От конюшни к нам шел барон, на ходу стягивая перчатки, ноги его еще кривились от долгого сидения в седле. Отец смотрел на него отсутствующим взглядом.
- В данный момент это самое подходящее сравнение, если вспомнить, что баронесса и Свертла единственные женщины, которые его здесь интересуют.
И тут под вопль "Ааааааа!" и под гром аплодисментов кухарка внесла жаркое. Это оказалась и вправду на редкость аппетитная, поджаристая птица, даже у отца блеснули глаза. Мы думали, что надо подождать барона. Но все уже сидели за столом. Тогда подсели и мы.
Рохус Фельгентрей, как биолог, взялся нарезать жаркое.
- А что, - обратился к нему отец, - вы теперь наверняка пересмотрите свою резолюцию недовольства?
- Как вам такое могло в голову прийти? - спросил Рохус Фельгентрей, не прекращая разрезать птицу.
Отец объяснил: он просто подумал, что рядом с таким свидетельством истинного гостеприимства, каким является этот каплун, все их жалобы могут выглядеть несколько странно.
- Странно, - нараспев повторил дантист Лединек, - странно здесь выглядит совсем другое.
- Да, - согласился отец, и его усы немножко оттопырились, что бывало в очень редких случаях, - здесь многое может показаться странным.
Возникла насыщенная электричеством пауза; лишь нож Рохуса Фельгентрея продолжал нежно резать жаркое.
- Например? - Дантист Лединек любезно наклонился вперед.
- Например, - сказал отец, - тот факт, что все вы здесь не подозреваете, как хорошо вам живется.
- Только еще недоставало, - скорбно произнес господин Янкель Фрейндлих, - чтобы вы нам доказывали, будто мы живем в раю.
Отец вздохнул.
- Не дай вам бог заметить это, лишь когда вас оттуда изгонят.
Распахнулась дверь, и так, словно теперь была его реплика, вошел барон. Его грушевидная голова все еще оставалась красной от верховой езды, а соломенно-желтый хохолок был примят войлочной шляпой. Тихонько позвякивая шпорами, он прошел к столу, сел, держусь очень прямо, на председательское место, поднял к потолку ничего не выражающий взгляд и выпил стакан минеральной воды. Потом сказал:
- Приятного аппетита!
Трапеза проходила в полном молчании. И нельзя было толком понять, связано это с замечанием отца или с тем, что каждый сосредоточился на каплуне. Барон его не ел. Он сложил руки под подбородком, поставив локти на стол, и рассеянно смотрел на пыльную, украшенную серпантином лосиную голову, которая с противоположной стены пустыми глазницами изучала комнату. То и дело барон отламывал кусочек подсушенного хлеба или прихлебывал из стакана минеральную воду.
Отца это страшно смущало. Хотя видно было, что он с удовольствием съел бы еще каплуна, он вскоре энергично отодвинул тарелку и теперь сидел точно так же, как барон, только вид у него был не такой отсутствующий, и он раздраженным взглядом обводил занятую едой компанию.
А я не видел оснований отодвигать тарелку; кто знает, когда еще в новом году доведется есть такую птицу! Я ел и ел, пока от жажды уже не мог проглотить и куска.
К счастью, кухарка как раз поставила перед каждым прибором серебряную мисочку с водой; вода оказалась тепловатой, но все же это лучше, чем ничего. Выпив ее, я удивился, с чего это все так насмешливо смотрят на меня. Полковник даже обмакнул пальцы в свою мисочку, так, чтобы это бросилось мне в глаза. Я вопросительно взглянул на отца. Вид у него был подавленный; я никак не мог сообразить, в чем дело.
Вдруг барон налил в свою серебряную мисочку минеральной воды, чокнулся со мной и одним глотком осушил ее.
У полковника уши налились кровью.
- Прошу прощения, - сказал ему отец. Он встал и поклонился барону. Тот благодарно кивнул.
- Странные нравы, - проговорил граф Станислав, отходя от стола.
- Странные?.. - Под бородой Рохуса Фельгентрея что-то шевелилось. - Я бы назвал это провокацией.
Теперь напряжение уже достигло предела, казалось, вот-вот разразится гроза. Господин Янкель Фрейндлих невольно даже втянул голову в плечи.
Барон мизинцем подобрал с тарелки крошки подсушенного хлеба и заинтересованно стал его рассматривать.
- Будьте добры, десерт, - сказал он немного погодя.
Хердмуте, вся дрожа, внесла десерт. Это было желе; дрожь Хердмуте передалась и ему, эта дрожь передавалась каждому, кому Хердмуте его предлагала, вместе с порцией желе дрожь шлепалась на тарелку, а с тарелки на ложку: мы ели не десерт, а ложками поглощали волнение.
- Нет, - раздался вдруг хриплый голос, сперва нельзя было даже поверить, что он принадлежит господину Янкелю Фрейндлиху.
- Нет? - бесцветные брови барона медленно поползли вверх, до середины лба. - К чему относится это "нет"?
Стук ложек смолк.
- К этому обхождению, - с усилием проговорил граф Станислав.
- К какому? - осведомился барон.
Дантист Лединек на мгновение перестал ковырять в зубах.
- А ты угадай, кузен.
- Я не люблю загадок, - отвечал барон, - на свете и так довольно необъяснимых вещей, зачем же еще увеличивать их число?
- Совершенно с вами согласен, - неожиданно вставил отец.
Тут в стеклянном глазу Рохуса Фельгентрея сверкнула молния.
- Прекрасно, - выдавил он, - итак, значит, ясность. - Он сделал глубокий вдох. - Нет, трижды нет тому притеснению, которому вы с давних пор подвергаете нас!
- Четырежды нет! - в изнеможении простонал полковник. - И прежде всего... - Он в смущении схватился за сердце и продолжал беззвучно шевелить губами.
Барон с треском разломил у себя на тарелке кусочек подсушенного хлеба.
- Я понимаю.
- Браво! - громко произнес дантист Лединек.
Барон пропустил это мимо ушей.
- Вы чувствуете себя стесненными. - Так монотонно его голос еще никогда не звучал.
- Стесненными! - страстно проговорил господин Янкель Фрейндлих, пряча глаза за своим запотевшим пейсне, - стесненными, это может быть не совсем верно, оторванными, сказал бы я.
- Оторванными от чего? - Меж бесцветных бровей барона пролегла глубокая вертикальная складка.