Больше всего меня тревожили переправы через реки. Если Матвей опоздает из отпуска, то у него будут большие проблемы, в нынешнем веке с этим очень строго, особенно у простых беспародных офицеров. Поэтому когда мы достигли Коломны, господин лекарь отправился прямиком в Москву, а мы в Новосёлово.
За две недели нашего отсутствия имение преобразилось. Если в наш первый приезд это было настоящее сонное царство, то теперь это был растревоженный муравейник. Жизнь в имении кипела и бурлила.
На берегу Оки стучали топоры и визжали пилы, а паромщики как ужаленные бегали по берегам, Бригада плотников ремонтировала пристань, а вот что делали бегающие господа-товарищи я понять не смог.
Ян решил не откладывать хорошее дело в долгий ящик и начать три больших дела: введение четырехполья, возделывание картофеля и сахарной свеклы. За две недели он сделал совершенно невозможную на мой взгляд вещь: выписал и получил из Москвы кучу сельхозлитературы, изучил её и начал творчески применять. Под свои эксперименты мой управляющий запланировал пятую часть господской земли.
Для меня Ян составил целый список необходимого и на первом месте там были английские сельхозорудия: сеялки и молотилки.
Но самым грандиозным его замыслом была настоящая революция в оплате труда в имении.
Ян предложил всех поголовно перевести на оброк. Но тогда получалось, что не кому будет работать на господской земле. Что бы избежать этого он решил привлекать наемных работников и платить им деньги за конкретно сделанную работу.
Идея у него была как говориться сырая, но для меня это было очень важным. Я теперь, как бы осмысливая его предложение, выскажу кучу замечаний.
— И как ты, батенька, собираешься это делать? — изобразив некоторую задумчивость, спросил я.
— За каждую работу назначить определенную цену, сделал — получил, — я тут же оценил это предложение и пошел дальше.
— Хорошо, но у тебя два работника, один из них делает работу за час, другой за два. Как тут быть? — решил я подтолкнуть Яна к идеи установления нормы выработки.
Он тут же не задумываясь, выдал ответ.
— Надо будет установить не только объем работы, но и время её выполнения, — почти горячо, господин управляющий похоже основательно продумал этот вопрос. Собственно это не удивительно, велосипед тут изобретать нечего. В той же Англии уже есть система оплаты наемного труда, когда хороший труд поощряется звонкой монетой.
— Надо будет установить время, которое работник обязан отработать за неделю. — продолжил Ян излагать свою идею. — И обязательно ввести штрафы за нерадивость. Только вот не знаю как это назвать, слово жалование тут не подходит.
— Давай назовем это зарплатой, — предложил я.
Вскоре к нам присоединился Сергей Петрович. Просидев два дня мы «разработали» знакомую мне сдельно-премиальную систему оплаты труда. А ряду «ответственных» работников решили назначать твердое жалование с поощрительными премиями за хорошую работу.
Подводя итоги нашего мозгового штурма, я быстро составил таблицы должностных окладов, таблицы нормы выработки и под мою диктовку Сергей Петрович написал должностные инструкции, внеся в них творческие дополнения соответствующие реалиям 19-ого века.
Большого труда мне это не составило, в своё время я несколько лет был профсоюзным активистом и много раз участвовал в разработке коллективных договоров.
Не откладывая в долгий ящик, я приказал Яну еще до начала полевых работ провести эксперименты с внедрением нашей задумки. Всё таки на дворе 19-ый век и такая правильная и умная система оплаты труда может взять и не сработать. И может получиться так, что переведя всех на оброк я останусь без рабочих рук для обработки своей земли.
До июня Ян должен будет прислать мне человека с отчетом каждую неделю, а затем посылать отчет ежемесячно. А при возникновении каких-нибудь проблем присылать гонца с печалькой немедленно.
Закончив это неотложное дело я тут же уехал из имения, тем более что в этом была огромная необходимость: нашлись покупатели на дома в Москве и Коломне.
Сделки к моему удивлению прошли как по маслу, сначала были проданы московские дома, а потом и коломенский. Совершенно неожиданно нашелся покупатель и на нижегородскую недвижимость.
В наших московских домах было много всякой всячины, имеющей немалую ценность, в частности были достаточно ценные картины европейских мастеров, дорогая редкая мебель. Я решил продавать всё как есть и в итоге распродажа княжеской недвижимости принесла мне дензнаков больше запланированного.
Сергей Петрович остался в Москве завершать оформление продаж и погашение имеющихся долгов в Первопрестольной, а я направил свои стопы в Петербург.
Снег уже почти везде сошел, реки стремительно возвращались в свои берега и везде было великолепие пробуждения природы после зимней спячки.
Настроение у меня было великолепное. Первые отчеты Яна были полны восторженных фраз, всё получалось намного лучше ожидаемого. Для меня в этом не было ничего удивительного, еще в Новосёлово Петр и Серафим сказали мне, что Ян Карлович после снежной эпопеи пользуется в имении большим уважением и авторитетом, который с каждым днем укрепляется.
До массовых полевых работ дело еще не дошло, шла только подготовка к ним, внедрение новой системы шло успешно и Ян уже не беспокоился о возможном дефиците рабочих рук. Мало того к Осокину, которого назначили помощником управляющего на заокских землях, пришло наниматься несколько мужиков из соседних имений.
Ян переслал мне и первый отчет из Арзинова, там конечно было не так как в Новосёлово, но вполне приемлимо для меня. Дома у Лукоянове и Починках были быстро проданы и Иван спрашивал разрешения вложить часть вырученных денег в реконструкцию трактира. Марфа подробно расписала что и как они планируют сделать. Я тут же написал им о своем согласии.
Еще Иван прислал письмо отца Сергия, который извещал меня, что он принял приход нашего храма. Это меня очень порадовало и я послал Ивану распоряжение о выделение средств на возобновление строительства каменного храма.
Матвей во время прибыл в полк и успел мне то же прислать письмо. В Питере все тоже было без неожиданностей и все мои распоряжения выполнялись. Покупатели на наши дома на Лиговке и Васильевском уже нашлись и только требовалось мое присутствие. Станционный смотритель Сидор Пантелеевич получил увольнение со службы, Матвей захватил его с собой и временно поселил его на Пулковской мызе, где тот сразу же начал что-то мастерить.
Одним словом всё у меня пока получалось. В Твери уже закончили сооружение наплавного моста, я без проблем переправился через Волгу и вечером семнадцатого апреля был в Петербурге.
Абсолютно все в нашем доме собирались на пасхальную службу и мне было очень приятно, что мы так во-время вернулись. Я видел как нервничают мои камердинеры из-за опасения не успеть, да и самому очень хотелось успеть и пойти в храм вместе со всеми.
В детстве и юности я как большинство в Советском Союзе был далек от церкви. Но как многие был крещеным и знал, что на Пасху едят крашеные яйца и говорят что какой-то Христос воскрес. Но это все у меня не вызывало ни какого интереса и я сознательно избегал даже разговоров на эту тему.
Совершенно неожиданно для меня жена перед смертью попросила отпеть её. Попросила и попросила, ничего у меня в душе не ёкнуло. Но во время панихиды со мной что-то произошло, я оказался как бы в другом мире и перестал понимать происходящее. В этот момент ко мне подошла какая-то старушка и тихонько сказала:
— Милок, ты завтра вечерком приходи на службу, а потом с батюшкой побеседуй.
Так начался мой процесс воцерковления. Я по-прежнему избегал разговоров на эту тему, но уже по другой причине. А вот однажды пришлось не только разговаривать, но и пустить в ход кулаки, что бы пресечь хулу на Господа.
Это была еще одна причина охлаждения отношений с зятьями, скорее всего самая веская. Они молчали, но их прямо корежило, когда я шел в храм, особенно в пасхальные ночи.
После своего воцерковления я не пропустил ни одной пасхальной службы и надеялся что и здесь будет так же.
Пасхальная служба мне очень понравилась, все было чинно и благородно, как и подобает быть в домовом храме светлейшего князя. Особенно великолепен был хор, на это дело родитель денег не жалел.
После службы была праздничная трапеза. Организовывал её Степан Дмитриевич и она получилась наверное очень даже ничего. Но я уже был не в состоянии что либо адекватно оценивать. Дорога от Твери была тяжелой, мы спешили, спали урывками, я очень устал и начал засыпать прямо за праздничным столом.
В понедельник, девятнадцатого апреля, я без раскачки принялся за дела и первым делом оценил ситуацию в доме.
Анна Андреевна не подвела меня и оказалась молодцом. Она перешерстила нашу дворню и в нашем доме в итоге оказались только вызывающие у неё доверие. Никаких замечаний на её решения у меня не было. Со всеми хозяйственными делами сестрица замечательно справилась. В доме был идеальный порядок. Покупатели никак не могли дождаться моего возвращения, особенно те, кто желал купить особняк на Лиговке. Желающих купить его было хоть отбавляй и предложенная за него цена оказалась намного выше предполагаемой.
Революция в обеденной зале и на кухне поразила меня больше всего. Родитель держал двух поваров, он был поклонник русской кухни, а матушка предпочитала европейскую, преимущественно французскую, разбавленную английской. Поэтому поваров было двое, француз Анри по найму, специально выписанный из Парижу города и Никанор обладатель редчайшего для крепостного мужика отчества — Аполлонович. Его отец был куплен нашим дедом из-за редкого имени, которым наградил его помещик-самодур.
Время приема пищи, говоря по-армейски, Анна Андреевна установила достаточно строго. Завтрак свободный, кто как встает, при необходимости в десять-одиннадцать перекус напитками и бутербродами. Обед строго в четырнадцать. Затем в семнадцать еще один перекус. И строго в девятнадцать часов ужин. На ночь, с подачи Матвея, не обязательно, но желательно что-нибудь кисло-молочное: простокваша, ряженка, варенец и в редкую стежку кумыс. Полезность этого было его эмпирическим наблюдением.
На Нарвской мызе жили несколько семёй крепостных татар. Крепостное право как таковое у татар отсутствовало, но в середине прошлого, восемнадцатого, века в тех краях было башкирско-татарское восстание и и часть пленных стали крепостными у татарских помещиков. Дед был в тех краях, попробовал кумыс и решил завести его и у себя.
Для этого он купил три татарские семьи и поселил их на Нарвской мызе. Кумыс был не каждый день, а только когда была какая-либо оказия.
Кухня у нас была преимущественно русская, но что-нибудь европейское было всегда на столе, особенно в перекусах.
Дисциплину обедов и ужинов Анна Андреевна установила то же армейскую, явка была строго обязательна. Отсутствовать можно было только по уважительной причине, поставив об этом в известность меня. Практика открытых дворянских обедов была в прошлом, но приглашать гостей не возбранялось, опять же только с моего согласия.
В обеденной зале у нас был большой п-образный стол и Анна Андреевна каждому отвела строго определенное место. Посещение обеда и ужина было обязательно для меня, сестер, в их число входила и Таня, Матвея, нянюшки с сыновьями, Анисьи и Степана Дмитриевича.
Всё, что сделала Анна, конечно еще ожидало моего утверждения, но я ничего менять не стал, только сказал, что бы за столом она нашла место и Сергею Петровичу.
Вечером приехал офицер от генерала Бенкендорфа. Я утром послал ему весточку о своем возвращении и попросил принять меня.
Но Александр Христофорович решил по-другому. Офицер передал мне его письмо, в котором генерал любезно извещал меня, что он сам завтра в восемь часов утра навестит меня. Если я конечно буду не против.
Бенкендорф приехал точно в восемь, минута в минуту. Я пригласил его позавтракать вместе со мной и мы прошли в кабинет, куда и подали завтрак. Была большая вероятность что кто-то уже окажется за столом, а мне даже присутствие сестры и её жениха было не желательно при разговоре с генералом.
Позавтракав, я сразу же перешел к делу.
— Александр Христофорович, я хочу просить аудиенции у Государя Императора и подать ему два прошения, Это первое, — я протянул генералу свое прошение о признании Татьяны, дочери Анисьи, родной дочерью князя Андрея Алексеевича и его письменное признание этого факта.
Бенкендорф внимательно прочитал поданные мною бумаги и аккуратненько вернул их.
— А второе прошение?
— Я хочу просить Государя о смягчении участи подпоручика Александра Семёновича Пестова, арестованного по делу 14-ого декабря. Он доводится зятем Андрею Тимофеевичу Болотову, одному из величайших умов России, — при последних словах генерал встал и сделал несколько нервных шагов по кабинету.
— Государь справлялся о вас и сегодня в шесть вечера примет вас. Если вам необходимо официальное признание девочки вашей сестрой, то никто вам не в праве отказать в этом. А вот касательно ходатайства за государственного преступника, — Бенкендорф с сомнением покачал головой. — Не советую, князь, этим вы можете навредить и себе и ему. А уж поверьте мне, я то знаю, что говорю.
Деятельность Следственного Комитета по делам 14-ого декабря не была тайной и я знал, что мой собеседник в нем один из главных действующих лиц. Генерал несколько минут молчал, задумчиво глядя в окно.
— Дело подпоручика Пестова находится в моем рассмотрении. Вина его неоспорима и нет ничего, что бы свидетельствовало в его пользу, — но в последних словах Бенкендорфа я уловил нотку сомнения. Похоже ему запали куда надо мои слова про Андрея Тимофеевича.
Я подумал, что наш разговор окончен, но ошибся.
— Насколько я знаю, вам князь, удалось разобраться в своих запутанных делах и навести порядок в имениях. Нет-нет, — будущий шеф жандармов изобразил улыбку, такие улыбки я всегда называл змеиными, — эта информация не от вашего нового сотрудника, у меня для этого есть другие надежные источники. Какой род занятий вы решили выбрать для себя? Мне кажется, князь, вы не собираетесь служить ни по военной, ни по cтатской части?
Я внимательно посмотрел на генерала и решил немного наступить ему на любимый мозоль.
— Я, Александр Христофорович, собираюсь стать самым богатым человеком России, а затем и мира.
Насколько я знал историю, Бенкендорфу всегда не хватало денег, большая семья: три дочери и две падчерицы требовали больших расходов. А многочисленные любовницы были вообще финансовым бедствием. Поэтому я забросил удочку на будущее, он скоро получит моё интересное коммерческое предложение.
Сильно озадаченный моими словами, императорский сановник уехал, а я занялся своими делами. Известие о предстоящей аудиенции у императора меня почему-то оставило равнодушным. Моя голова была занята другим, мне хотелось поскорее продать питерские особняки и подвести дебит с кредитом. Сергей Петрович должен был вот-вот подъехать с окончательным результатом в Москве.
От предстоящей аудиенции я ничего особенного не ждал. В моей просьбе император естественно не откажет, а вот ходатайствовать за арестованного декабриста я передумал.
Во-вторых, господа декабристы были еще те товарищи. Насколько я знаю, ни один из них своих крестьян не освободил, моральный облик у многих был так себе и придя к власти они на всё сто переплюнули бы господ якобинцев. На практике эта публика была, за редким исключением, сплошь слюнтяи и соплежуи, так бездарно просрать свой реальный шанс. А то, что они почти все офицеры и пошли на такое дело, тут вообще нет слов.
А самое главное и это во-первых, Бенкендорф прав. Я поразмышлял, взвесил все за и против и согласился с ним. Тем более есть еще и другой аспект всего этого.
Николай Первый фрукт еще тот, я уверен, что мне предстоит очень трудная задача изменить что-то в известной мне истории. И главная проблема упертость и твердолобость императора. А поэтому зачем сразу же портить с ним отношения, он и так, я думаю, негативно отнесется к моему нежеланию служить.
И последнее, за подпоручика, «узника царских застенков», я уже собственно походатайствовал. Не перед Государем Императором правда, но может быть от разговора с Бенкендорфом проку будет больше. Царь голова, а сановники шея, среди которых этот генерал становится номер один.