Когда произошла вся заваруха на Сенатской площади молодого князя Алексея Андреевича Новосильского в Питере не было, он был болен и все интересное произошло без его участия. Накануне юноша поехал в Кронштадт с одним из поклонников старшей сестры Анны, тридцатилетним армейским лекарем Матвеем Ивановичем Бакатиным.
Матвею Анна Андреевна безумно нравилась, но она была одной из знатнейших и богатейших невест России, а он всего лишь армейский лекарь, которому от ворот поворот не дают только из уважения к памяти старого князя Алексея Андреевича Новосильского, получившему смертельное ранение на Бородинском поле и умершего на руках будущего лекаря.
Матвей был потомственным лекарем, первым в роду во времена Петра Первого был его прадед. Отец Матвея принадлежал уже к сословию обер-офицерских детей, был флотским лекарем эскадры адмирала Ушакова и за отличия по окончанию войны с турками в 1793-ем году ему было жаловано потомственное дворянство, он вышел в отставку, женился и родил сына.
В 1812-ом году семнадцатилетний Матвей учился на медицинском факультете Московского университета и добровольцем присоединился к сформированному князем Новосильским пехотному полку, с которым и оказался на Бородинском поле.
В роли помощника полкового лекаря он пробыл всего несколько дней. Вместе с денщиком князя Алексеем Петровым спас от плена раненого командира полка и отвез умирающего князя в его имение. Вернувшись в полк, отличился еще несколько раз. Вместе с бывшим княжеским денщиком, с которым Матвей очень подружился, был произведен в офицеры. За войну 12-ого года и заграничный поход получил два ордена. Вернувшись в Россию, молодой офицер неожиданно для всех подал в отставку и продолжил учебу в университете, после выпуска из которого стал армейским лекарем.
В доме князей Новосильских Матвею всегда были рады и он часто у них бывал, особенно когда был переведен в столичный гарнизон лекарем одного из полков. Князь Андрей Алексеевич очень быстро понял, что господину лекарю нравится его старшая дочь княжна Анна, хотя сам Матвей не давал для этого ни малейшего повода и начал косо на него посматривать. Князь возможно приказал бы его не принимать, особенно когда Анна Андреевна категорически стала отвергать всех потенциальных женихов, но неожиданно для него Матвея демонстративно очень любезно стала принимать княгиня Елизавета Павловна.
Молодой князь Алексей Андреевич от этого был очень далек, с господином лекарем он был знаком постольку-поскольку и то, только благодаря своим друзьям детства, братьям Петровым. После смерти своего боевого товарища Матвей не забывал его детей и регулярно навещал их.
Молодой князь общество не любил с пеленок, а поступив в университет, вообще перестал общаться с посторонними людьми. Он был крайне удивлен просьбе матушки сопроводить Матвея Ивановича в поездке в к его дяде старшему лекарю Балтийского флота. О цели поездки князь узнать не успел, на подъезде к Кронштадту возница не заметил полынью и возок опрокинулся. В холодной морской воде «искупался» только Алексей и естественно заболел.
Матвей не решился сразу везти больного обратно в Питер и князь двое суток отлёживался в доме его дяди.
Когда пришло известие о выступлении 14-ого декабря князь категорически потребовал везти его домой. Но это была большая ошибка, еще по дороге его состояние ухудшилось, началась лихорадка, он потерял сознание и в беспамятстве находился неделю.
***
Сквозь плотную, вязкую темноту начали пробиваться какие-то звуки. Я попытался прислушаться и после нескольких попыток мне удалось понять, что это звуки колыбельной, которую поет где-то рядом какая-то женщина.
Пение было очень приятным, я понял, что это колыбельная и темнота стала отступать. Через какое-то время мне захотелось открыть глаза.
— Ванечка, скорее беги за барыней и Матвеем Ивановиче, Алексей Андреевич глаза открывают, — голос был очень знакомый и приятный, с ним было связано что-то очень для меня хорошее и я действительно открыл глаза.
Надо мною был высокий потолок, обтянутый какой-то красивой и легкой материей, каких-то синих оттенков. На мне была длиннополая мужская ночная рубашка из какого-то очень нежного и приятного материала. Постель была такая же нежная и приятная. Скосив вниз взор, я увидел свои руки. И это были не руки водилы с пятидесятилетним стажем, с вечными трещинами на пальцах, коротко и грубо подстриженными толстыми ногтями и застарелыми мозолями.
Поверх одеяла лежали молодые ухоженные руки с гладкой и нежной кожей, ногти красивых и длинных пальцев были идеально подстрижены.
Меня тут же затошнило, жутко закружилась голова и я тут же снова закрыл глаза. Головокружение прекратилось, тошнота быстро отступила. Кругом опять была темнота, но это была просто темнота, стоило мне открыть глаза и она исчезнет. Тем более я слышал и ощущал, что к женщине, которая пела колыбельную, подошли еще какие-то люди.
Не знаю почему, но я, не открывая глаз, тихо и медленно сказал им:
— Не трогайте меня, хочу поспать.
Спать совершенно не хотелось, но интуитивно я понял, что надо срочно спрятаться в какую-нибудь скорлупу, что бы разобраться что произошло. Я совершенно не понимал, что случилось, где я нахожусь и кто я!
Мне не просто не хотелось спать, я и физически скорее всего чувствовал себя неплохо. А тошнота и головокружение появились от офигения при виде своих рук. Через некоторое время во мне обнаружились две страннейших способности: лежа с закрытыми глазами я как бы видел, что происходит вокруг, вернее не видел, а понимал. Второй способностью было физическое ощущение течения времени.
Первым пришло понимание, кем я являюсь и от этого понимания чуть не спалился, у меня почти вырвался возглас изумления.
Изумляться и правда было от чего. Оказывается я, князь Алексей Андреевич Новосильский, знатности и богатства неимоверных. Мне почти шестнадцать. У моего родителя какие-то проблемы, где он сейчас пока не понятно. Сегодня не то двадцатое, не то двадцать первое декабря 1825-ого года.
Лежу я в своей спальне, в уголочке на стульчиках примостились четверо: моя матушка Елизавета Павловна, старшая сестра Анна, врач Матвей Иванович Бакатин. Правда сейчас в 19-ом веке, а я сразу стал ощущать себя человеком этого века, еще говорят не врач, а лекарь. Четвертой была моя нянюшка Пелагея Тихоновна. Именно она и пела колыбельную.
Я сразу понял, что Матвей Иванович не ровно дышит на мою сестру, но держит это в тайне, он ей не ровня почти во всем. Но к моему изумлению я внезапно понял, что Анне Андреевне простой армейский лекарь тоже очень нравиться, она очень страдает и не знает что делать. Еще большим открытием было то, что матушка в курсе этого и тоже не знает что делать.
13-ого декабря мы с Матвеем Ивановичем поперлись в Кронштадт, но на подъезде случилось несчастье, возок опрокинулся в полынью и я оказался в холодной морской воде, естественно заболел и несколько дней был в беспамятстве.
Параллельно этому я вспомнил, что еще недавно жил в 21-ом веке в городе Санкт-Петербурге и работал простым водителем-дальнобойщиком. Когда-то я родился и жил в городе русской славы Севастополе, но служить в армии пришлось в Ленинграде, где и остался жить. Женился, появились дети — две девочки, в лихие девяностые занялись попутно с женой бизнесом — торговлей. Дочери вышли замуж и организовали строительную фирму.
В дефолт мы разорились и вскорости жена умерла. Зятья после этого стали рожи воротить, а следом и дочери. У них была успешная строительная фирма, а я опять подался в дальнобойщики. Они посчитали, что это как-то их компрометирует, а о том, что когда-то первые деньги на свой бизнес получили от меня, помнить было не обязательно.
В один прекрасный день, когда после рейса я употребил водочки, меня еще и назвали алкоголиком. В итоге все были посланы в пешее эротическое путешествие. Отдельная жилплощадь у меня была, внуков от них я так и не дождался, поэтому поводов к дальнейшему общению больше не нашлось. Зятья думаю были этому безумно рады.
Университетов я не кончал, но безумно любил историю, особенно своего родного Севастополя, всегда всё свободное время проводил за книжками, а когда появились компьютеры, за экраном монитора и к старости историю века девятнадцатого наверное знал не хуже какого-нибудь профессора.
Здоровье у меня надо сказать было лошадиное и несмотря на свои почти семьдесят, продолжал дальнобойничать. И вот как-то возвращаясь из рейса в Севастополь, я застрял в пробке перед Крымским мостом. Ну и от безделья начал как всегда предаваться своим любимым исторически-альтернативным мечтам.
Обычно как только безделье заканчивалось, заканчивались и мечтания. Но здесь я сильно увлекся, тема-то была просто потрясающая, что было бы если союзники не взяли Севастополь? И до самого дома все думы были только об этом. После рейса я употребил водочки и собрался ложиться спать, как вдруг полыхнуло в груди, а потом как кинжалом в ударили в сердце и в мозгах раздался металлический голос:
— Хочешь попробовать? — и стала накатывать плотная вязкая темнота.
На этом воспоминания о двадцать первом веке закончились. Странно, но я не помнил своих родителей, паспортных данных своих, жены и дочерей. Не помнил как кто выглядел. Каких-либо сомнений в реальности воспоминаний о двадцать первом веке не было совершенно. Я буквально физически ощутил, что в одном теле оказались две сущности. Несколько минут они изучали друг-друга, а затем стремительно слились в одну.
***
Молодой князь Алексей Андреевич внезапно застонал, начал метаться, но быстро затих и спокойно заснул. Армейский лекарь Матвей Иванович Бакатин осмотрел больного и спокойно сказал княгине Елизавете Павловне:
— Ваша светлость, на мой взгляд поводов для беспокойства нет. Думаю, что был кризис болезни и теперь Алексей Андреевич начнет выздоравливать. Сейчас он спит.
Княгиня повернулась к няньке князя Пелагеи.
— Пелагея Тихоновна, остаешься с князем, — редкая русская дворянка высокого полета своих детей сама кормила грудью. И поэтому с первых часов жизни рядом с молодым князем была кормилица и нянька Пелагея, у неё у самой только что родилась двойня, но молока хватало на троих.
Пелагея своего Алешеньку любила не меньше родных и он ей платил тем же. Княгиня к этому относилась спокойно, забот и хлопот у неё хватало, одни амурные дела чего стоили. Потом началась война с Наполеоном, смерть тестя, ранения мужа, другие тревоги военного времени, рождение второй дочери и прочее-прочее-прочее.
Князю это всё вообще было до лампочки: женщины, карты, войны, полковые дела, придворные интриги были гораздо важнее. О детях он стал думать только когда подросла старшая княжна и стали появляться претенденты на её руку.
Нянька Пелагея за пятнадцать лет незаметно превратилась в Пелагею Тихоновну, но по-прежнему всегда была рядом с князем. У Алексея был еще дядька, но год назад он скоропостижно умер и няня осталась единственным по настоящему близким человеком. Надежды на это подавали конечно еще её сыновья Василий и Иван, но им еще надо было вырасти.
Выздоравливал князь долго. Три недели у него была просто жуткая слабость, несколько шагов по спальне и он совершенно без сил падал в постель мокрый и белый, как свежевыпавший снег. Каждый день утром и вечером приезжал лекарь Матвей Бакатин. Попытки княгини пригласить кого-то еще неожиданно для неё были решительно пресечены самим больным. Она была потрясена проявлением железной воли у больного сына, раньше за ним такого не замечалось.
Когда Алексей спросил почему его не навещает отец, ему сказали что Государь срочно отослал его с важным поручением в Европу, тетушка князя была замужем за английским лордом, жила в Лондоне и периодически выполняла деликатные просьбы племянника.
За время болезни молодой князь очень подружился с лекарем и старшей сестрой Анной. Младшая Маша несмотря на свои десять лет была еще совершенный ребенок и была занята только своими куклами. Однажды ожидая лекаря, Алексей сказал сестре, что Матвей очень хороший человек и очень ему нравится. Анна неожиданно зарделась румянцем и сменила тему разговора.
Дней за десять до своего дня рождения дела Алексея пошли в гору и он начал стремительно выздоравливать.
***
К своему шестнадцатилетнюю я выздоровел и матушка поведала мне о страшной семейной катастрофе.
Утром двадцатого января матушка пригласила меня в кабинет отца. В его отсутствии она последние дни там проводила много времени.
— Садитесь, Алексей, я должна с вами поговорить об очень серьёзных вещах, — несколько дней назад я попросил матушку общаться со мной на русском. Она очень удивилась, но просьбу выполнила. Иногда она правда говорила очень медленно, с трудом правильно подбирая слова, но на французский не перешла не разу.
— Слушаю вас, матушка, — я поудобнее расположился в кресле, что-то мне подсказывало, что разговор будет долгим и неожиданным.
Несколько минут матушка молчала, а потом попросила разрешения перейти на французский. Я видел, что она волнуется и конечно согласился.
То, что я услышал, повергло меня в шок. Хорошо, что сидел, иначе точно бы упал, так как был близок к обморочному состоянию.
Оказывается мой отец, князь Андрей Алексеевич Новосильский, был среди заговорщиков вышедших 14-ого декабря на Сенатскую площадь, получил ранение в грудь и умер следующим утром. Государь следствие в его отношении повелел прекратить, но беда не приходит одна.
После смерти отца выяснилось, что мы нищие. Все наши имения, дома в Питере, Москве, Нижнем и Одессе были заложены и перезаложены в Государственном заемном банке, банкирских домах Питера, Москвы, Одессы и даже Бердичева. Более того и в каких-то мутных, непонятных конторках. Как он сумел распорядиться матушкиной долей в имениях, мне было совершенно не понятно. Сумма долгов была просто ошеломительная — несколько миллионов рублей.
Я был потрясен услышанным и не знал, что сказать. Но матушка оказывается сказала еще не всё.
— Через несколько минут к нам приедет генерал Бенкендорф, он участвует в следствии и пользуется доверием Государя.
С генералом Бенкендорфом я еще не был знаком. Я вообще мало кого лично знал из высшего света, родители не настаивали и до университета я жил преимущественно в нашем имении Новосёлово на Оке, которое мне очень нравилось. Еще больше оно нравилось моей нянюшке, она оттуда родом и любила рассказывать мне о нем. В её рассказах там были молочные реки и кисельные берега.
Генерал приехал точно в назначенный час. Со мной он поздоровался как с равным и сразу же начал говорить о сути своего визита, о нашем бедственном материальном положении. Картина нарисованная им оказалась еще ужаснее того, что рассказала матушка. Со слов генерала получалось, что если даже продать абсолютно всё, то этого хватит покрыть максимум три четверти всех долгов. И в итоге мы останемся у разбитого корыта, с кучей долгов и измазанной грязью репутацией.
Услышав безжалостный вердикт генерала, матушка разрыдалась. Бенкендорф неожиданно для меня обнял её и очень мягко и проникновенно сказал:
— Елизавета Павловна, успокойтесь. Я приехал к вам не как судья для вынесения приговора, а как настоящий друг, что бы протянуть вам руку помощи.
Матушка сразу успокоилась. вытерла слёзы и виновато стрельнула глазами в мою сторону, как я отреагировал на генеральские проявления чувств. Он надо сказать почувствовал неловкость ситуации и в кабинете воцарилась тишина. Я решил взять ситуацию в свои руки и улыбнулся.
— Садитесь, Александр Христофорович, в ногах правды нет. Матушка, распорядитесь, пожалуйста, подать чаю, — на улице было холодно, а генерал одет был явно не по сезону и по всему явно продрог по дороге к нам.
Чай со сливками по-русски, печенье, мед и варенье подали моментально. Две горничные похоже только ждали распоряжения за дверями кабинета.
Короткое чаепитие разрядило обстановку и согрело не только озябшего генерала, но и общую атмосферу в кабинете и Бенкендорф спокойно изложил свой план нашего спасения.
Он предложил матушке обратиться к Государю Императору с прошением об учреждении в наших имениях майората. Что это такое я знал примерно плюс-минус километр, а матушка похоже даже такого слова и не слышала, поэтому генерал поспешил объяснить что это за зверь такой.
— Император Александр Павлович еще вначале своего царствования разрешил владельцам крупных имений учреждать майораты. Это такие имения, которые считаются «заповедными», наследуются по закону старшинства и этот порядок сохраняется по шотладскому образцу пока не пресекается прямая линия наследников первого владельца. Майорат не может отчуждаться или дробиться, даже для уплаты налогов или долгов. У меня вчера вечером была беседа с Государем на эту тему и он дал на это своё устное Высочайшее Согласие, — не знаю как матушка, а я ход мыслей генерала понял сразу же оценил. Александр Христофорович тем временем продолжил развивать свою мысль.
— Вам, Елизавета Павловна, надлежит сегодня же подать Государю два прошения. Первое об учреждении майората, второе о признании князя Алексея Андреевича его первым владельцем и объявлении его совершеннолетним и полностью дееспособным, — генерал обозначил легкий поклон головой в мою сторону. — Это сразу же покажет всем отношение императора к случившемуся и станет вашей защитой. Ваши дома сразу повысятся в цене, вы их сможете выгодно продать и рассчитаться с основной массой долгов. Как только князю позволит здоровье, ему необходимо сделать ревизию своих поместий и навести там порядок, в первую очередь прогнать воровитых управляющих. Надежных грамотных людей для этого дела я вам дам.
На этом по моему мнению можно было и заканчивать. Суть дела лично мне была ясна и на первый взгляд генеральское предложение было единственным реальным и быстрым выходом из нашего кошмарного состояния. Но генерал похоже еще хотел что-то сказать.
Неожиданно он ухмыльнулся и закончил с видом кота, подбирающегося к сметане:
— Ваша озабоченность, Елизавета Павловна, о судьбах дочерей абсолютно понятна. Но я не сомневаюсь, что Алексей Андреевич окажется любящим братом.
Матушка из речи Бенкендорфа поняла что это какой-то выход и самое главное для неё, всё возникшие проблемы будет решать не она и можно будет вернуться к прежней удобной и комфортной жизни. То, что жизненные корабли родителей последнее время плыли разными курсами, я уже успел хорошо понять.