― Вот хотел бы знать и я.
― Понятно, ― произнес участковый, взглянув рассеянно на меня.
Внизу, в "Запорожце", ожидавший нас Азимов, мой старый приятель, услужливо открыл дверцы машины. Однако милиционеры предпочли идти пешком. Тогда Азимов, безмолвно, взглядом поинтересовался о делах ― я пожал в ответ плечами, ― и, выждав дистанцию, медленно покатил за нами.
― Приметная она у меня, ― сказал участковый о лоточнице. Мимо внимания не прошло его "у меня", и я подумал об обманчивости первого впечатления ― "вот тебе и коровьи глаза!" ― я подумал, затем представил то, как в нужную минуту, наверное, преображался старший лейтенант, как мигом появлялась столь необходимая милиционеру цепкость и жесткость.
Мы шествовали мимо жилых домов, деревянных заборов, строек, кафе, продовольственного магазина. Позади, не теряя нас из виду и не теряясь из поля зрения, то убыстряя, то замедляя ход, катил Азимов.
Мой верный Азимов! Примчался по первому зову! Был активен в розыске, а когда племянник отыскался, делал все для облегчения его участи. Вернувшись из Приозерья, я застал его вместе с заплаканной, перепуганной моей женой ― Азимов, не дожидаясь меня и не считаясь со временем, носился по городу, и, казалось, не было такого уголка, куда бы не заглянул, где бы не выглядел, не выспросил. И Рахманова втянул в коловерть события! Как кстати пришелся его "Запорожец": мы с Рахмановым часами не выходили из машины ― маршруты смахивали на броуновы движения-метания из конца в конец, из угла в угол!
Азимов деликатно, не выпячиваясь, ехал на "Запорожце", мы шагали впереди степенно и таинственно, как брамины из "Лунного камня". Шествие было преисполнено сознанием важности задуманного предприятия.
― Тут ― старший лейтенант остановился у пятиэтажной коробки. ― Сюда, в подъезд, прямиком на третий этаж. Ее хозяйство. ― Он кивнул на застекленный балкон сбоку от нас.
― Я, с вашего позволения, займусь своим. ― Он перевел взгляд вглубь двора ― неподалеку, на скамейке ― краешек ее выглядывал из-за куста осыпавшейся сирени ― слышались голоса подростков. Старший лейтенант, позевывая в кулак, направился к ним. Мы с Рахмановым двинулись в подъезд. И тотчас я обнаружил в себе волнение. На миг изменило хладнокровие и Рахманову, и он тоже заволновался. Волнуешься ― значит не вполне уверен, значит, неунывака Рахманов не на все сто процентов уверен в успехе. За сиренью, на скамейке, шумы оборвались ― наверное, подростки, увидев старшего лейтенанта, из тигров обратились в овечек.
― Наше дело правое ― враг будет разбит, победа будет за нами, ― говорил Рахманов, шагая рядом и добавляя, не то приказывая, не то предлагая: ― Я ведущий, ты ведомый. Ты внимательно следишь за моими действиями и подыгрываешь мне. Все просто. Повторяю: наше дело правое. Ну вот, кажется, приехали...
Я обратил внимание, что в глазке, вмонтированном в черный дерматин, метнулась тень ― кто-то за дверью наверняка полюбопытствовал, припал к глазку и отпрянул, завидев нас, бесшумно, да так, что подумалось о мистике: что, если "кто-то" испарился, скользнув по поверхности глазка?
Рахманов нажал кнопку ― за дверью послышался прерывистый звонок. Не дождавшись ответа, Рахманов нажал еще.
― В квартире кто-то есть, ― подсказал я.
― Знаю, ― ответил он.
Рахманов нажал еще, и только теперь откуда-то из глубины квартиры донесся голос женщины.
― Кому не терпится ― открываю! ― с такими словами встретила нас женщина. Она стояла в проеме двери, застегивая пуговицы на халате.
― Милиция, ― вместо приветствия начал Рахманов.
― Вижу ― не агенты госстраха, ― ответила невозмутимо женщина.
― Заснули, что ли? ― не то поинтересовался, не то выразил неудовольствие Рахманов.
― Задремала, а тут звонок. С чем вы? И чего на пороге! ― протараторила женщина.
Мы прошли в квартиру, и тотчас обозначилась причина бесшумного исчезновения "кого-то": в коридоре на полу лежала ворсистая дорожка ― по ней беззвучно мог бы пройти, пожалуй, и слон. Подумалось: не лоточница ли?
― Больше некому ответить на звонок? ― будто бы угадав мое состояние, спросил Рахманов.
― Одна я. Говорю, задремала. Рахманов назвал фамилию лоточницы.
― Понятно, ― протянула она. ― Так бы и начали.
Догадываюсь, с чем пожаловали. ― Она провела нас в гостиную комнату, усадила: ― Слушаю, ― но спохватилась: ― Не желаете чайку? Вот такая я: не скажи ― заморю голодом.
― Спасибо. Обойдемся без чая, ― обрезал Рахманов. Держалась лоточница уверенно, выглядела, как подобает потерпевшей: на лице досада ― не огорчение, потому что огорчиться из-за двухсот рублей, значит, переиграть, ― а стремление помочь следствию, а отсюда ― удовлетворение по поводу визита майора милиции и его товарища в черном плаще, смахивавшего на агента детективного фильма: в штатском, а под мышками, небось, кобура с пистолетом?! И все же она переживала, изображая радушие ― вспоминался "кто-то", недавнее мельтешение в глазке двери, и тогда хотелось спросить: "Почему не решалась открыть? Испугалась? Или..."
Рахманов, верный данному накануне слову, пристально посмотрел лоточнице в глаза ― нечто напоминало ситуацию дверного глазка: я увидел, как в глазах женщины метнулись тени, правда, короткие и не столь очевидные.
У Рахманова уверенность поколебалась ― лоточница выдержала первый натиск, притом настолько успешно, что на секунду-другую я засомневался в прочности версии Рахманова.
Подумалось: "А что, если Рахманов выдал желаемое за действительное? Тень в глазке? "Кто-то"? Мало ли что могло двигать любопытством женщины и мало ли отчего она испугалась и не отвечала на звонок?!"
― К вам вопрос, хозяйка.
― Хоть десять. Спрашивайте.
Столкнувшись с незапланированным противодействием, Рахманов изменился ― как игрок, решившийся ва-банк, он хлопнул по столу ладонью с вчетверо сложенной бумагой ― заявлением лоточницы.
― Отлично. Что такое липа? Не ослышались, нет, действительно, что? ― повторил Рахманов.
Я ожидал чего угодно, но только не этого, я, признаться, не готов был к нему; я ожидал чего-то сверхэффективного. Однако, странно, вопрос, сдобренный изрядной дозой желчи, достиг цели: лоточницу, казалось, обожгла неприятная догадка; она, будто желая удостовериться, оглядела поочередно нас с Рахмановым:
― Деревьями, что ли, интересуетесь?
― Мы не из зеленстроя, ― Рахманов резко подвинул к лоточнице бумагу. ― Разговор пойдет не об озеленении.
― Мое заявление, ― женщина пробежала взглядом по листику. ― Написала не так? Полагаете, все ― оттуда, с потолка?
― Разве я сказал "все", уважаемая? ― Рахманов нажал на слово "уважаемая". ― Разве я сказал "с потолка"?
― А что тогда? Надеюсь, не станете оспаривать факт кражи.
― Заметьте: кражи, а не... грабежа. Сколько вам лет;
― С сорок девятого, а что?
― Значит, производства... послевоенного. А вот он, ― он кивнул в мою сторону, ― довоенного. Знакомьтесь: папа одного из ребят.
― Очень приятно! ― подхватила женщина, и то, как она это произнесла с жаром, сказало больше слов о ее состоянии, о том, как чувствовалось ей неуютно, как нелегко ею сдерживались лобовые выпады Рахманова.
― Дети взрослые? ― продолжал Рахманов, взглянув на семейную фотографию на стене напротив, за спиной хозяйки.
― Трудно ль вымахать на бесплатных харчах? Взрослые. Заканчивают нынче школу.
― Стало быть, лучше поймем друг друга, ― заключил Рахманов. ― Еще вопрос, если не возражаете. Знали вы, что в деле подозреваются подростки?
― У вас, в РОВД, поставили в известность.
― И что им, подросткам, держать ответ?
― А как же.