— Господа, вы не видели случайно Петруся? — спросила одна из актрис, просунув голову в двери.
— Господа, посмотрите, не сидит ли где-нибудь под столом Петрусь?
— Прошу прощения… Петрусь отправился в отдельный кабинет с какой-то премилой девицей.
— О, неверный! Убей его, женщина!
Со всех сторон сыпались советы, а вслед за ними раздавался дружный смех.
Актриса исчезла, и уже с другой стороны сцены слышалось:
— Здесь нет Петруся?
— Она когда-нибудь помешается от ревности!
— Порядочная женщина!
— Это не мешает ей, как дуре, ревновать самого смирного человека на свете.
— Как поживаешь, редактор?
— О, редактор! Значит, обеспечены папиросы и пиво.
— Меценат! Добрый вечер!
— Как дела в кассе?
— Блестяще! Гольд курит сигару, а это должно означать, что билеты проданы.
— Хвала богу! Больше заплатят.
— Болек! Как себя чувствуешь? Не входи, растаешь, как масло… У нас тут сегодня Африка…
— Сейчас освежимся, я уже заказал пиво…
Все на сцену! Народ, на сцену! Жрецы, на сцену! Солдаты, на сцену! — надрывался помощик режиссера, бегая по уборным.
Через минуту, кроме двух-трех посетителей, за кулисами не осталось никого — все убежали на сцену.
После спектакля, возвращаясь в гостиницу, Янка чувствовала себя страшно утомленной — слишком много впечатлений за один день. Комната показалась ей жалкой, пустой и тоскливой; Янка тут же легла в постель, но уснуть не могла.
В голове стоял шум, слышались крики, роились образы, в глазах рябило от ярких красок, звучали обрывки мелодий; волнений было так много, что успокоиться удалось не сразу. Янка пыталась думать о доме, о Буковце, но эти воспоминания быстро уступали место другим, новым.
Прошлое начало блекнуть, оно не вязалось с действительностью и маячило где-то позади; Янка всматривалась в него через призму сегодняшних впечатлений, и прошлое казалось безмерно чужим, серым и таким холодным, что Янке даже стало жаль самое себя. Она то дремала, то вдруг пробуждалась от аплодисментов, смеха, музыки… Тогда она садилась на кровати и всматривалась в пустоту; сквозь окно проникали слабые блики зари, занимавшейся над крышами домов.
Янка снова засыпала, и во сне слышался гул поездов, пробегавших под окнами, электрические звонки, рожок путевого обходчика, извещавший о прибытии пассажирского поезда.
— «Из Кельц, пассажирский!» — думала Янка и представляла себе, как помощник отца в белых перчатках, строгий, подтянутый ходит по перрону.
Сны прерывались и путались. Девушка видела отца, потом все куда-то исчезло. Уже красный диск солнца повис на небе, его горячие острые лучи коснулись лица, нужно было вставать.
— Еще немного… Еще немного! — просит кого-то Янка, ей ужасно хочется спать, ужасно!
Вдруг она вскрикивает: перед глазами встает фавн из Лазенок; кривляясь и насмешничая, он пляшет, а под ним кишат призраки — Цабинский, редактор, Совинская — весь театр! Фавн прыгает по их телам, пляшет на их головах и, размахивая горностаевым плащом, накинутым на плечи, долго, без устали, хохочет, давит людей, а те кричат, плачут, протягивают руки, пытаясь ухватиться за плащ, разинутые рты молят о пощаде, а лица напоминают страшные маски… Янка чувствовала: и ее затягивает этот кошмарный вихрь, надо сопротивляться, но чьи-то руки хватают ее, и вот она уже кружится вместе со всеми…
В десятом часу Янка проснулась. Чувствуя себя совсем измученной, она не сразу поняла, где находится и что с ней происходит.
Но скоро мысли прояснились. Ведь сегодня ей обещана роль в хоре, и нужно быстро собираться.
От вчерашнего лихорадочного возбуждения не осталось и следа. Янка чувствовала только тихую радость от сознания, что она уже в театре. Временами настроение омрачалось тенью неясного предчувствия. Смутные воспоминания всплывали, потом исчезали, оставляя после себя неприятные ощущения.
Янка напилась чаю и собралась выйти, как в дверь робко постучали.
— Пожалуйста!
Вошла старая еврейка, опрятно одетая, с огромным коробом под мышкой.
— Добрый день, панночка!
— Добрый день! — ответила Янка, очень удивленная визитом.
— Может, паненка что купит? Имею хороший дешевый товар. Может, что из драгоценностей? Может, перчатки, шпильки или серебро какое, или еще что? Разный товар есть, на разные цены, и все настоящее, парижское! — лопотала старуха, выкладывая на стол содержимое короба, а в это время ее маленькие черные глазки под тяжелыми красными веками, как у ястреба бегали по комнате и что-то высматривали.
Янка молчала.
— И никакого убытка, если пани просто поглядит, — не унималась еврейка. — Товар у меня дешевый, хороший. Может, ленты, гипюровые кружева, чулки? Может, платочков шелковых?
Янка оглядела разложенное добро, выбрала какую-то ленту.
— Может, маме что купите? — бросила старуха и внимательно посмотрела на Янку.
— Я одна.
— Одна? — причмокнула гостья, сощурив глаза.
— Да, но здесь жить не буду, — ответила Янка, будто оправдываясь.
— А может, я посоветовала бы какую квартирку! Есть одна вдова…
— Хорошо, — прервала ее Янка, — поищите мне комнату у кого-нибудь в семье, на Новом Святе, недалеко от театра.
— Барышня из театра?
— Да.
— Может, еще что надо? У меня имеется товар и для театра, хороший товар.