Голос ее становился все вкрадчивее, теперь она уже льстиво улыбалась, явно стараясь войти в доверие.
— Простите, а как же с этим… с дирижером?..
— Нужно ему купить коньяку. Ну, еще пиво, закуска — этого, пожалуй, хватит, а если мало, тогда уж сам скажет…
— Сколько же это будет стоить?
— Пожалуй, на три рубля можно угостить как следует. Дайте мне, я все устрою. Нужно идти, уже пора.
Янка дала старухе деньги. Совинская вышла и через какие-нибудь четверть часа прибежала запыхавшись.
— Ну, все в порядке! Ступайте, он ждет.
За рестораном находилась комнатушка с пианино, где прослушивали голоса и давали частные уроки. В этой комнате, красный как рак, сидел и сопел Хальт. Он уже ждал Янку.
— Мне говорил про вас Цабинский… — начал он. — Что вы можете петь? Уф! Как жарко! Приоткрой окно, — обратился он к Совинской.
Янку беспокоили хриплый голос дирижера и его пьяное, разгоряченное лицо, но она села за пианино, еще не зная, что выбрать.
— О! Вы играете? — удивился Хальт.
— Да, — ответила Янка и начала играть вступление к какой-то музыкальной пьесе, не замечая знаков Совинской.
— Спойте что-нибудь… Мне нужно услышать ваш голос… Может, вы и соло петь можете?
— Пан дирижер… У меня призвание к драме, к комедии, но не к опере.
— А мы и не говорим про оперу…
— Про что же?
— Про это… про оперетту! — выпалил он, задорно хлопнув себя по колену. — Пойте! А то расплавлюсь от жары, да и времени нет.
Дрожащим от волнения голосом Янка запела балладу Тости.[7] Дирижер слушал, а сам смотрел на Совинскую и показывал ей на свои пересохшие губы.
Когда Янка закончила, он отозвался:
— Хорошо, мы берем вас. Ну, бегу, а то совсем запарился.
— Может, пан дирижер с нами… чего-нибудь выпьет? — несмело спросила Янка, поняв наконец знаки Совинской.
Хальт поломался для приличия, потом согласился. Старуха велела официанту принести полбутылки коньяку, три кружки пива и закуску. Выпив свое пиво, она тут же ушла, сославшись на то, что забыла что-то в костюмерной.
Хальт придвинулся со стулом к Янке.
Девушка, смущенная его обществом, молчала, не зная, о чем говорить.
— Гм! У вас есть голос… приятный голос! — сказал дирижер, положив ей на колено свою огромную красную лапу. Другой рукой он доливал в пиво коньяк.
Неприятно пораженная такой фамильярностью, Янка чуть-чуть отодвинулась.
— Вы можете хорошо устроиться… Я помогу вам. Хальт залпом осушил кружку.
— Если вы, пан дирижер, будете так добры… — прошептала девушка и отодвинулась еще больше, почувствовав на своем лице горячее пьяное дыхание и липкий, мутный взгляд.
— Постараемся… Я займусь вами!
Хальт тут же без церемоний, которых он не терпел, обнял Янку за талию и притянул к себе.
Янка оттолкнула его с такой силой, что он упал на стол, а сама отскочила к двери и уже готова была закричать.
— Фи, останься… Дуреха, не уходи! Хотел помочь тебе, но, раз ты такая, просидишь в хоре до самой смерти!
И, допив коньяк, он ушел.
На веранде сидели Цабинский с режиссером.
— Ну, как голос? — спросил директор: он видел, как Янка входила в кабинет.
— Есть! Эта нотка еще не сорвана, — сострил Хальт и расхохотался.
— А взять можно? — вмешался Топольский.
— Попробуй. Только предупреждаю, эта невинность знает себе цену.
— Проверил?
— Предпочитаю пивной бочонок, нежели девицу… Гарсон! Пива!
— Сопрано?
— Ха-ха! Неслыханное дело… альт!
Около часа сидела Янка в кабинете и все не могла успокоиться, унять негодование, охватившее ее с такой силой, что она готова была тут же бежать к Хальту и первым попавшимся предметом разбить ему голову.
Случившееся казалось ей таким мерзким и подлым, что слезы стыда и горькой обиды застилали глаза. Становилось дурно при мысли, что это могло произойти с ней, с Янкой Орловской!
Она то вскакивала, словно собиралась бежать из этих стен, от этих людей, то со стоном падала на стул, вспоминая о том, что бежать ей некуда.
«Куда? И зачем? Останусь! Перенесу все, раз нужно перенести, добьюсь своего… Должна добиться! — убеждала себя Янка. — Должна!»
Ее обуяло отчаянное упрямство. Казалось, девушка собрала все силы для борьбы с невзгодами, неудачами и препятствиями, со всем миром, злым и враждебным, — и уже через минуту она видела себя на головокружительной высоте, там ее ждали слава и упоение успехом. Но эти видения не сделали Янку счастливой, нет! Где-то совсем далеко маячила более недоступная вершина, куда тоже устремлялись люди.
«Хорошо же заплатила я за ангажемент!» — сказала она сама себе, появляясь за кулисами.
Совинская подбежала к Янке и долго смотрела ей в глаза, собираясь выведать обо всем, но Янка с нескрываемым презрением бросила ей: