Я повернулся и посмотрел на разбитое окно, разбитым оказалось стекло не большой форточки. Я оценил траекторию полета пули и понял, что только что сыграл в прятки со смертью.
Пуля пролетела точно у меня над головой и скорее всего очень даже не высоко. Почти одновременно офицеры бросились к лежащему на полу майору, к которому уже подбежал университетский лекарь. Петр подошел и стал у меня сзади и сбоку. Я отдал ему пистолет и остался стоять на месте.
Один из офицеров поднял пистолет майора, внимательно посмотрел в мою сторону и подойдя ко мне, молча протянул пистолет.
— Петр, забери оружие, а вас, сударь, прошу задержаться, — я достал из внутреннего кармана сюртука бумажник и достал из него стопку ассигнаций, перевязанную широкой лентой и протянул её офицеру.
Для меня специально пошили несколько сюртуков с большими внутренними карманами. В них я незаметно мог носить нужные мне вещи, в частности бумажник. В бумажнике постоянно лежали три пачки по десять тысяч каждая. Это на настоящий момент были все мои свободные денежные средства.
— Будьте любезны, передайте деньги своему товарищу, — в первый момент мне показалось, что он оттолкнет мою руку, но я ошибся. Офицер молча взял деньги и козырнув головой, молча отошел.
Подождав, когда унесут раненого, я подошел к генералу.
— Всегда к вашим услугам, господин генерал, — коротко и резко наклонив голову и щелкнув каблуками, я отошел от стоящего столбом генерала.
Два лакея подхватили раненого и чуть ли бегом в окружение офицеров покинули залу вместе с генералом и лекарем, а профессор подошел ко мне.
— Вы пулей раздробили кисть несчастному, — профессорский тон был немного странный, в нем были нотки осуждения. Я ухмыльнулся, у этой публики всегда хоть чуть-чуть, но стандарты двойные.
— Вы, если я не ошибаюсь, профессор физики Московского университета Радионов.
— Да, вы не ошибаетесь.
— Я перед выстрелом пообещал майору, что не убью его и специально целился ему в руку. Он, если вы заметили господин профессор, несмотря на кровотечение и болевой шок подошел на десять шагов, а мой выстрел был с тридцати, и выстрелил. Пуля пролетела у меня над головой и разбила стекло, — я повернулся и показал профессору на разбитое окно. Профессор промолчал, я решил, что тема исчерпана о достал из бумажника вторую пачку ассигнаций.
— Очень благодарен за помощь, примите пополам вам и господину лекарю.
Выйдя из залы, я направился к одиноко стоящей хозяйке и когда подошел, она повернулась ко мне. В её широко открытых глазах стоял ужас.
— Приношу свои извинения, Зинаида Александровна, но видит бог, я этого не хотел, — откланявшись, я вышел на улицу.
Испуганные гости княгини уже разъехались и перед особняком была чуть ли не пустыня, только моя карета и профессорская коляска, а метрах в десяти маячили фигуры квартальных надзирателя и поручика. Я позвал Петра и распорядился.
— Скажи Архипу, пусть едет в гостиницу и собирается. Я хочу прогуляться. Как только придем, сразу выезд.
Архип уехал и я медленно пошел по Тверской к площади Тверской Заставы. Москва, по которой я шел совершенно была другой. От неё в привычной мне 21-ом веке мало что осталось, но я все равно понимал, где я шел.
Голова моя занята была конечно другим, будут ли последствия у этой дурацкой дуэли, избежать её я ни как не мог, палку особо не перегнул. Особо я не волновался и не переживал, ну в крайнем случае порекомендуют мне пожить какое-то время в деревни, это на мой взгляд будет максимум наказания. Особенно после открытого обозначения своей позиции по отношению к декабристам.
В Питер я поехал не спеша, гнать лошадей не имело ни какого смысла, стояла сухая теплая осень и несколько раз мы останавливались на природе.
Мои инструкторы, господин Тимофеев и месье Ланжерон, ни каких вопросов мне естественно не задавали, а у меня желания самому рассказывать об этом не было.
В моих планах было заехать на Пулковскую мызу, проверить как обстоит дело с картошкой. В Новосёлово новые веяния проходили на «ура», успешно внедрялось четырехполье и новые сельхозкультуры, главной среди которых была картошка.
Уборка урожая была завершена и результаты были очень неплохие. Бригада работающая на картофеле собрала неплохой урожай с посаженных трех ведер, по моему мнению разобрались в основных вопросах его выращивания, а самое главное распробовали вкус картошки. Я показал им как её варить, жарить и делать пюре.
Ключик от успеха был в новой системе оплаты труда. Господскую землю Ян обработал в половину меньшим количеством людей и всем, кто хотел заняться отхожими ремеслом, он не препятствовал. По его подсчетам на следующий год в имении могут появиться лишние рабочие руки. И это при том, что строилась большая новая пристань, основной путь вывоза хлеба на продажу по моим расчетам будет через Оку, сахарный завод и большая винокурня.
На Пулковской мызе я решил не мудрить и попросил одного из фонбоковских мужиков переехать в Пулково и контролировать тамошних картофелеводов.
Заехать в Пулково я заехал, но вот задержаться там не получилось. У бурмистра меня ждало письмо, доставленное сюда несколько часов назад.
Естественно о дуэли в Питере уже известно и шеф жандармов требует моего скорейшего появления пред его светлыми очами.
Генералу уже доложили о дуэли и он хотел пообщаться со мной как можно скорее. Поэтому пока перезакладывали лошадей, я спросил только собрали ли картофель, каков урожай и пробовали ли в Пулково картофель на вкус.
Через несколько часов я был дома. Встревоженная Анна Андреевна рассказала, что рано утром приехал офицер от генерала и привез письмо с рекомендацией срочно мне приехать к нему для объяснения обстоятельств дуэли в любое время с восьми утра до нуля.
На часах было всего девять вечера и я поехал к Бенкендорфу. Ждать приема мне не пришлось, как только обо мне доложили, генерал велел пригласить меня в кабинет.
Шефу жандармов нездоровилось, у него болело горло, оно было завязано каким-то шарфом, а на столе дымился какой-то напиток. Говорить ему явно рекомендовали поменьше, на мое приветствие он ответил жестом и предложил сесть.
После чего протянул рапорт о моей дуэли, написанный одним из московских полицмейстеров.
Рапорт был составлен очень толково и поразительно правдиво. Я сам не смог бы описать случившееся правдивее. Единственное чего там не было, так это моих слов один на один, но этот факт был подмечен.
Вернув рапорт генералу, я сказал:
— Все так и было, ваши люди молодцы, Александр Христофорович.
Бенкендорф сделал глоток своего горячего пития и тихо и хрипло начал говорить, делая большие паузы.
— Государь в бешенстве. Генерала Михайлова через пару часов после вашей дуэли хватил апоплексический удар у него не работают правая рука и нога и он не говорит, — сделал еще пару глотков, напиток ему явно помогал. — Он ехал в армию на Кавказ. Вы, князь, по-прежнему не желаете служить по военной части?
— Даже еще больше.
— Вот это Государя и взбесило. Вы как-то говорили, что собираетесь съездить за границу. Мой вам совет, сделайте это не мешкая, желательно завтра утром вам уехать из Петербурга.
В середине лета я оформил заграничный паспорт. Вот что для меня оказалось большим откровением, так это паспортная система Российской Империи. Был бы я простым дворянином, не видать мне заграницы еще несколько лет. Но царский указ о признании меня совершеннолетним и дееспособным и естественно протекция Бенкендорфа позволили мне обойти все бюрократические препоны.
Мысль о поездке заграницу у меня появилась когда я, после начала войны с Персией, получил первое письмо Сергея Петровича. Он писал, что в Англии многие надеются на поражение России и настроения на Лондонской бирже соответствующие, а отступление нашей армии только все это стимулирует.
Мне были нужны большие деньги, вернее даже не большие, а огромные. И я, хорошо зная как и что будет происходить в России и мире в царствование Николая Первого, планировал свой поход в олигархи начать с биржевой игры.
К середине лета у меня появилась уверенность, что мои начинания в имениях сработают. И я стал подумывать о поездке в Европу, в первую очередь в Лондон, что бы самому посмотреть, как всё это работает, а не уповать полностью на господина Охоткина. Своими планами я поделился с Бенкендорфом и вот сейчас он их и вспомнил.
Пренебрегать советами шефа жандармов явно не стоило и я, вернувшись домой, рассказал всё Анне и Матвею и начал сборы в дорогу. Сам я в этих сборах не участвовал, а всю ночь писал инструкцию сестре, что и как делать в моё отсутствие. Она во время моих разъездов великолепно справлялась с делами в Питере и я не сомневался, что справится и с делами в имениях.
Все необходимые для этого бумаги, их сейчас называют крепостные акты и оформляются они в палатах гражданского суда, были составлены заранее. Я не совсем понимал некоторые нюансы и поэтому например написал бумагу, что не возражаю против брака Анны Андреевны м Матвеем Ивановичем. На всякий случай, вдруг моя «командировка» затянется.
Со мной ехали мои камердинеры и господин Тимофеев. Месье Ланжерона Анна попросила оставить в Петербурге, его супруга готовилась стать матерью и я скрепя сердцем, согласился. Мой фехтовальное мастерство еще требовало тщательного шлифования и мне не хотелось лишаться такого опытного учителя.
Счастливый будущий отец не ожидал такого подарка не ожидал, но в ситуации сориентировался и быстро предложил устраивающий меня вариант. Он имел хорошие связи в Европе и написал мне несколько рекомендательных писем в фехтовальные школы Берлина, Парижа и Лондона, где учителями были его боевые товарищи наполеоновских времен.
На рассвете я уехал. До Нарвской мызы я решил ехать верхами и провести там день или два, пока не подвезут багаж. Со мной поехало шесть человек: пять камердинеров и господин Тимофеев. Дорога у нас задалась и около трех часов дня мы были на мызе.
Нарвским бурмистром был мужик по имени Василий, хитрый и угодливый, но очень умный. На мызе был порядок, все аккуратно и чистенько. Господский дом изначально был большим пятистенком. Затем к нему пристроили хорошие теплые сени и поделили обе половины. Князья здесь бывали достаточно часто, но наездами, день-два не более.
В этом имении была своя винокурня, хорошая конюшня и почему-то большой и хороший каретный двор, на котором было целых шесть карет, все они были в очень хорошем состоянии.
Вообще наши имения производили немного странное впечатление. Родители были людьми сугубо городскими и выезжать в деревню не любили. Князь Андрей Алексеевич просто не переваривал охоту и в имениях не было ни одной господской собаки. Но среди мужиков охотники были. Которые и поставляли барину дичь и птицу.
На Нарвской мызе много мужиков уходили на промыслы в Нарву, были и такие, кто занимаясь ремеслом, практически там постоянно жили, платя хороший оброк. Несколько семей в Нарве профессионально занимались рыбной ловлей.
Пока ждали багаж и готовили две кареты, я решил еще раз ознакомиться с мызой и остаток дня ходил по своей усадьбе и окрестностям.
Уже практически в ночи привезли багаж и можно было утром трогаться в дальнейший путь, но я свой план поближе познакомиться с деревней Краколье, расположенной почти в устье реки Луга, менять не стал. В деревне было три владельца.
Большая часть деревни еще недавно была вотчиной императора Александра, две других примерно равных принадлежали какому-то питерскому чиновнику и мне.
В деревня было чуть больше тридцать дворов, одиннадцать из них мои. Они стояли очень компактно на берегу Луги, почти напротив деревни Остова на другом берегу.
Мне она была интересна по двум причинам. Из этой деревни на княжеский стол привозили разнообразную балтийскую рыбу: свежую, соленую и вяленую. В деревне была своя небольшая пристань, на которой хозяйничали рыболовецкая артель, в которой работали и и мужики других владельцев.
Но мне больше было интересно другое. Из деревни иногда привозили чудесный сыр, какого-то необыкновенного вкуса. Его делала одна семья на небольшой сыроварне. Своих коров было немного, не больше десятка и молоко они скупали во всей окрестности.
Всё там принадлежало мне, вся деревня была на оброке и почти все предыдущее царствование рыбаки и сыровары арендовали необходимые им средства производства.
В моей части деревни был староста, который всем там заправлял. Как и в Новосёлово он сидел на своем посту много лет и никакое развитие ему было не нужно. У просто руки не дошли до него.
Но недели две назад ситуация разрешилась сама собой, староста умер и необходимо было поставить другого человека. Василию я решил это дело не доверять и сделать это самому.
Еще на подъезде к деревне я услышал шум, крики и отборный мат. Кому-то кричали, чтобы не доводил до греха и отошел в сторону, иначе придется и его порешить. Я пришпорил коня и буквально влетел на скотный двор.
Посреди двора два мужика стояли в боевой стойке: один с вилами, другой с топором. Тот что с вилами был еще безбородым и безусым парнем, по его грязным и окровавленным щекам текли слёзы, разорванная рубаха была в крови и грязи. За спиной у него был лежал спутанный веревками бык.
Напротив него стоял ухмыляющийся здоровый черноволосый мужичина с бородой лопатой, поигрывая топором. Вокруг стояла плотная толпа мужиков и баб.
Следом за мной залетели Архип с Петром и бурмистр. Он закричал, перекрывая шум толпы:
— Вы что негодники замыслили? Барин приехал, а вы!
Шум толпы стих. Мужичина опустил топор и повернулся ко мне. Я услышал сзади щелчок взведенного курка и спокойный голос господина Тимофеева.
— Мужик, топор на землю брось, — я обернулся. Невозмутимый отставной капитан прицелился в мужика из пистолета. Тот не стал испытывать судьбу и быстро бросил топор.
Иван Васильевич тут же перевел прицел на парня с вилами.
— А теперь твоя очередь, — но тут он не угадал, парень только сильнее сжал вилы и прерывисто, но очень громко выкрикнул:
— Не дам Буяна резать, пока жив — не дам.
Я спрыгнул с седла, бросив поводья какому-то подбежавшему мужику. Мужичина тут же обратился ко мне:
— Вот, барин, смотри сам, малохольный что творит. Мы по-хорошему, а он за вилы, — услышав это, парень еще крепче сжал вилы и отчаянно со слезами в голосе закричал.
— Не дам, меня сначала убейте, не дам!
— Это называется по-хорошему, ну-ну, — усмехнулся я, подошел к парню и глядя в глаза тихо сказал.
— Вилы отдай и спокойно объясни в чем дело.
Парень разжал руки и без сопротивления отдал вилы. Сзади раздался чей-то вздох облегчения.
— Прошка, говори давай, чего молчишь, барин тебя спрашивает, — раздался из толпы возглас.
Прошка судорожно вздохнул, растер на щеках кровь и слезы и выдавил из себя.
— Буян золотой бык, ему цены нет, а его под нож, вот они, — парень показал на своего бывшего противника. Я махнул рукой и повернулся к толпе.
— Всё понятно, что не понятно. Кто мне объяснит, что тут у вас происходит?
Из толпы вышел степенный мужичок, ростом по плечо мужичине, в чистом добротном кафтане. В глаза бросились начищенные сапоги. Он стянул с головы картуз и поклонился в пояс.
— Дозволь, барин, я скажу.
— Только сначала скажи, кто такой.
— Я, барин, сыр для тебя варю. Звать меня Емелей. Так вот барин, это бык у нас коров крыл. Он телком игривый был, поэтому Буяном его и прозвали, потом остепенился, но слушался только Прошку, меня, да старосту нашего, царствия ему небесное, — мужичонка степенно перекрестился, сделал поясной поклон на восток, потряс потом головой и затем продолжил рассказ.
— А как Илюха помер, Буян опять хулиганить начал. А сегодня с утра брат этого, — Емеля показал на мужичину, — полез зачем-то к Буяну. Тот его немного и погонял. А у этого силище много, а умишко то скудненький. Вот он и давай орать, что быка надо зарезать, пока он тут всех не порешит. Собрал кучу таких же, они как-то Буяна сумели повязать. А тут Прошка выскочмл, ну и ….
— Понятно. Спасибо, Емельян. А теперь ты, Прохор, объясни, — я еще раз обратился к парню, — почему ты быка золотым назвал?
Прохор посмотрел на быка и еще раз всхлипнул. Животина как поняла, что речь идет о его судьбе и жалобно смотрела на своего защитника.
— От него, барин, знаешь какие коровы получаются, у них удои в четверть, а то и на треть больше, — в толпе раздались подтверждающие женские голоса. — Он, барин, ласку и хлебушек любит, а гришкин брат еще и пьяный полез. А Гришка, — добрый, ты, барин, его не наказывай. Он за брательника испугался.
Я подошел к быку. Он теперь также жалобно смотрел на меня.
— А чего кольцо не вставили? Бык то вон какой здоровый, — спросил я в пространство.
.— Староста не давал. Говорил, я и так с ним справлюсь.
— Вот я и думаю, — неожиданно заговорил Григорий, — пока бычара связанный лежит, надо ему кольцо вставить. А с брательником я, барин, прямо сейчас разберусь.
Все заулыбались, а я рассмеялся. Как говорится на ходу подметки рвет.
— Дайте-ка мне хлеба и давайте быстренько кольцо ставьте.
Я развязал морду быка и дал ему краюху хлеба. Он доверчиво взял её и спокойно съел.