— А вот этот на кривого Егора похож! Гляди, гляди, как ручищей загребает! А что, Дашка, пойдешь замуж за Егора?
— Не-ет, это не Егор, это ж дьяк наш! Смотри, и шапка набекрень. А нос-то, нос, какой длинный! Да бородка козлиная!
— Ха-ха! Дык дьяк женатый! Не он енто! Это хряк поповский, тот, который в прошлом годе в конуре собачьей застрял, да прямо с нею по улице за пастухом Кондратом гнался!
— Не-ет! Это ж сам Кондрат! Смотри, смотри, за хвост коровий держится! Ха-ха-ха!
В горнице Федоськи набилось человек десять девок. Нарядные да румяные, они размазывали слезы смеха по лицу, пытаясь «прочитать» предсказание по тени на стене. Свеча в руках Федоськи плакала воском, огонек скакал, рисуя замысловатые тени, которые отбрасывал свернутый в комок и подожженный клочок бумаги.
Бумага рассыпалась искрящимся пеплом, когда Глаша, показавшись на пороге, громко хлопнула дверью. Вместе с ней в избу ворвался холодный вихрь, неся с собой кусочек той завороженной, чудесной красоты, что царила сейчас за окном.
— Глашка! Ты в район что ли на ярмарку за петухом ходила? — возмущенно вякнула Дашка — кузнецова дочка, принимая из рук Глаши мешок с петухом.
— И то правда! — поддержали ее остальные, — а можа в лесу тетеревов ловила? Вот же ты клуша, хоть за смертью посылай!
— Своих петухов надо иметь, — недовольно пробурчала Глаша, скидывая тулупчик на пол — прямо в ворох сваленных тут же одеж.
Федоська, откинув назад длиннющие черные косы, уже суетилась, сгребая ненужный хлам с большой деревянной столешницы. Бойкая девка, красивая, гибкая. Такая любому князю как ровня. И нарядиться-то умеет, и глазками поманить. Эта точно в этом году замуж выскочит.
Глаша завистливо проводила ее глазами. Вот бы ей так уметь! Ведь Димитрий, на что парень робкий, а и то на нее повелся. А вот ее, Глашу, за тридевять земель обходит, это ли не обидно?
Федоська тем временем, закончив разгребать стол, щедро сыпанула на него пшена и хлебных крошек. Разгребла их так, чтобы образовалось кольцо и, установив по углам стола керосиновые лампы и свечи, бойко пригласила девчонок.
— Кольца в пшено кидайте!
Девки, хихикая, разложили в круг из пшена свои колечки. Глаша тоже, потихоньку выудив его из кармана, положила с краешку. Особой надежды она не питала. Разве что, бабка Анисья подсуетится, да зазовет сватов из соседней деревни. Мало ли, может, у них там жених какой неказистый без надобности затесался. Она уже была согласна и на такой вариант, лишь бы не видеть этих то сочувственных, то насмешливых взглядов.
— Выпускай петуха! — скомандовала Федоська, и девки, взявшись за руки, дружно затянули заговор: «Петушок-батюшка, в круг выходи, счастье мое отыщи, правду открой, ничего не таи!»
На последней фразе Глаша подняла мешок и торжественно вывалила в подсвеченный круг петуха. Твою же м… мышь..!
Голоса мгновенно смолкли, и изба погрузилась в мрачную, трагическую тишину. Казалось, даже псы за оконцем заткнулись, предчувствуя неладное. Девки не то, чтобы продолжать завывать заговор, даже дышать боялись.
— Глашка, — наконец отмерла Федоська, — ты смерти нашей хошь? Ты зачем энто чудище бесовское сюда притащила?
А Глаша и сама обалдела. Клёкот Петрович, собственной персоной, нахохлившись восседал на столе, щурил глаза, но, на великое счастье незадачливых гадальщиц, пока еще не до конца проснулся и смутно осознавал где он, и зачем его сюда принесли.
— Дык… — попыталась оправдаться она, но на нее дружно зашикали. Девки осторожно отступали от стола, тихонечко, чтоб не приведи господи, ничем не громыхнуть, а просто по-быстрому схватить шубейку и выскочить на улицу.
Тем временем петух, пригревшись в тепле избы, распустил перья и, лениво приоткрыв один глаз, сурово огляделся. К всеобщему удивлению и вопреки собственным правилам, Клёкот Петрович продолжал спокойно восседать на столе, вероятно плавая где-то в курином полусне. Ему явно импонировало столь активное внимание, а разглядев разбросанные вокруг угощения и драгметаллы, он и вовсе приосанился и гордо выставил вперед одну лапу.
Девки дружно охнули, но тут же заметили, что Петрович ненароком наступил на колечко Федоськи.
— Гляди-ка, — прошептала Дашка. — Твое кольцо отметил! Как есть в энтом годе замуж выйдешь, да точно за боярина!
Федоська смерила всех высокомерным взглядом.
— И что встали, как коромысло проглотили? Надо уважить чудо-вестника. А ну, заводи!
Называть Клёкота Петровича петушком разве что Гришка-юродивый отважился бы, поэтому песню быстро переделали:
— «Клёкот Петрович-батюшка, в круг выходи, счастье мое отыщи, правду открой, ничего не таи!»— в полголоса, почти шепотом пропели девчонки.
Хищный птиц открыл второй глаз, повернув голову вбок, подозрительно покосился на угощение и неожиданно клюнул приглянувшееся ему зернышко прямо из колечка Глаши!
Колечко встало на ребро, покатилось и бухнуло под стол.
— Во! — резюмировала Дашка, — Глашка замуж выйдет, да жених ее обратно возвернет!
— Не-ет, — поправил кто-то из девок. — Жених сватать приедет, да так и помрет от красоты невиданной!
Девки засмеялись, а Глаша, выудив кольцо из-под стола, грозно заявила:
— С петухом гадают на полу, не знали что ли? С чего ты, Федоська, на стол его втащила?
Клёкот Петрович несанкционированных разговоров не поощрял, поэтому, растопырив крылья, выдал первое предупредительное «Ко-о». В избе ему нравилось больше, чем в холодном курятнике, поэтому разгром учинять он не спешил, а поскольку барышни резких движений не делали, а просто восхищенно пялились на его непревзойденное величество, до поры до времени милостиво прощал им их присутствие.
Конечно, Клёкоту Петровичу было бы гораздо приятней, будь вместо них в его чудесном сне породистые курочки, но сон сам по себе был так приятен, что «просыпаться» он не торопился.
Девки, быстро скумекав, что временной заторможенностью петуха грех не воспользоваться, подкинули еще зерна и хотели было снова затянуть заговорную, но тут случилось страшное.
Кузнецовская Дашка то ли простыла, на празднике гуляючи, а может, просто шерстинка в нос попала, но девка сморщилась, пожевала губу и вдруг оглушительно и зычно чихнула.
От богатырского чиха проснулся Федоськин кот, все это время сладко дремавший на подоконнике, подскочил, ударившись об оконную раму и по инерции отскочил на стол, где и налетел на возмущенно растопырившего крылья Клёкота Петровича.
Даже с полусна узрев масштаб назревающего конфликта, кот поспешил ретироваться со стола, сбив при этом пару свечей, но было уже поздно.
Клёкот Петрович, взревев громовое «Кто-о?», бросился на несчастного бедолагу, который в свою очередь, не будь дураком, тут же нырнул под ноги хозяйке. Заорав дурным голосом, Федоська отшатнулась к печке, где споткнулась о кочергу и упала в лукошко с заготовленным на зиму луком.
В избе стало заметно веселее. Крики, вопли, ругательства, причитания, хлопанье крыльев, кошачий ор — все смешалось в один бесовский хоровод. С шестков с грохотом посыпалась посуда, щедро устилая пол мелкими черепками.
Шум поднялся такой, что проснулись и мамаша, и бабки, и братья Федоськи, и даже папаша, напившийся вусмерть накануне и не планировавший приходить в сознание еще, как обычно, дней пять, тоже в ужасе вскочил и бегал по горнице вместе со всеми в поисках выхода.
В деревне проснулись собаки, подняв дружный гвалт, плавно переходящий в вой как по покойнику. Да что тут говорить, орали так, что и покойники на кладбище наверняка повскакивали, или поглубже в землю зарылись.
Девки не глядя хватали одежду и, сметая все на своем пути и спотыкаясь друг через друга, ломились к выходу. В двери образовалась пробка.
— Свечку затуши, пожар устроишь!
— Пожа-а-ар!
— Где пожар?! Полоумная, прости хосподи!
— Отцы небесные, спаситяяя-помогитя, пощадитя душу мою грешную, как есть всю поломали, ни одной косточки целехонькой не осталось!
— Люди добрые, да что ж это деется? Ни за что, ни про что живую душеньку убивают, отойди уже от двери, дура!
— Укусил! Аааааа! Батюшки мои, святые угодники, всю руку же по локоть откусил!
— Чаво орешь как оголтелая? Кто укусил? Петух?
— Кот укусил твой окаянный! Под шубу забился, подлюга, всю руку по локоть оттяпал!
— Мать честная, царица небесная, защити!
Федоська, забившись в угол, прикрывалась печной заслонкой как рыцарь щитом.
— Глашка! Мешок хватай! Да на голову ему… Куды? Петуху! Энто кот! Да что ж ты криворукая!
Федоська неуклюже встала, корзина с луком перевернулась, и круглые луковицы покатились по полу прямо под ноги полуночных паникёрш. Первой упала Глаша, утянув за собой бегущую за мешком Федоську. Гулкий звук упавших тел разбавил грохот металлической заслонки и полупридушенный кошачий мявк.
Возле двери раздались вопли и хлопанье крыльев, возвестившее, что противник взлетел на полати и собирается атаковать с воздуха. Ситуация стала совсем критической, когда потухла последняя свеча. Вне себя от ужаса впотьмах, девки выдавили грудями дверной косяк и высыпались в сени.
— Хватай! — Федоська, подцепив мешок, как лебедь взмахнула крылами и сверзилась на пол, поскользнувшись на очередной луковице, но Глаша, подхватив ее героический порыв, на четвереньках добралась до двери и прямо на пороге исхитрилась-таки накинуть мешок на голову коварному драчуну.
Хватаясь за бока и охая, девки высыпали на улицу, на ходу обуваясь в чьи попало валенки и костеря на чем свет стоит и Глашу, и ее ненормального петуха, которого по поверью теперь еще целый год нельзя рубить, потому что он предсказатель, Федоськиного кота, саму Федоську, друг друга и весь белый свет в придачу.
Глаша, дабы не слушать льющиеся на нее из ведра пожелания, прижала к груди притихший мешок, и опрометью бросилась домой.