Пермяков не ответил. За него отозвался румяный:
— Какая нитка?
— Ну… — Викентьев пошевелил в воздухе пальцами. — Нитка?
Пермяков ответил устало:
— На месте нитка. В катушке. И никто ее оттуда не брал.
Он сел в жесткое казенное креслице, провел ладонью по лбу и проговорил со слабой улыбкой:
— Вот так, мужики…
У Артура брови недоуменно лезли вверх. Он сказал вконец растерянно:
— Но ведь так не бывает!
Отвечать было незачем, Пермяков и не ответил. Вдохнул, выдохнул, снова вдохнул и медленно, ватно поднялся:
— Ладно, мужики, пойду.
— Погодите, — попросил румяный. — А как у вас это получается?
Пермяков отрешенно пожал плечами:
— Вот этого не знаю. Выходит, и все.
— И давно?
— Да не очень. Года три, пожалуй. Все прочее развалилось, а это почему-то наладилось.
— А раньше, до того, не пробовали?
— Раньше я этим не занимался. Некогда было.
— А почему вдруг занялись? — допытывался румяный.
— Время оказалось свободное, — с тусклой усмешкой ответил Пермяков.
Викентьев вдруг подошел к румяному, тронул за плечо и сказал негромко:
— Погуляй-ка.
Обращался к одному, но ребята вышли все.
Тет-а-тет, — подумал Пермяков. Он так устал, что было все равно.
Викентьев обошел стол, сел на место румяного и спросил с интересом и симпатией:
— Ну так что ж, Пермяков Николай Антонович? Выходит, серьезный человек?
Пермяков слабо пожал плечами — вам, дескать, видней. Серьезный, не серьезный, какая разница-Начальник покачал головой и проговорил, словно жалуясь:
— Вот ведь история, а? Серьезный человек — и в таком несерьезном положении.
Подумал немного и не столько спросил, сколько констатировал:
— И ведь не алкоголик. Нет?
— Нет, — равнодушно подтвердил Пермяков.
— И профессия, наверное, была?
— Так она у каждого.
— И приличная?
— Нормальная, — сказал Пермяков. И для ясности добавил: — Не хуже вашей.
Отвечая так, он не дерзил и не набивал себе цену. Просто по всему выходило, что пребывание его в данной местности подходит к концу, так что не было смысла врать и не было резона прибедняться. Как думал, так и сказал.
— Это что же за профессия? — не поверил Викентьев. Видно, свое ремесло он ставил непомерно высоко.
В иной раз Пермяков, может, и втянулся бы в дискуссию, но сейчас не хотел.
— Нормальная, — повторил он.
— Ясно, — проявил тактичность собеседник. Помолчал для приличия, пару раз кивнул, после чего задал довольно болезненный вопрос: — Ну и что же вы, Николай Антонович, такую хорошую профессию потеряли?
— Так жизнь сложилась, — сказал Пермяков.
Хороший был ответ. С одной стороны, вежливый, с другой — дальнейшие ответы как бы сами собой отсыхали. Викентьев все понял правильно:
— Ну что. ж, Николай Антонович, мы тут с товарищами хотели проявить строгость в рамках законности, но поскольку вы человек серьезный придется эти строгости отменить. Нравится у нас — живите.
— И на каких же правах?
— Сейчас ведь как-то существуете. Ребята с вами дружат хорошие, значит, что-то в вас находят. Ну, а на формальности можно временно и зажмуриться.
Это снисходительное благодеяние Пермяков не отклонил, но и не принял — возразил дипломатичным полувопросом:
— Так у вас вроде тунеядцев не держат.
— Стройка большая, богатая, — сказал Викентьев, — вполне может себе позволить одного… ну, допустим, гостя. А захотите свое положение изменить — ради бога! Уж тут поможем. Чего-чего, а работы в Ключе хватает.
— Это подумать надо, — произнес Пермяков уклончиво, не очень даже стараясь свою уклончивость скрыть. Строек в России много, начальников еще больше, и понравиться именно этому — такая задача не стояла.