— Эй, там, позовите! — крикнул со сцены Цабинский в зал.
— Скорей, Морис, сейчас начнется потеха!
— Николетта, на сцену! — кричали из зала.
— Сейчас! Иду…
С бутербродом в зубах и коробкой конфет под мышкой Николетта бежала так, что гудел пол.
— Черт побери… репетиция… ждем… — недовольно ворчал дирижер. В театре его называли Хальт.
— Не одну меня ждете.
— Только вас и ждем, и, имейте в виду, мы не любезничать пришли сюда… Начинайте!
— Я еще ничего не знаю! Пусть поет Качковская… Это ее партия!
— Вы получили роль? Да? О чем же еще говорить! Начинайте!
— Директор, может быть, после?.. Я теперь…
— Начинайте! — гневно рявкнул Хальт и стукнул по пюпитру.
— А вы попробуйте. Это партия для вашего голоса… Я сама просила директора дать ее вам, — с дружелюбной улыбкой подбадривала Цабинская.
Николетта слушала, переводя взгляд с одного на другого, но лица у всех были неподвижны, и только из кресел нежно улыбался поклонник.
Хальт взмахнул палочкой, вступил оркестр, суфлер подал первые слова. Николетта, известная тем, что никогда не могла выучить роль, споткнулась на первой же фразе и запела невероятно фальшиво.
Начали второй раз; теперь пошло лучше, но Хальт умышленно сбился с такта, и Николетта дала неслыханного петуха.
На сцене раздался дружный хохот.
— Корова музыкальная!
— В балет с таким голосом!
— Пригодится кур созывать, когда станет помещицей.
Николетта, чуть не плача, подошла к Цабинскому.
— Я говорила, что не могу сейчас петь… Не было времени даже заглянуть в роль.
— Ага, значит, не можете? Дайте сюда роль! Петь будет Качковская…
— Я буду петь, но не теперь… Не хочу позориться!
— Кружить голову поклонникам есть время, строить козни, морочить голову прессе, разъезжать по Марцелинам[6] — на это тоже есть время! — шипела Цабинская.
— А ты, директорша, занимайся лучше своими хахалями да детьми и меня не трогай!
— Директор! Меня оскорбляет эта, эта…
— Дайте роль… Не можете петь сольной партии, идите в хор.
— Ну нет! Раз так, я спою ее! Плевать мне на ваши интриги!
— Это ты о ком? — взвизгнула Цабинская, срываясь с места.
— Да хотя бы о тебе.
— Вы больше не состоите в труппе! — заявил директор.
— А, подыхайте вы все тут! — Николетта бросила роль Цабинскому в лицо. — Давно известно, что в вашем театре нет места порядочной женщине!
— Вон отсюда, подлая авантюристка!
— Чихала я на тебя, старая жаба! Хватит с меня вашего вертепа!
— Иди! Иди! Примут тебя в веселый дом!
— Она пойдет в гувернантки к помещику, — съязвила Майковская.
— Подожду, пока директорша откроет заведение… со своими дочками!
Цабинская кинулась к Николетте, но тут же остановилась и разразилась плачем.
— Боже мой! Мои дети! Ясь! Мои дети…
И она зашаталась, задохнувшись от истерической злобы.
— Диванчик направо… Там удобней падать в обморок! — посоветовал кто-то из зала.
На лицах актеров замелькали улыбочки, ни один не упустил случая сказать что-нибудь язвительное.
— Пепа! Жена! Успокойся… Ради бога, вечно этот балаган.
— Значит, это я его устроила?
— Я не говорю про тебя… Но и ты бы могла успокоиться… Ничего с тобой не случилось!
— Так вот ты какой муж, вот какой отец! Вот какой директор! — кричала женщина, словно безумная. — Меня оскорбляет эта… уличная девка, а ты молчишь?.. Срывают спектакли, а ты молчишь?!
— Никому не платишь — и тоже молчишь, — подал голос кто-то из-за кулис.
— Держись, Цабинский!