Принесли заказанное, и за едой Анна рассказала ему все. Алексей узнал, что Воронцов ворует у нее сюжеты, что это вообще отвратительный тип, однако единственный сильный ее соперник на ТВР.
Алексей слушал внимательно и сочувственно. Мир журналистики был от него достаточно далек, но что такое конкуренция, Шепелев знал не понаслышке. Сам он ничего не рассказывал Анне, но не далее как несколько дней назад его более удачливые коллеги — люди, как сказали бы они сами, «без комплексов», отобрали у него несколько выгодных дел. Пусть! В конце концов, это его личные неприятности, для него сейчас важнее то, что женщине, которую он любит, плохо. Жаль, что он ничем не может ей помочь. В очередной раз Алексей осознал полное свое бессилие. Единственное, на что он способен — это внимательно ее выслушать, сочувственно покачать головой, сказать в утешение несколько общих фраз. Вот и все.
— Знаешь, Аня, в конце концов, жизнь есть жизнь, а вся жизнь — это борьба. Ты сильная, ты обязательно справишься с этим Воронцовым, тем более что на самом деле тебе равных нет.
Алексей произнес обычные гладкие и мало что значащие фразы: то же самое наверняка сказал бы и любой другой, окажись он в тот момент на его месте. Однако Анне почему‑то стало легче, как будто ей только что пообещали разобраться с ненавистным конкурентом раз и навсегда. Конечно, все дело было в том, что Анне просто‑напросто нужно было выговориться. Благодарный и внимательный слушатель — вот кто был ей необходим в эту минуту.
Анне вдруг показалось, что действительно все как‑нибудь разрешится очень просто: ей удастся поймать Воронцова с поличным, и тогда весь ТВР узнает, чего стоят его сюжеты. Она даже размечталась. Надо только сделать какой‑нибудь из ряда вон выходящий сюжет, о подготовке которого Воронцов ничего не сумеет пронюхать, и тогда ее сразу повысят. Она поднимется еще на одну ступень в своей карьере. На улице ее будут узнавать не каждый четвертый, как сейчас, а просто все.
Занятая этими мыслями, Анна и не заметила, как улыбнулась. Алексей тут же принял ее улыбку за знак признательности.
— Тебе не кажется, что мы были бы счастливы вместе? — вдруг тихо спросил он.
Это прозвучало так неожиданно, что Анна, сброшенная с облаков на землю, не сразу нашлась с ответом, хотя, разговаривая с Алексеем, обычно была готова к тому, что он обязательно переведет разговор на личные темы.
— Леша, — начала она.
— Постой, — перебил он. — Выслушай меня. Я люблю тебя, Анечка, люблю с того самого дня, когда увидел тебя на школьном дворе ровно двадцать лет назад, с букетом цветов и огромными белыми бантами в косичках. И я… — У него не хватило слов. Он молча достал из кармана пиджака небольшой футлярчик, открыл его и подал ей. Конечно же, там лежало золотое кольцо — тоненькое, изящное, с маленьким камушком. — Позволь считать этот ужин в ресторане нашей помолвкой. — Алексей наконец, вновь обрел голос. — Согласна ли ты стать моей женой?
Нет, эти слова не свалились на нее как снег на голову! Скорее, это был давно ожидаемый и от этого еще более неприятный холодный душ, которого никак нельзя было избежать. Ей уже давно стало понятно, что все кончится именно так: не может же галантный, порядочный и, что там говорить, уважающий ее Алексей предложить ей какие‑то другие отношения, кроме законных. Они ни разу в жизни не были близки, общались дружески. Разница была лишь в том, что Анна хотела бы и дальше продолжать отношения на этом уровне, а Алексей желал большего.
И все‑таки он был другом, хорошим другом, верным, понимающим, и Анна почти физически ощущала, как Лешке будет больно — да и ей самой тоже, что кривить душой? — когда она ему откажет. А это случится неизбежно. Не такой человек Анна Черкасова, чтобы связать свою жизнь с нелюбимым мужчиной. А любимого у нее не было вот уже десять лет. После того как ее парень, вернее сказать почти жених, Олег, бесшабашная голова, мотоциклист‑экстремальщик, погиб, на полной скорости врезавшись в грузовик, неожиданно вылетевший навстречу, Анна, с трудом пережив его смерть, решила, что больше никогда никого любить не будет. Его любишь, а он уходит. Навсегда. Перенести такое во второй раз она просто не сможет. У нее были любовники — как ни крути, а тело требовало своего, но они не оставляли следов в ее душе. Потому Анна и стала отдавать все свои силы работе.
Была и еще одна веская причина для того, чтобы воспротивиться предложению Алексея. К тридцати трем годам она, отдавая большую часть времени карьере, успела стать закоренелой холостячкой. Даже мысли о том, чтобы готовить, когда можно работать, или мириться с беспорядком в квартире, который, по ее представлению, обязательно устраивает любой мужчина, приводили ее в ужас. Нет, в чем в чем, а в своей личной жизни Анна ничего менять не собиралась.
— Леша, знаешь, я… — произнесла она нерешительно. И куда только девалось ее умение четко формулировать свои мысли? Она ведь журналистка! — Ты меня удивил, я совсем не ожидала такого.
— Я понимаю тебя, — улыбнулся он. — Разумеется, это довольно неожиданно: услышать предложение руки и сердца, да еще после того, как ты рассказывала о своих неприятностях. Но я очень надеюсь, что мое предложение поможет тебе забыть о них! Значит, мой сюрприз удался?
А улыбка у Лешки такая теплая! Господи, если бы не та трагедия… Ну, почему все тогда так нелепо закончилось? Почему они с Олегом не просто расстались? Насколько было бы проще, если бы он нашел другую девчонку и ее, Анну, бросил! Она, конечно, попереживала бы, может быть, поплакала бы, а потом все прошло бы… И если бы не ее холостяцкие замашки…
— Но кольцо ты все‑таки надень, ладно? Оно тебе не мало, нет? А то я покупал на глазок, — в голосе Алексея прозвучало беспокойство.
— Знаешь, Леша, — начала Анна, набрав побольше воздуха. Вот сейчас она все ему скажет, все объяснит. В этот момент в сумочке Анны неожиданно запищал мобильник, и она ухватилась за него как утопающий за соломинку, мысленно проклиная свою слабость и одновременно радуясь, что благодаря звонку неприятный разговор на какое‑то время откладывается. Спасителем, так удачно вклинившимся в ставшую опасной ситуацию, оказался шеф Анны, Борис Алексеевич.
— Слушай, — деловито проговорил он, — я тебе там не помешал, надеюсь?
Тон его заранее отсекал возможность признания в этом, даже если бы и была такая необходимость.
— Нет‑нет, что вы! — откликнулась Анна, бросив на Алексея извиняющийся взгляд. — Я вас внимательно слушаю.
— Короче, завтра приезжает Дэн Смирнов. Знаешь, надеюсь, про кого я говорю? — добавил шеф все тем же абсолютно безапелляционным тоном.
— Конечно, — уверенно ответила она. Как же его не знать? Дэн Смирнов, владелец одного из крупнейших в России модельных агентств с броским, и, согласно высокой интернациональной моде на английском языке названием: «Russian stars». «Звезды русские, а подают себя под американским соусом, — успела подумать Анна, — и зачем ему только понадобилось именовать свое агентство по‑иностранному?»
— Тогда слушай сюда, — продолжил шеф. — Я специально тебе позвонил: это дело только для тебя, никто больше о нем пока не знает. Чтобы завтра у меня был сюжет про Смирнова. Он, правда, нашего брата журналиста не любит, но это меня не волнует, поняла? Что хочешь придумывай, на свое усмотрение, а сюжет чтобы был непременно: нам рейтинг канала надо повышать. В лепешку расшибись, а сделай. Тут кое‑какие материалы накопились, так я скажу Кругловой, чтобы она их тебе домой принесла. Лады? Времени у тебя нет совершенно, ты это учти, так что бросай все свои дела и работай, ясно?
— Хорошо, — с готовностью отозвалась Анна. Она уже давно уяснила, что показывать шефу свою неуверенность нельзя. Главное — чтобы он не усомнился в ее способностях, а для этого на его вопросы надо отвечать без запинки и с готовностью соглашаться даже на самые невероятные задания вроде того, о котором речь шла сейчас. Всем и каждому известно, что интервью по каким‑то своим веским причинам Дэн Смирнов давать отказывается, тем самым еще сильнее раздувая шумиху вокруг своего имени, и без того широко известного. Впрочем, у Анны на размышления времени хватит, целая ночь впереди. Она еще успеет придумать, как заставить этого модельера дать ей интервью. К тому же Борис Алексеевич ясно сказал, что никому, кроме нее, он об этом задании не говорил. А значит… Это значит, что, сделав сюжет, она утрет нос всем на ТВР, и мерзкому Воронцову в первую очередь.
Шеф дал отбой. Анна убрала мобильник в сумочку и наконец‑то прямо посмотрела в глаза Алексею. Как‑никак у нее появилось оправдание не продолжать их разговор, который — она это точно знала — ничем хорошим не кончится. Кроме того, ее ждет работа. Сбивало с толку лишь одно: в глазах Лешки ясно читалось разочарование и отчаяние.
— Что‑то случилось? — еле слышно поинтересовался он.
— Да, — торопливо призналась Анна. — Срочная работа. Ты же поймешь меня, правда?
— Ну разумеется, о чем ты говоришь! — потерянно произнес Алексей. — Давай я тебя хотя бы подвезу…
— Нет‑нет, не надо! — торопливо запротестовала Анна. Ей вовсе не хотелось, чтобы разговор продолжился в машине. — Я быстро доберусь, не беспокойся. — Она вовсе не была бездушной. Собравшись уже уходить, заметила крайне подавленное состояние Алексея и остановилась. Что ни говори, а ей хочется, чтобы Алексей остался для нее хорошим другом. — Ты не волнуйся, мы с тобой еще поговорим, — мягко произнесла она, положив ему руку на плечо. — Обязательно поговорим. А кольцо… — Анна на секунду задумалась. — Кольцо пока пусть останется у тебя. У нас с тобой еще будет время. Чао! — И, подхватив сумочку, быстро, не оборачиваясь, пошла к выходу.
Алексей остался в одиночестве за столиком, уставленным бокалами и мерцающими свечами. Но Анна уже не видела, как он, точно от сильной боли, сжал голову руками, а потом подозвал официанта и попросил его принести ему водки. Проклиная в душе свою нерешительность, она пулей вылетела из ресторана.
Едва Анна успела войти в дом и вытащить наконец шпильки из волос, как в дверь позвонили. Это могла быть, конечно, только Круглова, больше некому.
Лилия Круглова, или Лилечка, как за глаза, а часто и в глаза ее звали коллеги, действительно вся будто бы состояла из кругляшек, завитушек и колечек. Невысокая, если не сказать миниатюрная, пухленькая, с кудрявыми волосами платинового цвета и круглыми синими глазами, она очень походила на одну из тех немецких кукол, которые в огромных количествах сидят на полках в магазинах игрушек и по которым вздыхают маленькие девочки. Те, что постарше, бредят уже Барби и Кенами.
Для всех на ТВР так и оставалось загадкой, каким образом Лилечка — робкое и беззащитное существо — смогла как‑то пробиться и даже ужиться в коллективе, где человек человеку — волк. Впрочем, волк — это еще мягко сказано. Все‑таки, что ни говори, у волков есть нечто, объединяющее их в стаю, которая, когда это требуется, действует предельно слаженно и четко. На ТВР же никакими стайными инстинктами не пахло, тут каждый старался энергично тянуть одеяло на себя. К слову сказать, коллектив ТВР Анна про себя именовала серпентарием, сознательно не опускаясь до совсем уж мерзкого, хотя и более точного названия «гадюшник».
И как Лилечка смогла ужиться в этом серпентарии? Впрочем, если вдуматься, никакой загадки тут не было: звезд с неба она не хватала, поэтому никому даже и в голову не приходило считать эту простодушную молодую женщину конкурентом. Иногда — когда другие были заняты более серьезными репортажами — Борис Алексеевич поручал ей какое‑нибудь не слишком сложное задание: рассказать, например, о малозаметной выставке (чтобы было чем заполнить избыток эфирного времени) или взять интервью у заведующей детского сада, где дети закаливаются по специальной методике, уже в четыре года все поголовно научились читать по уникальной ускоренной программе и говорят по‑английски.
А детей Лилечка любила до самозабвения. Замужем она не была, и своих у нее не было, зато знала по именам всех соседских ребятишек, помогала им делать уроки и одаривала конфетами. Странно, что дожив до такого возраста — а Лилечке уже стукнуло двадцать восемь, — она так и не нашла себе спутника жизни и не нарожала кучу детей. Потому что гораздо, гораздо проще было представить ее не с микрофоном в руках перед камерой, а гуляющей с детской коляской или склонившейся над маленькой кроваткой и улыбающейся лежащему в ней толстощекому карапузу.
Между тем Лилечка страдала от одиночества. С личной жизнью ей катастрофически не везло. Она знакомилась, да и ее знакомили, с интересными мужчинами, но одним она казалась недалекой, другие считали, что за ее якобы деланной наивностью кроется какой‑то расчет, третьим она просто‑напросто не нравилась внешне, поскольку ее фигура, не лишенная, впрочем, привлекательности, упрямо не укладывалась в современные стандарты. Было, правда, у Лилечки несколько продолжительных романов, но и они с пугающим однообразием заканчивались ничем. Чаще всего очередной воздыхатель приходил к Лилечке раз в неделю, с удовольствием уничтожал все, что она для него готовила (а кулинарными талантами, не в пример журналистским, эта женщина блистала), но как только она, будучи влюбчивой по натуре, намекала на серьезность своих чувств, воздыхатель быстренько сбегал к какой‑нибудь девчонке помоложе, фигура которой в большей степени подходила под заветный стандарт 90‑60‑90.
Казалось бы, обжегшись на молоке, дуют и на воду, но Лилечка представляла собой не столь уж и редкое, как кажется, исключение из этого правила: так и продолжала обжигаться и на молоке, и на воде. Мужчины ей попадались исключительно несерьезные: один, как впоследствии выяснялось, был женат, у второго помимо жены оказалось еще и трое детей, третий признался, что встречался с ней только для того, чтобы заставить ревновать свою крайне сварливую и несговорчивую подругу.
Увлекалась доверчивая Лилечка легко: она и в двадцать восемь лет была неисправимо наивной, романтичной особой. Вся любовь для нее воплощалась в огромных букетах цветов, стихах, где розы рифмовались с грозами и грезами, и пении серенад под окном. Это быстро понимал каждый, даже не отличавшийся большой сообразительностью представитель сильной половины человечества, пообщавшись с нею пять минут. И все они без зазрения совести этим пользовались, а потом, ни слова не говоря, уходили к своим женам, детям, подругам, к привычным утренней газете и вечернему телевизору.
Лилечка страдала, проклинала судьбу, лила слезы, но почти никому не рассказывала об очередной трагедии, кроме, пожалуй, Анны, которая умела ее хотя бы нормально выслушать. А что, если не внимание и участие, нужно в первую очередь, когда в личной жизни наступает очередной провал?
Вот и сейчас, когда Лилечка с крайне расстроенным выражением лица вбежала к Анне, принесенный ею целлофановый пакет, в котором лежали пресс‑материалы по Дэну Смирнову, оказался усеян каплями, хотя никакого дождя на улице не было и в помине.
Анна, разумеется, все сразу поняла.
— Что, опять? — участливо спросила она.
Если бы не этот вопрос и тон, каким он был задан, Лилечка, может быть, еще несколько мгновений держала бы себя в руках, но тут не выдержала, разрыдалась, закрыв лицо злополучными бумагами.
Общаясь с Лилечкой, Анна научилась ее успокаивать. Без лишних слов — слова до Лилечки все равно в такие моменты не доходили — она провела ее в гостиную, усадила на диван и достала из сумочки упаковку бумажных носовых платков: по опыту знала, что в нужную минуту у Лилечки никогда не находится при себе носового платка. Как ребенок!
— Ну, что случилось на этот раз? — спросила Анна, когда Лилечка немного успокоилась.
— Броси‑и‑ил, — горестно сообщила та, утирая слезы. — Неделю назад говорил, что любит, а сегодня сказал, что я ему такая толстая и занудная даром не нужна. Любая женщина, — Лилечка не умела произносить «нехорошие слова», — ну, с Тверской, лучше, чем я. Ей деньги нужны и она за эти деньги все позволит, а я… — Не в силах продолжить рассказ, она снова разрыдалась.
— Вот гад! — в сердцах воскликнула Анна, имея в виду не только очередного Лилечкиного ухажера, но и этого мерзкого змея подколодного Сергея Воронцова, продолжавшего занимать ее мысли. Потом бросилась утешать подругу. — Ну, Лилечка, ну, пожалуйста, ну, не сошелся же на нем свет клином, в конце концов! Есть же и другие, причем гораздо лучше, а он просто идиот, своего счастья не понял! — Она прекрасно понимала, что произносит обычные, затасканные для таких случаев слова, но ничего оригинальнее придумать не могла.
— Какие другие? — вдруг завыла в голос Лилечка. — Никому я не нужна, понимаешь? Ни‑ко‑му! Неудачница я, и все тут! Знаешь, как я тебе завидую! Тебя‑то любят, ты красивая! А я? А меня?