Мне всегда нравилось приходить на кладбище. Наверное, звучит странно, ведь живым свойственно бояться всего, что связано со смертью. Человеческий век короток. В этот мир страшно приходить, но не менее страшно из него уходить. Но что на самом деле пугает людей? Расставание с привычным положение вещей? С любимыми и близкими? Или неизвестность, которой овеяно то, что там, за чертой?
Умирать не страшно. Страшно умирать в одиночестве.
— Здесь тихо, — проговорил Сашка, сидя рядом со мной на старенькой деревянной лавочке и глядя на надгробие из белой мраморной плиты, что словно мертвый, застывший в вечности цветок, возвышалось над землей.
— Ты чувствуешь это? — спросила я, поднимая голову и рассматривая клочок голубого неба, виднеющегося сквозь густые кроны деревьев.
— Что? — спросил друг. Голос его звучал глухо, словно долетая издалека. Очень издалека, как из другого мира, а может быть, и из другой жизни.
— Умиротворение, — прошептала я, с наслаждением прикрывая глаза и чувствуя, как лучи солнца согревают моё лицо.
— Нет, я чувствую кое-что другое, — ответил он. Я открыла глаза и с удивлением уставилась на друга. И он не задержался с ответом, яростно выдохнув: — Злость.
— Ааа, — отмахнулась я. — Это уже давно не новость. По-моему, это твое неизменное состояние, перманентно сменяющееся состоянием дзен-буддизма, когда ты с завидной целеустремленностью начинаешь читать мне нотации.
— Это правда? — с места в карьер начал Сашка.
— Что Земля вертится вокруг Солнца, а не наоборот? — любезно поинтересовалась я. — Так вроде уже обсудили, нет?
— Ведьмы не смогли пробиться к тебе второй раз, — по его лицу было видно, как он зол. — Они потратили все свои ресурсы, но не смогли установить контакт повторно. А ручной призрак твоего бывшего постельного друга, появившийся, когда не ждали, сообщил, что дело в тебе. Ты умираешь.
— Нет, — покачала я головой. — Он не призрак, он — королева драмы! Я не умираю, я всего лишь…давно не ела.
И я ковырнула носком ботинка зеленую травку под ногами. Почва под ней оказалась мягкой, пропитанной влагой, и рыхлой, словно кто-то совсем недавно её перекопал, но при этом молодая яркая травка казалось не тронутой, а свежей и сочной, словно ухоженный газон.
— Насколько я понимаю, речь идет не об обычной еде, правда? — вклинился в мой мозг настойчивый голос Седого.
— Знаешь, если бы все дело было в обычной еде, я бы просто съела пирожок! — закатила я глаза. — Не знаю, готовят ли здесь пирожки, я еще не успела ознакомиться с особенностями местной кухни, на наверняка что-то, да нашлось бы.
— Но в том-то и дело, что простой пирожок тут не поможет! — Сашка на мгновение прикрыл глаза, пытаясь успокоиться. Кажется, он даже что-то быстро прошептал. Может быть, молился. Не знаю, была ли ему известна хотя бы одна молитва. И не знаю, к каким богам следует обращаться убийцам, но что-то мне подсказывало, что для таких, как мы, помилования не существовало. Как и прощения тоже. А значит, молиться некому. — Фима, просто…сделай это! Неужели в этом чертовом сидхейском царстве нет ни одного мужика?!
— Дело не в наличии или отсутствии мужиков, Сань, — тихо проговорила я, отворачиваясь. — Дело в том, что я не хочу это делать. Больше не хочу.
Он ничего не ответил, но я кожей чувствовала, как в моем затылке пытаются прожечь дыру.
— Знаешь, мне кажется, это бессмысленно. Всё бессмысленно.
И едва я договорила последнюю фразу, как цепкие пальцы впились в плечо и меня самым невежливым образом развернули. Ну, как разворачивают табуретку или цветочное кашпо.
— Добрый вечер, — неожиданно для самой себя выдала я, оказавшись нос к носу с Сашкой. Кажется, в моем мозгу что-то замкнуло.
— С Новым годом, — хмыкнул Сашка.
— И Рождеством Христовым, — не осталась я в долгу. Человек от всей души пожелал, не могу ж и я не поддержать инициативу.
— Давненько я тебя так близко не видел, — проговорил друг, медленно скользя взглядом по моему лицу.
— Ага, — рассматривая темнеющую радужку его глаз, пробормотала я. — Лет сто, и еще столько же не видел бы.
— Сто лет? — красивые губы изогнулись в ироничной улыбку. — Так долго не живут.
— Живут, — я моргнула, подавив огромное желание просто прикрыть глаза и притвориться, что меня здесь нет. — Я.
— Тебе сто лет? — свел он брови у переносицы.
— Кажется, немного больше, — я постаралась не всхлипнуть. — Примерно, раз в десять — пятнадцать.
— А так бывает? — я ощутила его дыхание на щеке.
— Я не знаю, — прошептала я в ответ, крепко сцепляя зубы. — Но кажется, я — это совсем не я.
— Как ты покинула королевский дворец? — вдруг резко сменив тему разговора, спросил Сашка, отпуская моё плечо.
Я резко выдохнула и посмотрела на отодвигающегося и складывающего руки на груди бывшего напарника. И нынешнего босса. А может быть, и это тоже уже было бывшим.
— Сиганула в окошко, — и я изобразила руками этот эпичный момент прыжка в неизвестность.
— Зачем? — спросил он с отстраненным видом, покусывая губы и глядя мимо меня, сквозь меня.
Я разозлилась.
— Прости, телепортироваться еще на научилась.
— А летать уже научилась? — хмыкнул друг.
Рассказывать про встречу с драконом не хотелось, как и про его не совсем внятные намерения.
— Я — нет, а вот кое-кто — да.
— В смысле? — Сашка, наконец, взглянул на меня. Его плечи едва заметно вздрогнули, когда наши глаза встретились, и он тут же отвернулся. Слишком стремительно, чтобы это движение не выглядело подозрительно.
— В смысле, что если бы кое-кто не умел летать, то мы бы сейчас с тобой беседу не беседовали, — продолжая открыто наблюдать за другом, пояснила я.
— У тебя подозрительно нездоровая тяга к самоповреждениям, — прокомментировал Седой.
— А разве бывает здоровая? — хмыкнула я.
— Когда речь заходит о тебе — то ничего здорового в принципе не может быть, — вздохнул Сашка как-то очень устало.
— Все претензии к богу, это он меня такой сделал, — и я указала направление, по которому следует обращаться со всеми имеющимися недовольствами, то есть, ткнула пальцем в небеса.
— Уверена, что бог? — вздернул бровь друг. — По-моему, тут скорее дьявол отметился.
— Я не профсоюзное собрание, чтобы отмечаться, — заявила я невпопад.
— О чем ты думала, когда прыгала? — понизив голос до пугающего полушепота, спросил Сашка склонившись к моему уху. И мне стало жутко до дрожи в поджилках. Потому что можно пережить, когда на тебя орут. Можно пережить, когда тебя бьют или даже убивают. Но когда тебе вот так вот вкрадчиво, но с отчетливой яростью и едва сдерживаемой пылкостью шепчут на ухо — это пугает, вызывая только одно — желание максимально быстро смотаться подальше от источника то ли божественного наслаждения, то ли адских мук.