В тишине был слышен диалог дяди Амута с собою: "Сейчас отколет... смотрите..."
И вдруг маг опростоволосился. Промах был очевиден, хотя, казалось, заметили его только мы с братишкой да еще двое ребят, сидевших около нас на первых скамейках. Даже дядя Амут с его проницательностью проворонил конфуз, а потом с поистине детской непосредственностью и жгучим любопытством допытывался у моего маленького братишки:
― Говорите, шарик держал в правой руке ― скажите, но где же тогда в это время была левая? Чудеса ― и только!
А оконфузился маг так. Передав птицу, он принялся манипулировать с маленькими шариками. В самом начале неловко сгорбился ― у него упал цилиндр. Как нарочно, цилиндр закатился за табуретку ― маг машинально, не стесняясь, прошамкал тяжелое кондовое мужицкое ругательство не то в адрес цилиндра, не то табуретки. Публика онемела от неожиданности, опомнившись, разразилась смехом. А дядя Амут громко воскликнул:
― Ай, нехорошо материться...
Дальше ― того хуже. Фокус состоял в том, что шарики в руках у мага куда-то исчезали, чтобы объявиться вновь, но уже в другом месте.
― Интересно, ― приговаривал иллюзионист, ― куда же запропастился ш-шарик?.. Ин-тер-решно...
― Я знаю куда! ― вдруг вырвалось у братишки.
Куда же, голубшик? Ну, ну...
Братишка застеснялся, покраснел, но отеческое "ну, ну" убило робость, и он подошел к магу и вытащил из правого его рукава шарик.
― Моло-деш! Ш-шмо-три-ка!.. Ты учишься? И в каком клаше? В первом? О, первый р-раш в первый кла-ш... Ну, ну го-луб-шик... А вот еще ш-шарик, еще, еще, ― он стал извлекать отовсюду похожие шарики.
Впрочем, ненадолго, потому что уже на следующее: "Интерешно, где же?.." братишка, вовсе осмелев, выкрикнул:
― Вот он!
― Где? Где? ― уже неуверенно поинтересовался, прервав номер, маг.
Братишка показал на правый рукав ― фокусник сдержанно похвалил:
― Умненький мальчиш-ка... Ну, ну... Только под руку не особенно кричи, ладно?
Он широко улыбнулся, но обиду, прямо-таки детскую, скрыть ему не удалось. Унять братишку было трудно ― окрыленный удачей, он горел в огне "азарта".
― Видел! Видел! ― кричал он, в азарте вскочив на ноги, ― вон!
Маг вновь прервал номер, поправил цилиндр, подозвал братишку, одной рукой обнял сзади, другой взял его за руку и после небольшой паузы спросил громко;
― Где шарик? Видел ты его? Ш-шкажи людям громко...
Братишка осекся, потупился, и когда иллюзионист вторично обратился к нему: "Ну, ну...", он вдруг отрицательно замотал головой.
― Скажи... штоб слышали... Громко... Ай-ай! Какая неприятность.
Я не заметил, как маг, будто отечески обнимая, на самом деле резко и больно ущипнул братишку, не слышал, как обрушил на него настоящий поток "ш":
― Гаденыш-ш! Ежели у-увидишь-шь ещ-ще шарик ― откуш-шу уш-ши!..
Обо всем этом мне расскажет потом, после спектакля, не на шутку перепуганный брат.
А тогда на сцене для меня происходило иное.
― Где шарик? Ты его видел? Прекрашно! Покажи! ― говорил, во всю улыбаясь, маг.
― Нет! Не видел! ― выдавил братишка и, вырвавшись из объятий иллюзиониста, побежал на свое место и порывисто, едва не плача, прижался ко мне...
Артур Ленц!
До сих пор в ушах стоят шумы цирка. Гулко что-то стукает и замирает ― то маг обранил шарик, шарик по деревянному настилу подкатился к нам, я поднял его и передал хозяину... Возгласы "оп!" ― это группа акробатов. "Персидский марш" в исполнении аккордеониста... Аккордеон трофейный, с шикарной клавиатурой, а аккордеонист в синем берете и в очках с темными округлыми стеклами ― кажется, слепой ― ну да, конечно же: после спектакля к нему подходит эквилибристка и уводит в сторону, и уже из-за ширмы до конца представления звучит замечательная музыка... А вот задергивают занавес, кончик его цепляется за что-то, и между кусками полотна образуется просвет, через который я отчетливо вижу Артура Ленца. Маг стоит, ссутулившись, без цилиндра, вытирает платочком со лба пот, протягивает руку, рука исчезает, чтобы тут же вновь появиться, но уже с бутылкой молока... Маг, не догадываясь о том, что его видят, преображается вновь в знакомого лысенького старичка с трясущимися руками ― вот причина его неудачи с шариками! ― поднимает бутылку и, презрев стыд, хлещет молоко из горлышка.
Мы с братишкой сидим, припаянные к скамейке: не хочется верить в конец волшебства.
Люди поднимаются с мест, толпясь, двигаются к выходу. Встаем и мы. Обнявшись, идем по улице, а братишка заразительно смеется, припоминая сценку с избиением Гитлера, особенно финал, когда Гитлер на четвереньках в кальсонах "драпал" за ширму, а на ягодицах его черным по белому был отпечатан след от ступни солдатского сапога...
В избушку решено было проникнуть со стороны сада.
Ромка и Жунковский пересекли старый сад. Сквозь щель в дувале оглядели двор, избушку. Двор, как и ожидали, пустовал, у ворот на цепи подремывал пес, темнел на дверях избушки замок. Пацаны, стараясь ступать бесшумно в зарослях лопуха, прошли вдоль забора к сарайчику, взобрались на крышу сарайчика, там прилегли за копной залежавшего сена. Отсюда двор был как на ладони.
― Гляди на дорогу, ― Ромка показал взглядом на переулок.― За воротами увидишь неладное ― свистни. За мной следи. Махну рукой ― иди туда, ― он перевел взгляд на окно, ― я влезу и оттуда подам тебе харч. Ну как?
― Договорились, ― ответил шепотом Жунковский.
― Боязно, что ли?
― Что ты?
― Не кипятись… Артур. Боязно. Только наплевать на страх. Идти сразу двоим нельзя.
― Может быть, пойду я?
― Ты? Не-е... Ты побудь на шухере. Да ты и не пролезешь в форточку.
Ромка был прав: дотянуться до форточки по плоской стене Жунковский вряд ли смог бы, а о том, чтобы втиснуться в форточку, не приходилось и думать ― так мала была она.
― У меня кости смазаны лучше, ― сказал Ромка и засмеялся, видимо, сам довольный своей шуткой. ― Смогу, честное слово. Только надо покумекать.
Он стал "кумекать", оглядывая предметы вокруг.
Взглянул на погреб, пристройку к избушке, похожую на курятник, шаткую лесенку у пристройки ― воспользоваться лесенкой, не обеспокоя собаку, нельзя было. Посмотрел на кривой сучковатый столб ― на столбе висела бельевая веревка; на конуру у ворот ― от нее поперек двора по земле тянулся трос; оглядел внимательно избушку, крышу с глиняным покрытием с пологими, наклоненными в разные стороны крыльями...
Ромка внимательно оглядел переулок ― по нему медленно ползла повозка, нагруженная доверху джерганаком. Тащили повозку двое волов. Хозяин воза ― старичок, не по-летнему нахлобучив шапку, тянул быков за налыгыч, но не утерпел, молодцевато вскочил на передок повозки, завопил:
― Ц-цобе! Ц-цобе! Ц-цоб-б! Цоб-б, говорю, цоб-б! Повозка медленно, как бы неохотно, удалялась в сторону базара, и когда стала она сползать в галечниковое пересохшее русло речки, медленно, по-черепашьи, будто проваливаясь вниз, Ромка произнес твердо:
― Значит так, Артур: я подам харч в форточку. Потом дунем по дувалу назад тем же путем. Держи.
Он протянул перочинный нож.