Настроение Корноухого передалось Ромке ― вспыхнули и у него глаза:
― Нет. А что?
― Знаю полетел куда ― в пустырь! Хочешь поглядеть?
Мальчики нырнули в лаз, пересекли пустырь ― удода нигде не было видно; прошли вдоль русла реки, вернулись, взобрались на комбайн, присели, свесив ноги. Минуту-другую молчали, оглядываясь серьезно вокруг.
― Улетел, ― вздохнул Корноухий. ― Гляжу: под окном по траве бегает. Выбежал, а он ― к поленьям.
― Улетел, ― согласился Ромка.
― Теперь пойдет...
― Пойдет, ― снова согласился Ромка, догадываясь, что мальчик под словом "пойдет" имел в виду потепление, поступь весны.
Корноухий, позевывая, смотрел на тот берег реки, туда, где была видна полоска сада.
― Сад колхозный?
― Ага.
― Лазали? ― первым свернул от начатой темы разговора Ромка.
― Чего не лазать? ― удивился лениво Корноухий.
― Раз ― и там... Только в саду дед с ружьем, бабахает солью ― успевай только прятаться. И собака мордастая ― не захочется яблок!
― Говорят, стараешься ты для Черного, Раим.
― А тебе что?! ― снова готов был взбелениться Корноухий и уже побледнел, задрожал, готовый выдавить слезу, но Ромка, наученный опытом, желая успокоить собеседника, сказал о другом, кажется, что-то про удода. Корноухий подозрительно покосился:
― И для себя... И для него... И ты будешь стараться. Обломает ― как миленький будешь стараться.
― Для него ― нет! ― сказал убежденно Ромка, машинально раскрыв книгу.
― Это куда повернет жизнь, ― сказал рассудительно Корноухий. ― А книга интересная?
― Мне нравится. Хочешь, почитаю вслух? ― неожиданно предложил Ромка.
― Читай, мне что!
Ромка прочитал две-три страницы, но, заметив краешком глаза, как позевывал мальчишка, прервал чтение.
― Серьезная, ― сказал Корноухий, придя в замешательство.
― Только не для чтения вслух, ― успокоил его Ромка, нарочито в поддержку зевнув и захлопнув книгу.
― Вот-вот, я же говорю: серьезная книга, ― обрадовался Корноухий.
Наступила пауза.
― Ты думаешь, Черного боюсь, с чего? ― сказал неожиданно Корноухий. ― Как бы не так! Так и быть, скажу, только никому ― чтоб язычок держать за зубами.
― Обещаю.
― Знаю, не скажешь, все равно побожись,
― Клянусь!
― Не-е-е, не выйдет. Клянись матерью. Вот так. Чтоб мне больше не видеть мать родную!
Ромка побледнел.
― Не буду, ― сказал он негромко, но твердо. ― И вообще... Иди ты! Не нужна мне твоя тайна!
― Я же так... ладно... ― сказал растерянно Корноухий.
― Застукал он ― так вышло. Меня послали за мылом в учительскую. А там передняя, помнишь, маленькая комната.
В этой-то передней и произошло то, о чем с волнением, сбиваясь, вдруг стал рассказывать Корноухий.
Корноухий стоял перед учительской...
― Можно? ― попросился он робко, стуча костяшками пальцев о дверь.
Ответа не последовало.
Мальчик несмело приоткрыл дверь, заглянул внутрь ― никого. Он обвел взглядом комнатушку: все также уныло вдоль стен высились громоздкие застекленные шкафы с кипами бумаг, на подоконнике стоял горшочек с геранью, там же ― фарфоровая тарелка с окурками. Рядом с тарелкой лежал какой-то блестящий на свету предмет. Корноухий постучался в следующую дверь, протяжно, жалостливо попросился:
― Можно?
Постучался еще и еще. А затем, не дождавшись ответа, снова прикрыл дверь. Учительская также была безлюдна. Впрочем, не совсем: в углу комнаты, у пианино, откинувшись на спинку кресла, дремала старушка ― учительница пения. Корноухий ретировался, но тут его взгляд упал на бумажную коробку. В коробке лежали кусочки мела. Корноухий взял несколько столбиков, но, секунду-другую поколебавшись, положил все, кроме одного, обратно. Вышел в переднюю комнату, остановился у подоконника с геранью. Коснулся рукой металлического предмета, который оказался портсигаром. Необычным портсигаром. Внутри его лежали с десяток папирос ― для тех дней вещи сказочные. Корноухий словно бы нехотя прикрыл крышку, легонько надавил поверх крышки и ― о, чудо! ― замок щелкнул, накрепко закрыв портсигар.
Ничего подобного до сих пор Корноухому не приходилось видеть. Но это не все. На крышке была изображена желтая подкова.
― Золотая... ― мелькнуло в голове у мальчика.
Внутри подковы виднелось изображение женской головы. Корноухий подержал в руках портсигар. Положил на место. Снова взял. И тут заволновался, руки его мелко-мелко задрожали. Взглянул в окно ― во дворе группы ребят старшего возраста занимались физкультурой. Положив портсигар на место, приоткрыл дверь, выглянул ~ коридор был безлюден, лишь в конце его, где он круто поворачивал в сторону, слышались женские голоса, да из приоткрытых дверей неподалеку доносился голос учителя, громко объяснявшего урок. Уйти не было никаких сил. Корноухий, борясь с искушением и страхом, вернулся к подоконнику и уставился на портсигар, на тарелку с окурками, где все еще тлел окурок со смятым в кончике крест-накрест мундштуком.
― Уходи! Уходи! ― уговаривал себя мальчик. ― Надо уходить! И живее.
― Да бери! Ну, решись! ― нетерпеливо, прямо-таки злясь, подсказывало внутри нечто другое. ― Какая вещь! Хватай!
― Бери!
― Уходи!