.
- Но другой дедушка, - допытывался я, - тот, что по правде лежит там, он мертвый?
- Постольку, поскольку его умертвили, - сказал господин Шатцхаузер.
- Отец его умертвил? - в ужасе воскликнул я.
Господин Шатцхаузер выдвинул вперед нижнюю губу и развел руками.
- Мне не хотелось бы никого обвинять, но зачем ему понадобился листок с могилы его отца?
- Он говорит, что листок помогает ему о нем думать, - объяснил я.
Господин Шатцхаузер нетерпеливо передернул плечами.
- Но в лучшем случае это поможет ему думать о смерти отца.
Я был уже окончательно сбит с толку.
- Но тогда выходит, что если бы я принес отцу этот листок с могилы, я бы тоже помог умертвить дедушку!
- Верно, - строго сказал господин Шатцхаузер. - Я тоже так считаю,
В полном отупении я посмотрел сквозь мокрые вьюнки на улицу. Над Вайсензее тоже начинало светлеть.
В умытом асфальте отражались просветы в облаках, такие синие, что глазам было больно. Я не знал, что теперь делать, я вдруг испугался этой могилы; долго вспоминал я, как отец уходил от меня по лугам, и я увидел его раздвоившимся и подумал: он мог бы идти там вместе с дедушкой. Мне больше не хотелось на кладбище, мне хотелось домой.
Казалось, господин Шатцхаузер умеет читать чужие мысли.
- Где находится могила, как ее узнать и где ты живешь?
Я все ему рассказал.
- Брось, - сказал он, - не стоит тебе идти туда. На Конном рынке ты видел жизнь, этого довольно. Кладбище от тебя не уйдет.
- А отец?! - воскликнул я. - Он же твердо рассчитывает, что я принесу ему листок!