Ромка метнул недовольный взгляд на женщину, опустил глаза.
― Я не Гришка, ― буркнул он в ответ.
― А кто ты?
― Роман.
― Ромка, значит. Какая разница, Гришка или Ромка? Вставай, Ромка, одевайся.
― Зачем?
― Пойдем.
― Куда?
― Мыс тобой, Ромка, ― сказал с нарочитой мечтательностью милиционер, ― пойдем к тебе домой.
― У меня нет дома.
― А детдом ― не дом? ― милиционер нажал на слово "дом".
― Зачем?
― Как зачем? Жить, учиться. Эх, ты! Как по вашему... ж-жа-воронок! Сезон закончился, Гришка, хватит бегать. Мы сейчас пойдем в отделение, ― он приподнялся с табуретки. ― Ты там чуть-чуть посидишь. А мы побеседуем с начальством. Я попрошу начальника, чтобы свободный от дежурства мильтон отвез тебя в детдом. Начальник не согласится со мной, покачает вот так головой, поковыряет в носу ― нос у него, дорогой, что пещера в горах ― и скажет: "Нет, нет... Ты взял ― ты и доставь". И пойдем мы с тобой, Гришка, на перекресток. Остановлю машину. Заберемся в кузов на тюки и ― айда. Одевайся!
Ромка оделся, взглянул неодобрительно на тетеньку.
― Что же так смотришь на меня, милый? Я добра хотела. Какой из тебя вояка? Есть кому воевать... Ты лучше возьми на дорогу вот это, ― проговорила она, протягивая сверток с едой.
― Не надо! ― вспыхнул Ромка. ― Чаем поили! В баню сводили! Ненавижу!
Затем все произошло так, вернее, почти так, как предсказал милиционер. Дул сильный ветер. Они вдвоем, отвернувшись от ветра, стояли на перекрестке, в чиях. Милиционер крепко сжимал Ромкино запястье ― тот не утерпел и сказал в сердцах:
― Не убегу ― что вы так вцепились в руку?
― Да? Не убежишь?
― Сказал ведь!
― Верю. Ты меня, старика, не позорь, ― милиционер отпустил Ромкину руку. ― Сейчас я тебя доставлю. Обрадуются... Приведу тебя к директору и скажу: "Принимайте Гришку..."
― Я...
Ладно, Ромку. Обещал, скажу, взяться за ум. А потом тебя накормят, принесут бо-ольшую чашку с лапшой... Ты ведь любишь лапшу с мясом? На третье ― бутерброд с маслом, с чаем фамильным... Посадят за парту и начнут, Ромка, тебя учить. А я поеду в Рыбачье, встречусь с начальником, попрошусь домой на отдых. Начальник отпустит. Пойду я, Гришка, домой. И-ех, хорошо дома....
В тот же день, едва он появился в створе ворот, чей-то срывающийся фальцет: "Мякину привезли!.." заставил его сжаться.
― Смотри! С книгой! Мякина! ― такими словами встретил у порога своей комнаты в общежитии Черный Ромку, молниеносно перелистал коричневую книгу, заохал, восхищаясь, а затем, как ни в чем не бывало, прошел в глубь комнаты, сунул книгу себе в тумбочку, вернулся с ведерком и тряпкой. Ведерко поставил у Ромкиных ног, тряпку сунул ему в руки и сказал, кивнув на мальчишек, Ромкиных ровесников, орудовавших мокрыми тряпками в разных концах помещения:
― Книгу на досуге погляжу. А сейчас за работу, посмотрим, какой ты стал грамотный.
И засмеялся, у порога подростки тоже закатились в смехе. А в углу комнаты, стоя на коленях, сжимая обеими руками тряпку, замер, как на молитве, Корноухий. Его Ромка заметил краем глаза. И, вскипев, бросил в ярости со всей силы в лицо Черному мокрую тряпку и выбежал...
И с этого часа Ромкина жизнь круто изменилась. Как ни удивительно ― не в худшую сторону, как думал он, как того следовало ожидать, согласно строгим житейским правилам ― жизнь двинулась внешне в обход логике, но в действительности сообразуясь с какими-то скрытыми силами этой логики. Его отныне не задевал Черный, казалось, шлепок тряпкой образумил его, приумерил его притязания; он старался не замечать мальчика. Но зато потерю старался возместить на другом. Согнулся, пришибленным выглядел Корноухий ― не могло это пройти мимо Ромкиного внимания. Как-то он заглянул в дровяной склад. Чьи-то голоса за штабелем заставили замереть на месте. Заглянув в просвет между поленьями, он увидел в двух шагах от себя Корноухого с девочкой лет восьми-девяти. То была сестренка его: та же вышелушенность носа, уши торчком ― благо не раздвоенные, как у брата. Девочка держала в руках ломоть хлеба.
― Да ешь, ешь! ― уговаривал Корноухий. – Ведь есть хочется.
― Ела я.
― Вижу, как много съела, ― усмехнулся Корноухий, ― кусочек съела и радуешься.
― Кусочек, ― согласилась девочка.
― Почаще приходи сюда... ― сказал задумчиво по-взрослому Корноухий.
― Зачем?
― Еду буду приносить тебе.
― Каждый день?
― Каждый день, ― передразнил мальчик. ― Жирная будешь.
Девочка засмеялась.
― Что смешного?
― Не знаю...
― Знаешь, кто смеется по пустякам?
― Кто?
― Дураки.
Слова Корноухого, видимо, задели девочку, она насупилась.
― Ладно! Успокойся! И нос вытри. Вот так... Ешь, ― и когда девочка успокоилась, мечтательно, ковыряя прутиком землю, произнес: ― Теперь с едой будет хорошо. У меня, Дилька, блат, ― Корноухий не без гордости, важно, явно козыряя, произнес слово "блат". ― Знаешь aпy на кухне?
― Повара?
― Это она дала хлеба. Только никому ни слова.
― Раим, а когда домой?
У Ромки заныло сердце, заметалось в голове разлетными птицами прошлое...