Синеглазый блондин улыбнулся Снеженике и игриво ей подмигнул. А та и обмерла, не смея двинуться, только громко сглотнула, разглядывая, как длинные золотые локоны, струясь, опадают на могучие плечи, как играют под гладкой смуглой кожей рельефные мускулы груди. Спустилась глазами ниже, охнула и вконец пропала, залипнув на упругих кубиках пресса.
— Тор, — представился блондин, протянув Снеженике могучую руку.
Вот это да! Снеженика аж задохнулась от неожиданности и восхищения. Хватанула ртом воздух, закашлялась, попыталась встать, но не смогла. Потом, сообразив, что она все-таки девушка, кокетливо вложила в нее свою дрожащую ладошку, которая показалась бесконечно маленькой по сравнению с его ручищей.
Сексуальный скандинавский бог галантно прикоснулся к ней губами в знак приветствия и пошло улыбнулся.
— А ты?.. — явно заигрывая продолжил он.
Она было открыла рот, чтобы достойно представиться, но красавчик внезапно перебил ее:
— Глаша?
Что? Какая еще Глаша? Что он несет?
— Глаша? — уже настойчивей повторил блондин и требовательно потряс ее за плечо.
Снеженика возмутилась. Вернее, хотела, но слова отчего-то застряли у нее в горле, она могла только возмущенно сопеть и испепелять непонимающим взглядом странного красавца. Все так красиво начиналось, и вот пожалуйста! И что, скажите, на него вдруг нашло?
— Глашка! — вдруг не своим голосом заорал Тор и, обхватив ее за плечи, встряхнул так, что в глазах потемнело, а перед взором поплыли разноцветные круги.
Снеженика попыталась вырваться, набрала воздуха в легкие, чтобы высказать этому дуболому, что с девушками так не знакомятся, и… проснулась.
Ну как — проснулась… Скорее, в другой сон попала. Снеженика вяло лупанула глазами, перед которыми в предрассветном тумане плавало испуганное сморщенное лицо какой-то старухи.
— Глашка! Ты чего, оглашенная, перебродившего квасу у Федосьи вчерась налакалась? — строго вопросила старуха, встряхивая ее за плечи. — Экась дурища, прости господя, в сенях додумалась уснуть. Застудишь все хозяйство, дитев потом в капусте искать будешь?
Старуха потрясла ее еще немного, потом, прошаркав куда-то в сторону, загромыхала ведрами.
— Ночку иди доить, слышь, как орет? Должно быть, вымя тянет. Ты с вечора ее подоила?
Какую ночку? Кого доить? Снеженика тупо уставилась на бабку, которая никуда не исчезала, а напротив, подсвечивая себе керосиновой лампой, виделась куда более, чем отчетливо.
— А ентот тут откудова? — вылупила глаза бабка, и Снеженика, проследив за ее взглядом, наткнулась глазами на большого красного петуха с белым хвостом, который сидел рядом с ней на крышке какого-то сундука и совершенно по-человечески недоуменно блымал глазами. — Говорила ж надысь, Клёкота Петровича не тронь! — почему-то переходя на шепот, проговорила бабка. — Сейчас ведь проснется — всё! Хучь из дома бяги!
Петух оглянулся по сторонам, потом неуверенно поднялся на ноги и издал какой-то странный хлюпающий звук. Сам этого звука напугался, попятился и сверзился задом с сундука.
— И ентот квасу нахлебался? — удивленно глядя, как тот, попискивая, забился в угол, вопросила бабуля. — И то думаю, отродясь такого не бывало, чтобы Клёкот Петрович рассвет пропустил! А ну-кась, забирай его, покуда пьяный, да в курятник!
Снеженике этот сон не понравился. Бабки какие-то, коровы, петухи… Куда как лучше обнаженный синеглазый красавец…
— Верните мне Тора, пожалуйста, — томно пробормотала она и, поежившись, закрыла глаза.
— Чаво? Глашка, да ты белены объелась что ли? — бабка снова потрясла ее за плечи и, не церемонясь, с размаху шлепнула ладонью по щеке. — Просыпайся, говорю, корова не доена!
— Ааааааа!
Снеженика вскочила, схватившись за щеку. Та совершенно по-настоящему горела, так же, как и окоченевшие ноги, да и сама она в целом уже просто тряслась от холода.
Тусклого, едва уловимого света из маленького оконца едва хватало, чтобы разглядеть большое, холодное помещение с деревянными стенами, на которых хаотично были развешены чьи-то тулупы, деревянные сани, коса, что-то похожее на хомут и пучки высушенных трав. С улицы доносилось то унылое, то требовательное мычание и лай собак.
Бабка, подсвечивая керосиновой лампой, возилась в углу, где из загона слышалось чье-то блеяние, короткие помыкивания и смачный чавк.
— Телке сама дам, а ты ступай, — снова приказала бабуся, — да лопату прихвати — намело с вечора, до сараев не добраться.
Снеженика осторожно принюхалась. Характерный запах деревенской скотины резанул тонкий нюх, она уже сталкивалась с чем-то подобным в деревне у Вадьки, куда он возил ее знакомить с дедом. Этой встречей она не прониклась и поспешила утащить его обратно в город, и вот теперь — словно снова вернулась в его Авдеевку. Что это за сон такой реальный?
Она незаметно ущипнула себя за руку. Ого, больно! Ну нет, ну что за бред? Это же не может быть реальностью? Она потерла место ущипа и посмотрела на руку. Да это даже не ее рука! Толстая какая-то и грубая! Снеженика с ужасом ощупала свое лицо, богатую грудь и замерла, обхватив пальцами толстенную золотую косу… Мамочки!
Бабка сунула ей в руки ведро и мокрую тряпицу и подтолкнула к двери.
— Ступай, говорю! Да дровец занеси, а я покуда печку истоплю. Шевелись, Глашка! Квашню ставить пора, вчерась девки хлеб последний пожрали, чаво ты стоишь, как оглоблю проглотимши, словно впервой меня видишь?
— М-ма-ма-а…
Снеженика попятилась и, выронив ведро, отступила назад. Наткнулась на загон с теленком, который, подцепив на еле заметные рожки деревянную кадку, задрал голову вверх и смачно чавкая что-то оттуда вылизывал, и отчаянно взвизгнула.
— Глашка, ты чаво? — строго прищурилась бабка, освещая ее керосинкой.
Только сейчас она скользнула беглым взглядом по ларю, на котором все еще красовались два глядящих друг на друга зеркала. Что-то прикинув в уме, поискала глазами и, наткнувшись на одиноко брошенный у ларя мешок, строго взглянула на Снеженику.
— Гадала? — ткнув пальцем в зеркало, каркнула она. Да так, что Снеженика вытянулась в струнку и, взглянув на зеркало, утвердительно кивнула.
Странно, но оно показалось ей знакомым. Очень сильно похоже на то, с помощью которого она гадала, только новее и оправа немного не та. Так что Снеженика вовсе бабке не соврала, она действительно гадала.
— И зеркало не накрыла? — так же строго рыкнула бабка.
Мутное сознание выловило где-то в глубинах памяти ксюхино полотенце, о котором она и думать позабыла. Не накрыла, точно. Снеженика снова испуганно закивала.
Бабка истово перекрестилась и, шагнув к ней, строго заглянула в глаза:
— Ты ли, Глафира? — наигранно ласково поинтересовалась она.
Мягко так и многообещающе, что сразу понятно — ничего хорошего не жди. У Снеженики сразу живот свело от страха, да спина покрылась мурашками. Колени подкосились, вот-вот не удержат тучное тело, она затряслась, скривила губы, готовая вот-вот сорваться в рыдания, и отрицательно покачала головой.
Бабка окинула ее недобрым взглядом, отступила, сняв со стены пучок какой-то травы, затем снова подошла с ней и неожиданно и от души хлестанула этим пучком ей по голове.
— Изыди! — заорала она так, что у Снеженики уши заложило. — Изыди, нечистый! — и снова отходила ее полынным веником.
Дыханье сперло от страха, Снеженика отступила назад, споткнулась о деревянную перегородку загона и, не удержавшись на ногах, рухнула прямо в стойло к козе.
— Ксеня-я-я, помоги! — только и успела непослушным языком проблеять она, перед глазами поплыл туман, и сознание погрузилось во тьму.