— Кто же продает такие букеты и кто покупает?
— Ой, какая вы еще деточка! Другие, как получат цветы, сразу продают их цветочнице, та по вечерам в… саду торгует… Ого! Сколько на них можно еще заработать, если мне их…
— Нет уж… Вот возьми и ступай!
Вицек взял дарованный рубль, раболепно поцеловал Орловской руку и выбежал.
Янка сорила деньгами неосмотрительно.
После ухода Вицека она сменила воду в вазе с цветами и едва поставила их на столик, как явилась Совинская с завтраком.
Сегодня старуха прямо-таки сияла; бесцветные, круглые глаза ее светились необычной доброжелательностью. Янка смотрела на нее с удивлением.
Совинская поставила кофе на стол и, указав на букет, с улыбкой заметила:
— Красивые цветы! От того господина?..
— Да, — ответила Янка.
— Я знаю кое-кого, кто с большим удовольствием присылал бы такие каждый день, — как бы невзначай начала Совинская и принялась подметать комнату.
— Цветы?
— Ну… и кое-что поценнее, если б вы это принимали.
— Скажите этому человеку, что он наивен и совсем не знает меня…
— Ах, милая, от любви каждый глупеет.
— Возможно! — отвечала Янка коротко, но слушала внимательно, предчувствуя какое-то предложение.
— Не догадываетесь, о ком речь?
— Меня это совершенно не интересует.
— Вы его хорошо знаете…
— Благодарю вас, но я не нуждаюсь ни в какой информации.
— Пожалуйста, не сердитесь. Что же в этом плохого? — не унималась Совинская.
— Да, вы так думаете?
— Я же добра вам желаю, как дочери родной.
— Желаете мне, как родной дочери? — спросила Янка, отчеканивая каждое слово и глядя на Совинскую в упор.
Та не выдержала взгляда, опустила глаза и молча вышла из комнаты, но за дверью остановилась и погрозила в Янкину сторону кулаком.
— Подожди! Святая! — прошипела она с ненавистью.
День был пасмурный и холодный, не переставая моросил дождь, тротуары покрылись толстым слоем грязи, по небу медленно ползли серые тучи, предвестники осени.
В театре Янка застала лишь Песя, Топольского и Глоговского. Глоговский, улыбаясь, подошел к ней и протянул руку:
— Добрый день! Я вчера думал о вас, и вы меня непременно должны поблагодарить за это.
— Спасибо! Но все же очень любопытно…
— Я не думал плохо, нет… Не думал так, как думает наш брат о таких красивых женщинах, нет, пусть я сдохну, нет! Я думал… Бог ты мой! Никак не вылезти из «я думал»… Откуда в вас столько силы? Откуда?
— Должно быть, оттуда же, откуда и слабость: врожденное, — ответила Янка усаживаясь.
— Наверно, у вас есть какой-то пунктик и вы, уцепившись за него, идете вперед, — вмешался Топольский. — И у этого пунктика желто-рыжие волосы, около десяти тысяч рублей годового дохода, пенсне и…
— И можешь не кончать! Глупость сказать никогда не поздно — она не старится, — прервал Глоговский Топольского.
— Четыре коньяка! Вы ведь тоже выпьете с нами?
— Благодарю! Никогда не пила и не пью.
— Но тут просто необходимо… хотя бы пригубить. Пусть это будет началом поминок по моей пьесе.
— Преувеличение! — буркнул Песь.
— Увидим! Что ж, господа, еще по одной… на помин души! — Глоговский снова разлил коньяк по рюмкам.
Он смеялся, острил, приглашал входивших актеров в буфет, шутил, но чувствовалось, что под этой деланной веселостью кроются беспокойство и неуверенность в успехе.
На веранде стало шумно: Глоговский каждого угощал, и все было бы очень хорошо, если бы не плохая погода, — она явно портила настроение.
Цабинский то и дело смотрел на небо; сняв цилиндр, он озабоченно почесывал голову; директорша ходила мрачная, как осенний день; Майковская метала огненные взгляды на Топольского, ей не терпелось устроить ему сцену, губы у нее посинели, глаза были красны не то от слез, не то от бессонницы. Гляс тоже бродил как отравленный. После вчерашнего провала он не рассказал еще ни единого анекдота; Разовец рассматривал в зеркале свой язык и жаловался жене Песя; даже Вавжецкий был не в настроении, в чем он и не замедлил признаться.
Сонливость разлилась в воздухе, всех заразила скука.
— Половина первого… Пошли читать, — сказал Тобольский.
Выдвинули на середину сцены стол, расставили стулья, и Топольский, вооружившись карандашом, начал чтение.
Глоговский не стал садиться, он ходил, описывая огромные круги вокруг стола, и всякий раз, приближаясь к Янке, шепотом делился с ней своими впечатлениями, та вполголоса смеялась, а Глоговский снова отходил. Он явно нервничал: то сдвигал шляпу на затылок, то ерошил волосы, курил одну папиросу за другой; все это, однако, не мешало ему внимательно наблюдать за происходящим.
Дождь не прекращался, вода ручейком текла из водосточных труб. День тусклым светом заливал сцену. Было так тоскливо, что будучи не в силах усидеть спокойно на месте, актеры начали перешептываться. Гляс пытался попасть окурками Добеку в нос, а Владек потихоньку дул в голову дремавшей Мировской. Из гардероба доносился визг пилы и стук молотка: это машинист сцены мастерил на вечер подставки.
— Пан Глоговский, здесь нужно немного сократить, — замечал время от времени Топольский.
— Пожалуйста! — отвечал Глоговский, не прекращая своей прогулки.