Желтая безжалостная осень усыпляла все живое: от ее холодного прикосновения высыхали и опадали листья, чернела трава, а последние астры склоняли мертвые головки и, как предсмертные слезы, роняли капли росы.
— Смерть, — прошептала Янка, зажав в руке флакон. Она села на скамейку, может быть, на ту самую, где сидела весной. Янке казалось, что она засыпает, мысли исчезали, уходило сознание, она уже ничего не видела и не чувствовала.
В ней все умирало, как в природе, которая, угасая, испускает последний вздох. Отрадное чувство тишины и покоя наполнило сердце; все осталось позади — нужда, разочарования, борьба, будто обескровленное бледным осенним солнцем, все тускнело, бледнело и рассыпалось; нет, она этих мук не знала, никогда не страдала…
Янка почувствовала себя такой же ничтожной и жалкой, как тот след на воде, что остается от лебединой груди, — вот он сейчас разойдется и, слегка подрагивая, пропадет. Казалось, будто она замкнулась в себе, съежилась, как листок, застрявший на шипах ограды; он шелестит едва слышно, дрожит, вот-вот упадет, легкий ветерок дунет и сбросит его туда… в пропасть… в небытие… Вот она превратилась в паутинку, взлетает с травы, поблескивающей нитью плывет в воздухе, растягивается и растягивается, волокна становятся все тоньше, истончаются до бесконечности… Янка ощутила жалость к самой себе и растрогалась до слез.
— Бедная! Несчастная! — шептала Янка, будто это вовсе не она страдала, а кто-то другой, а она сама лишь сочувствовала и разделяла чужое горе. Спазмы невыразимой боли сжимали сердце, муки становились все нестерпимее.
Душа ее металась в такой муке, что Янка уже не в силах была понять, какие беды ее одолели, какие несчастья поразили, почему она плачет и кто она такая?
— Смерть, — как эхо, повторила Янка, и это слово болью отозвалось в ее голове, и на глазах снова выступили слезы. Сама не зная зачем, она остановилась перед пляшущим сатиром.
От дождя его каменное тело стало темным, пряди волос, переплетенные как цветы гиацинта, порыжели, лицо, изборожденное потоками воды, будто вытянулось за эти месяцы; лишь в глазах, как тогда, весной, искрился язвительный смех, кривые ноги все так же корчились в бешеном танце.
— Эвоэ! Эвоэ! — казалось, пел он, потрясая флейтой, смеялся и глумился над всеми, задорно поднимая к солнцу голову, которую, как венок Бахуса, обрамляли опавшие листья.
Янка долго смотрела на него, но так ничего и не вспомнив, пошла дальше.
На Новом Святе, в одной из дешевых гостиниц, она сняла номер, попросила чернил, почтовой бумаги и конверт, заперлась и написала два письма: одно, короткое, печально-ироническое — отцу; другое, большое, совершенно спокойное — Глоговскому; обоих она уведомляла о своем самоубийстве. Затем четким почерком вывела адреса и положила конверты на видное место.
После этого не спеша достала из кармана флакон, откупорила, посмотрела жидкость на свет и, не раздумывая, выпила до дна…
Вдруг она раскинула руки, на какой-то момент на иссиня-бледном лице блеснула тревога, глаза, испуганные беспредельной пустотой, закрылись, и Янка упала навзничь, корчась от страшной боли.
Несколько дней спустя Котлицкий, вернувшись из Люблина, где он вместе с Топольским устраивал дела новой труппы, сидел в кондитерской и просматривал газеты; в рубрике происшествий он случайно прочитал:
«Самоубийство актрисы.
Во вторник в гостинице на Новом Святе коридорные услышали стоны, доносившиеся из номера, который за час до этого сняла неизвестная женщина. Взломав двери, они увидели страшную картину.
На полу в судорогах извивалась молодая красивая женщина. Из писем, оставленных несчастной, стало известно, что это некая Орловская, хористка труппы, дававшей в прошлом сезоне, под руководством Цабинского, спектакли в летнем театре.
Вызвали доктора; женщину без сознания доставили в больницу «Младенец Иисус». Больная находится в тяжелом состоянии, однако есть еще небольшая надежда. Орловская отравилась уксусной эссенцией, бутылка из-под которой была найдена в номере. Причина этого отчаянного шага неизвестна. Следствие продолжается».
Котлицкий перечитывал заметку несколько раз, бледнел, морщился, нервно теребил усы, читал снова и наконец, скомкав газету, со злостью бросил ее на пол.
— Комедиантка, комедиантка! — кусая губы, прошептал он с презрением.
Мариан Гавалевич (1852–1910) — польский писатель и журналист. Принимал деятельное участие в театральной жизни своего времени.
Имеется в виду сельскохозяйственная школа в Дублянах, под Львовом.
Близинский Юзеф (1827–1893) — представитель группы галицийских писателей-реалистов, автор многочисленных драм.
Макарт Ганс (1840–1884) — австрийский художник. На своих картинах изображал букеты из засохших трав, цветов и листьев.
Различные формы прилагательного «травяной». Персонаж щеголяет школьной латынью.
Марцелин — местечко под Варшавой, где находился популярный в те годы загородный ресторан.
Тости Франческо Паоло (1846–1916) — итальянский композитор, автор популярных в свое время песен.
«Горнозаводчик» — пьеса французского драматурга Жоржа Онэ (1848–1918), популярная в театральном репертуаре того времени.
Моджеевская Елена (1840–1909) — польская трагедийная актриса с мировым именем.
Круликовский Ян (1820–1886) — знаменитый артист. Одной из его лучших ролей была роль Франца Моора в «Разбойниках» Шиллера.
Ракевич Александра (1840–1898) — известная польская трагическая актриса.
Грез Жан-Батист (1725–1805) — французский живописец, автор многочисленной серии женских головок.
Веронезе Паоло (1528–1588) — художник венецианской школы.
«Мастер и челядинец» (1846) — комедия польского драматурга и прозаика Юзефа Коженевского (1797–1863).
Жулковский Алоизий, сын (1814–1889) — знаменитый польский комический актер.
Калитинский Игнатий (1828–1882) — известный польский актер и директор провинциальных театров; выступал на львовской и краковской сценах.
Речь идет о так называемой эпохе звезд в варшавских театpax (1863–1880), когда на сцене подвизались лучшие актеры XIX века — Моджеевская, Круликовский, Рихтер, Жулковский и др.
Сарду Викторьен (1831–1908) — французский драматург, автор исторических комедий и мелодрам.
Приам — в «Илиаде» Гомера последний царь Трои, отец пятидесяти сыновей и многих дочерей.
Феспид — древнегреческий трагический поэт. Согласно преданию, он объезжал на повозке города, давая представления.
«Карпатские горцы» — драма Юзефа Коженевского (1797–1863).
«Праматерь» — трагедия австрийского драматурга Франца Грильпарцера (1791–1872).
Антуан Андре (1858–1943) — французский режиссер, актер и критик, создатель парижского экспериментального театра «Театр либр» («Свободный театр»).
Дыдек (жарг.) — монета в три гроша.
Росси Эрнесто (1829–1896) — знаменитый итальянский актер-трагик. Выступал в Варшаве в 1877 и 1879 годах.
Рихтер Юзеф (1820–1885) — один из лучших польских артистов своего времни. Был также профессором Варшавской драматической школы.
«Черная шаль» — произведение польского поэта Корнеля Уейского (1823–1897), написанное по мотивам стихотворения Пушкина.
«Агарь в пустыне» — стихотворение Корнеля Уейского.
Кшижановский Владислав — директор провинциальных театров.