― Они работали вместе, ― заключил Мустафа.
Но и без слов Мустафы я знал о том в подробностях: много лет назад, здесь, где сидели сейчас с Мустафой, в двух-трех шагах от клена, простучала дробь каблучками туфелек Виолетта...
Нет, сначала ее, правда, остановил строгий охранник ― Виолетта чуточку закапризничала, извлекла из сумочки красное удостоверение.
― Пожалуйста, ― произнес вахтер, возвращая удостоверение, и лишь затем, секунду-другую спустя, послышалась мелодичная дробь каблучков об асфальт. Виолетта вошла в помещение студии, пересекла вестибюль, стремительно взбежала на второй этаж...
В комнате у Главного было необычайное волнение. Еще бы! Сегодня в эфир готовилась выйти первая передача новоиспеченной студии.
― А вот и Жунковская, ― сказал кто-то, едва Виолетта переступила порог Главного.
Не трудно догадаться по этому "вот и...", что только что наверняка говорили о ней, а по тому, как все замолкли, как-то непривычно и пристрастно вглядываясь в нее, она поняла, что ее к тому же еще и ждали.
― Вот что, Виолетта Георгиевна, ― обратился Главный, ― тут у нас возникла идея...
Он обрывисто, как и подобает руководителю нового предприятия, где все в тумане, разъяснил "идею". Ее, Виолетту Жунковскую, решено испробовать в качестве диктора! В случае одобрения она должна первой объявиться на голубом экране телевизоров. Вернее, в паре с киргизскоязычным диктором, молодой женщиной, в кандидатуре которой не сомневались. Первоначальная связка дикторов неожиданно оборвалась: на генеральной репетиции русскоязычная стушевалась, растерялась...
Столичный инструктор как бы машинально, едва заметно поклонился Виолетте, и все стало ясно...
Потом из кабинета Главного люди шумно вываливались в коридор. Пробовали недолго. Виолетта в серой водолазке и белой жилетке поверх нее на всех четырех экранах мониторов выглядела замечательно. По тому, как у пультов посерьезнели лица режиссеров, как замерли внизу, у дверей болельщики-ассистенты и помощники операторов, Виолетта догадалась об успехе, почувствовала приближение звездного часа. Она не была сверх меры честолюбивой, но здесь, где-то в глубине души вдруг возликовало: "Я! Я первая!" По команде Главного технику отключили ― погасли осветительные приборы, что также очевидно говорило о бесспорности новой кандидатуры: да! Утверждена! Да, первая! Впрочем, "первая" не совсем точно: она в первой связке дикторов ― подумать только! ― взойдет на Джомолунгму местного телевидения, и неважно, кто из них первой скажет: "Здравствуйте, дорогие телезрители" ― она или ее счастливая напарница ― важно восхождение в целом. В первом же кадре, по замыслу режиссеров, дикторши появятся одновременно: "Здравствуйте, дорогие телезрители", ― скажет первая на киргизском языке. "Здравствуйте, дорогие телезрители", ― повторит она, Виолетта. Две другие камеры будут держать крупно в это время каждую из них в отдельности. А рычажок под рукой режиссера с экранов мониторов отправит изображения на экраны первых телевизоров, которых насчитывалось в городе к началу открытия телецентра не менее десяти тысяч!..
И неважно, что двумя-тремя выступлениями она вскоре завершит свою деятельность телевизионного диктора и приступит к исполнению обязанностей режиссера молодежной редакции ― неважно, в какой связке она вступит на вершину ― важен факт восхождения. И не какого-нибудь ― первого!
Первая!
Вот они, звездные мгновения.
Все готово к открытию.
Сигнал ― "Внимание, пуск в эфир!"
Нажимается кнопка, и в эфир отправляются изображения первой передачи.
"Здравствуйте, дорогие телезрители! Студия телевидения начинает работу. Поздравляем..."
Виолетта не могла знать о том, что появление ее на экране взволнует по-особенному одного из телезрителей, молодого мужчину, что тот, приглядевшись к экрану, ахнет.
― Неужели?! ― воскликнет он, вскочив от неожиданности с кресла. ― Конечно, она!
Мужчина бросится к телефону, вызовет такси и, доглядев историческую передачу, покатит к телецентру...
Потом мужчина ― а это был Рахманов, рядовой фотограф, до того сменивший не одну профессию ― мялся в проходной телецентра...
― Туда нельзя, молодой человек, ― встал перед ним горой охранник. ― Предъявите документы.
― Я туда и обратно.
― Даже если на секунду ― невозможно.
― Жунковскую... дикторшу... тогда по телефону...
― И это невозможно. Студия вон какая. Да и открытие сегодня ― нет, невозможно никак...
Вот так у ворот телецентра Рахманов и встретился после долгой разлуки с Виолеттой.
Впрочем, то, что произошло у телецентровской проходной, назвать "встречей" не совсем точно. Виолетта под руку с лысоватым немолодым мужчиной подошла к "Победе", стоявшей неподалеку от проходной. Виолетта, усаживаясь в салон машины, держала за руку мужчину с таким трепетным восторгом, что Рахманов счел за благо сдержать порывы, отступить в тень деревьев.
Встретились они на той же неделе, в том же телецентре, но уже в иной ситуации. Как коллеги. Потому что теперь и Рахманов стал обладателем удостоверения в красном переплете, точь-в-точь такого, какое в сумочке носила Виолетта, с той лишь разницей, что на Виолеттином было написано "режиссер", а на Рахмановском ― "фотограф". Надо ли говорить о том, как радовался Рахманов удостоверению. Отныне он мог свободно носиться по коридору студии, втискиваться в технотронные тонвагены и лихтвагены, окликивать запросто пацанов-осветителей, толкаться в очереди в студийном буфете ― словом, делать то, что позволялось человеку своему, телецентровскому. Он радовался возможности постоянно видеть Виолетту. Так что Мустафа прав ― тут, как говорится, ни прибавить, ни убавить! Но-о! ― что мог знать наивный Мустафа о тонкостях влюбленной души с ее загадочными движениями, где малейшая неосторожность могла в любую минуту обратить в ничто большое чувство?!
― Не нам судить, Миша, ― сказал я Мустафе.
Не исключено, что "нам" Мустафа воспринял как замаскированное "тебе". Он осекся, опустил голову. "Но ведь сам-то я сужу, ― продолжал думать я, ― что за ханжеское устройство ― человек: не хочу судить, а сужу, не хочу потрошить, а потрошу. Ну, а Мустафа? Какая олошка его укусила? Ему что известно о Рахманове и Виолетте?"
"Она недостойна его", ― так говорят о людях, очень близких, ― думал я. ― Но откуда знать Мустафе, что между Рахмановым и Виолеттой нет ничего существенного, если под существенным понимать близость, так и не произошло? Что в годы совместной работы на телевидении между ними стояла полоса, которую Рахманов не решился переступить. Что Виолетта не помышляла об этом. Между ними держались отношения, принятые считать дружескими. Что, более того, Виолетта порою доверяла Рахманову едва ли не сердечные тайны, вводила в курс своих романов, завязывающихся и развязывающихся у нее с безоглядной легкостью. Что, если он и бывал у нее дома, то разве что затем, чтобы отвести душу, попить кофе, поговорить о том о сем, о Приозерье, в первую очередь, делах производственных, во вторую, обсудить кинофильм, чаще зарубежный, прокрученный в Доме кино, куда Виолетта имела допуск как член актива, а также на правах личного знакомства кинолектора, пожилого, конечно, мужчины, наезжавшего в город раз в год. Что Рахманов наедине с ней, сдерживая желание, слушал терпеливо, порою в самом деле загораясь, архисерьезное щебетание об очередной литературной бомбе.
И то, как однажды в порыве откровенности Виолетта рассказала о тайне встреч ее у трюмо с "дамой", после чего собеседник едва не поперхнулся кофе?..
― Тебе нравится здесь, Миша?
― Да, интересно.
― Что интересно?
"Я мог бы рассказать и не такое. Ну, хотя бы о том, как просчитался с карьерой телевизионщика наш Рахманов..."
― Работа ничего, дядя Дауд. Чего тут только не увидишь...
― Нравится ― значит свыкнешься.
"...Что стряслось на чаепитии..."
― Освоился ― работа не сложная.
― Слышал, осенью забирают в армию.
― Уже предупредили.
― После армии куда?
"...О замечательном застолье на квартире у Виолетты..."
... Рахманов был приглашен на кофе и на "кинолектора", по словам Виолетты, зубра киноведения, киношпагоглотателя, потрясавшего Дом кино красноречием, эрудицией, человека, имевшего, несомненно, свою орбиту в Галактике, именуемой "кино". Приглашение, конечно, не обрадовало Рахманова. Более того, оно привело его в тихую ярость: да неужто он, Рахманов, ничто? Неужто его можно вот так, как половую тряпку, пнуть? Неужто в нем нет и капельки притягательного? Он шумно поставил на стол бутылку "Столичной", направился в коридор, чтобы водрузить на вешалку великолепные коричневый болоньевый плащ и шляпу-тирольку. Виолетта обомлела в ужасе: это Рахманов-то с бутылкой в кармане! Рахманов до сих пор в присутствии ее, Виолетты, не бравший и капельки спиртного в рот, никогда не позволявший неделикатных действий, этот учтивый, с тонкими манерами, насколько возможно человеку, получившему изначальное воспитание в глухой ― конечно же! ― провинции, именуемой Приозерьем, мужчина этот, Рахманов ― в обличии забулдыги?! Было от чего хозяйке однокомнатной квартиры и замечательного трюмо прийти в ужас!
Дальше ― того хлеще. Рахманов в диком восторге хлопнул ладонями, а затем, неотвратимо надвигаясь, протянул "киношпагоглотателю" руку со словами "Познакомимся ― привет деятелям кино!", стиснул в своей пятерне изящную ладонь "киношпагоглотателя", да так, что тот взвыл от боли. За столом Рахманов и вовсе, казалось, забыл о тормозах. Не дожидаясь команды, он по-хозяйски разлил спиртное. Пробка шампанского, к неописуемому восторгу Рахманова, взмыла вверх и, ткнувшись о потолок, ударилась о стол перед гостем. Рахманов налил в два бокала шампанского, а в третий, тот, что предназначался ему, водку. Со словами: "Ну, поехали" двинул в нутро содержимое бокала, смачно крякнул, сладко зажмурился, смакуя, воздел глаза вверх, подвинул к себе чашу с курицей, великолепной, с золотистой корочкой, пропаренной, прожаренной, сдобренной известными только хозяйке приправами и специями, окольцованной жареным картофелем ― Рахманов, хлопнув бокал водки, как ни в чем не бывало принялся за курицу. После второго бокала с курицей, предназначенной, конечно, для желудка "киношпагоглотателя", было покончено: горка костей и огрызков, возвышаясь на столе, являла печальное зрелище. Третий бокал, казалось, еще больше взвинтил аппетит ― он потянулся к фарфоровой чашке со столичным салатом, но рука Виолетты, возникшая на пути к чаше, заставила изменить решение.
― Хватит! ― взорвалась хозяйка, отодвигая машинально чашу с салатом к "киношпагоглотателю", мужественно боровшемуся с работой желудка вхолостую. ― Сиди, Саид, спокойно!